— Извините, Татьяна Львовна. Прошу повременить с вопросами ко мне и сначала ответить на мой. Такова сейчас ситуация. Вам ничего не было известно о предварительном обследовании брата?

— Я знала о том, что перед каждым выступлением Витю проверяют разные врачи.

— А новый специалист? Человек, с которым ваш брат никогда до этого не встречался?

— Откуда вы знаете, что они никогда не встречались?

«Игра в «кошки-мышки»? Схоластические упражнения в споре? Почему? Отчего — со мной?»

— Но вы понимаете, о ком я говорю? Вам что-нибудь известно о нем?

Она отрицательно качнула головой.

— Напомню его приметы. Среднего роста, щуплый, с близко посаженными запавшими глазами. Широкий нос, тонкие губы, причем верхняя слегка нависает над нижней…

— По вашему описанию он не весьма привлекателен.

— Можете поправить меня. Вам приходилось встречаться с ним?

Она опять отрицательно качнула головой, и темное кольцо волос легло на ее губы, как замок.

«Она что-то не договаривает. Я чувствую ее неприязнь. Разговор не получился. Только ли по моей вине?..»

«Вот и появилась надежда. Пришла ко мне вместе с этим доктором. В прошлые времена сказали бы: «Его послало провидение». Он явился в самые трудные дни, когда припадки измотали меня вконец. Ни один врач не мог установить их причину. А может быть, не хотели мне говорить. Посылали к разным специалистам, а более всего — к психиатрам и психоневрологам, в клиники и диспансеры. Сначала определили, что это не эпилепсия. И на том спасибо, если не выяснится что-нибудь пострашнее. Может быть, припадки — следствия сотрясения мозга, случившегося шесть лет назад в автомобильной катастрофе? Кто-то мне рассказывал, что отдаленные последствия сотрясения могут проявиться и спустя много лет. Особенно если в мозге имеются врожденные аномалии. А может, они есть и в моем мозгу?

Погоди, погоди, дружок, мне кажется, что в моем случае и сотрясения не надо. Достаточно наследственности.

Мама, например, рассказывала, что у ее мамы, моей бабушки, иногда проявлялась странная болезнь наподобие эпилепсии — внезапно она впадала в угнетенное состояние, затем сознание искажалось, начинался бред, перед ней проносились яркие цветные видения. Так же, как у меня. Только бабушка не умела их потом переносить на полотно. Я долго расспрашивал маму о болезни бабушки, пока не заметил, что она начинает с беспокойством следить за мной, часто подходит ночью к моей кровати и прислушивается к дыханию, к бессвязным словам, которые иногда бормочу…

Тогда болезнь только начиналась — с ночных страхов и острой головной боли. Страхи усиливались, принимали новые формы. Мир вокруг меня словно менялся, как в кривом зеркале. Люди казались то великанами, то карликами. Когда меня водили к врачам, я не все им рассказывал, боялся какого-нибудь страшного приговора. Названия психических болезней фантомами роились в моей бедной голове, жужжали, как пчелы в улье. Но вот явилось какое-то величайшее медицинское светило — академик с мировым именем. Он изрек диагноз: «Мигрень. Да, да, особая мигрень, не более». Он разъяснил, что при таком заболевании сосуды в мозге сужаются больше, чем при обычной мигрени. Нарушается кровоснабжение. Вот и рождаются странные образы, и чудятся кошмары. Оказалось, что такие мигрени описаны в медицинской литературе под звучным названием «Алиса в стране чудес».

Академик уверенно сказал: «Полечим — и все пройдет».

Он оказался прав. После сеансов лазеротерапии мигрени прошли. Если и случались головные боли, то без видений. И я постепенно забыл о них.

Но вот почти через пятнадцать лет болезнь возобновилась, сопровождаясь припадками. Угнетенность резко сменялась напряженностью, сводило шейные мышцы, усиливалась дрожь в руках, в голове бесконечной чередой проносились цветные видения: распускались сказочные орхидеи — и я видел и запоминал сотни оттенков, часть из которых мне удавалось переносить на полотно, каждый раз по-новому смешивая краски.

