— Эти люди не поехали бы без вас, док, поэтому на некоторое время нам придется расстаться, — сказал Кэп, глядя куда-то в сторону.

— Вы сообщили, что в лабораториях работают над лекарствами группы интерферона… — напомнил я.

— Значит, договорились. Передавайте привет от меня старому Суслику.

Машина тронулась. Отказавшись сесть в кабину рядом с Ником, я остался в кузове вместе с восьмью импунами, среди которых были Мапуи и Тагир. Пожалуй, для них вербовка в исследовательский центр была неплохим поводом освободиться — из-под власти Кас-Боса и уйти от расправы.

Автомобиль подбрасывало на ухабах, пыль забивалась в нос, в рот, скрипела на зубах. Люди кашляли, терли покрасневшие глаза.

Машина останавливалась, но ненадолго. На второй остановке я спросил Ника:

— Кэп мне все сказал?

Ник отвел взгляд:

— Не могу ручаться за себя, не то что за другого.

Мне не понравились его слова, и я опять спросил:

— Им там будет хорошо? Не опасно? Лучше, чем на буровой?

— Вы сами говаривали, док, что все относительно. Работа как работа.

Он недоговаривал чего-то тревожного, расплывчатого, не поддающегося расшифровке.

Машина свернула на асфальтированную дорогу, проехала немного, свернула еще раз вдоль высокого каменного забора и остановилась у массивных металлических ворот. Толстый Вербовщик пошел в бюро пропусков. Ник вылез из кабины и разминался. Он сбросил куртку, и я залюбовался его мускулистым телом.

Вскоре из проходной вместе с вербовщиком вышел худой старик с загорелым лицом. Он был чем-то похож на суслика, и я вспомнил слова Кэпа. Маленькие блестящие глазки-бусинки рассматривали нас с добродушным любопытством.

— В таких случаях говорят: слезайте, приехали, — улыбнулся он и протянул руку, помогая мне слезть. — Рад с вами познакомиться, док. Микробиологией занимались, небось, только в студенческие годы?

Он не дожидался моего ответа и продолжал:

— Здесь вам будет хорошо. Ведь почти в каждом человеке с детства живет исследователь и стучится тихонько в наши внутренние окошки и двери. А мы не всегда понимаем его голос, нет, не всегда. Иногда не открываем ему, иногда гоним, нередко — прогоняем навсегда…

Его рука, сжимавшая мою, была холодной и потной. Я осторожно высвободил свою руку, и он кольнул меня укоряющим и уязвленным взглядом.

— Прошу вас, док, пойдемте. Помоетесь с дороги, отдохнете. Поешьте. У нас преотличнейший кофе. А о своих людях не беспокойтесь. Ими займутся. Они тоже будут здесь благодушествовать. Вот отдохнете — и повидаетесь с ними снова.

Он подхватил меня под руку и повел через внушительную проходную с двумя решетчатыми дверьми, за которыми стояли охранники, в большой ухоженный двор. Неестественно ярко зеленели подстриженные газоны, дорожки были посыпаны оранжевым песком. Вдали за деревьями виднелись три многоэтажных здания, три огромных аквариума из стекла и бетона, три четкие геометрические формы: шар, куб и усеченная пирамида.

Мы вошли в здание-куб. Скоростной лифт поднял нас на шестой этаж. Мы свернули направо по коридору, облицованному бледно-голубым пластиком. Навстречу попался человек в белом халате, кивнул моему спутнику снизу вверх, задрав подбородок:

— Добрый день, профессор. Мышки прибыли?

— Да, да, преотличнейшие экземпляры. Чистейшая порода, пребывавшая в изоляции. Так что не извольте беспокоиться.

Профессор открыл одну из дверей, пропустил меня вперед. Комната напоминала ту, в которой я жил в подводном городе, — выдвижные стол и кровать, встроенные в стены шкафы, телеэкран, узел связи с небольшим пультом и экраном.

— Располагайтесь. Душевая близехонько, за той дверью. Ваш Ник будет жить в соседней комнате. Он зайдет за вами через часок и отведет в кафе.

Мягкой раскачивающейся походкой он пересек комнату, ткнул длинным узловатым пальцем в наборный диск на пульте связи:

— Номер моего телефона 22–53. Может быть, вам захочется поболтать со мной, пофилософствовать…

Он вдруг круто повернулся, его глазки-бусинки, напоминающие глаза Коротышки, вспыхнули ярко и неистово:

— А вы любите философствовать?