Меня лечили в разных клиниках, но безрезультатно. И когда я уже дошел до отчаяния, явился Он. Сказал, что его направили из клиники. Его худое длинное лицо вначале никак не запоминалось. Но уже через несколько дней, когда стали ослабевать припадки, я заметил очарование его скупой недоверчивой улыбки, прятавшейся в углах близко посаженных глаз. Она вспыхивала на короткие мгновения, когда он радовался, и тогда даже кинжальный пробор волос, слегка сдавленный у висков лоб и широковатый нос, придававший лицу жесткость, казались менее заметными. Тонкие губы имели несколько различимых оттенков — от темно-синего, переходящего в темно-вишневый, до светло-коричневого с бледно-розовым ободком.

Иван Степанович включал свой аппарат и садился рядом с ним, поглядывая то на шкалу, то на меня. И в его глазах то вспыхивали отсветы сигналов, то гасли, так же как и мои надежды…

После двенадцати сеансов он сказал:

— Пока достаточно. Вы уже практически здоровы. Через пару месяцев проведаю. Припадки больше не повторятся.

Он оказался прав. Я жду его прихода только для того, чтобы выразить свою благодарность…»

Она накинула на плечи цветной платочек, растянула, чтобы он лучше лег, подняла за края, и платочек стал похож на крылья мотылька. Посмотрела на следователя, как бы проверяя впечатление, и продолжала:

— …Пришел перед спектаклем, говорит — из поликлиники. Дескать, прислали проверить артериальное давление и зафиксировать ритмы биотоков в ногах. У него был с собой небольшой аппарат.

— Когда вы почувствовали изменения?

Женщина зажмурилась, сдернула платочек и смяла его в руке, резко откинула голову — и волосы рассыпались по плечам, по больничному халату — иссиня-черные на белом.

— Довольно скоро. Уже в конце па-де-де. Ноги стали непослушные, неловкие, как бы вообще не мои.

Худенькая, легкая, с большим острым носом, портившим миловидное лицо, она напоминала птицу. Снова заглянула в лицо следователю и спросила:

— Думаете — это он сделал? Нарочно? Зачем?

— Пока не могу ответить на ваши вопросы. Только выясняю. Скажите, пожалуйста, он что-то говорил о себе? Ну, хотя бы называл свое имя-отчество?

— Может быть, и называл, да я позабыла. Еще бы, после такого стресса! Вы знаете, как это страшно почувствовать, да еще в спектакле, будто бы тебе заменили ноги. Вам не приходилось, потому и не представляете… А он что же, мерзавец, опыты на нас проводит?

Трофиновский укоризненно улыбнулся, дескать: «Если бы я сам знал…»

Женщина поняла значение его улыбки, поджала губы, слегка покраснела и улыбнулась в ответ: «Извините, ничего не поделаешь, есть грех — любопытна…»

— Долго он пробыл у вас?

— Не больше получаса. У него вначале что-то не ладилось с аппаратом. Мы почти не разговаривали. Он сам-то, видимо, не очень разговорчивый, а я к спектаклю готовилась, все мысли уже на сцене…

— Как вы себя чувствуете теперь?

— Нормально. Нога еще, правда, побаливает, но вернулась былая чувствительность и реакции. Ноги уже мои. И знаете, случившееся кажется каким-то нереальным, будто и не было ничего. А может быть, мне тогда все просто почудилось? Нервный срыв?

— Вас же осматривали врачи. Проверяли реакции…

— Да, да, вы правы. Но как же оно так быстро прошло? Будто в какой-то сказке или во сне…

— Может быть, вам кажется, что прошло? А какие-то следы остались?

— Нет, нет, что вы? Немножко умею себя наблюдать, актрисе, знаете ли, положено. И наш врач говорит, что реактивность восстановилась до былого состояния.

«Это я тоже должен выяснить, — думал Трофиновский, уже намечая порядок опроса врачей. — Если подтвердится… Что ж, этого вполне может хватить для основания на его задержание…» Он спросил:

— Каким он показался вам?

Балерина удивленно подняла голову, и в ее глазах появились озорные смешинки:

— Ага, попались? Не только я повторяю вопросы. Вы это уже тоже спрашивали.