— О чем?

— О жизни, мире, о их совершенстве и несовершенстве, различнейших механизмах и тайных колесиках, которые мы с вами, коллега, называем интимными; о своих взглядах на эти колесики бытия. Э-э, я уже понял, что они у вас есть — свои взгляды, только вы их редко высказываете, редко позволяете себе это удовольствие. Ну, не буду вас утомлять. Отличнейшего вам почиваньица.

Он медленно, до еле слышимого щелчка, закрыл за собой дверь.

Что-то мне не нравилось в этом здании и в самом профессоре, но я пока не мог разобраться в своих подозрениях. Кэп говорил, что мы поедем в микробиологический исследовательский центр, где изучаются способы борьбы с некоторыми болезнями, в том числе вирусными, и проверяют воздействие лекарств группы интерферонов. Упомянул он, что вирусы здесь используют и как генетические модели, а это меня особенно интересовало, тем более, что, по его словам, здесь мне предстояло встретиться с одним из крупнейших микробиологов и генетиков нашего времени — так он величал «старого Суслика», профессора. Кэп обещал, что завербованные импуны будут работать в Центре проводниками экспедиций, а также уборщиками и лаборантами в вивариях и вольерах. Вот только… он почему-то энергично помогал вербовщику прельстить их высокими заработками, а сам до этого жаловался, что не хватает людей для работы на буровых. Но разве такая маленькая логическая неувязка давала повод для подозрений?

Я принял душ, опустился в мягкое кресло на роликах и мгновенно перенесся к ней.

— Ты так давно не приходил, — сказала Людмила.

— Я приближался к тебе.

Ее брови вопросительно изогнулись, как два лука, натянутые, чтобы пускать стрелы.

— Узнавал людей, их взаимоотношения. Ставил себя на место других, пытался понять себя.

— Понял?

— Ты должна помочь. Ты знаешь что-то неведомое мне, что-то очень важное…

— Может быть, догадываюсь. Но догадку нечем проверить.

— А если вдвоем?

— Нет, только больше запутаемся. Прежде всего, я должна разобраться в себе, в своих чувствах. Тогда выяснится, существенно ли то, что я давно подозреваю.

— …Или существенно лишь то, что есть сейчас? Это ты хотела сказать? Ну что ж, значит, пока каждый из нас пойдет своей дорогой.

И вдруг она вскинулась, углубились омуты глаз:

— Будь осторожен, умоляю. Ты можешь погибнуть вторично!

— А разве я уже погибал? Когда?

Ее губы испуганно сжались, и я поспешно прервал связь. Прозвучал тихий звон в глубинах моего сознания, будто оборвалась стеклянная нить, еще совсем недавно протянутая между нами…

Я записал в своей памяти несколько бит новой информации. Разговор был небесполезен.

По-комариному пищал зуммер. Замигало табло «разрешите войти». Я нажал кнопку на пульте связи. Створки дверей разошлись. Показывая в улыбке неровные зубы, появился профессор.

— Ник сказал мне, что вы хотели бы посмотреть наши лаборатории. С превеликим удовольствием лично исполню ваше желание.

— А я как раз собирался вам звонить по этому поводу.

«Он пришел, не дожидаясь моего звонка, — подумал я, — он сделал это неспроста».

Мы поднялись в лифте на два этажа, прошли к эскалаторной дорожке, она повезла нас по длинному коридору мимо светящихся панелей.

— Не возражаете, дорогуша, если мы слегка подзагорим? Впрочем, возражайте не возражайте, другого пути к нашим питомцам нет. В этих панелях — альгузиновые лампы. Ультрафиолет в соединении с зи-лучами, чтобы мы на себе не привезли непрошеных гостей к нашим нежным микробчикам. О, вы не представляете, насколько уязвимым и хрупким оказывается иной вибриончик в пробирке, где укрыться ему некуда. Но выпустите его из пробирки, откройте двери в иное — предназначенное! — обиталище, и он преобразится. Станет могучим, неистребимым. К слову сказать, все живое, вся жизнь такова, — уж мы-то об этом знаем, дорогой коллега, — хрупкая и неистребимая, верно?