— Я ведь предупреждал, что больше вам меня не обмануть, — перебил его я.

Импуны сбились в кучу за моей спиной. Сейчас они представляли как бы единый пульсирующий, «интенсивно излучающий организм — с едиными чувствами.

Кэп тяжело вздохнул, кивнул Коротышке, и тот поднял автомат на уровень моей груди, говоря:

— Видит бог, мне очень не хочется дырявить вашу шкуру, док. Но приказ есть приказ.

И тут вперед, отведя автомат Коротышки и заслоняя меня, пробился Ник. Он попросил:

— Не спешите на тот свет, док, — и заговорщицки подмигнул мне. — Ради бога, док, будьте благоразумны.

Он надеялся, что нужно только выиграть время — и он сумеет помочь мне и импунам уйти отсюда.

— Ну как, поговорим? — спросил Кэп.

Яростно-веселые, уже затуманенные жаждой крови глаза Коротышки выжидающе смотрели на меня. Он, бедняга, помнил, что я вылечил его в джунглях, но ничего не мог поделать со своей природой, с больным участком в левом полушарии мозга Конечно, болезнь могла бы не разгореться, не будь для этого надлежащих условий. Интересно бы узнать стал ли он маньяком-садистом лишь в отряде Кэпа или пришел туда уже «готовеньким». Скорее всего он еще в детстве отбирал у сверстников школьные завтраки или деньги на завтраки, следуя примеру пьяницы-отца, избивающего домочадцев. Из многих инстинктов, с которыми он появился на свет, стимулировались далеко не лучшие…

— Жду ответа, док.

Я отрицательно покачал головой и волевым усилием включил дополнительную защитную оболочку, образуя щит для импунов.

— Ну что же, пусть каждый идет своим путем в ад, — улыбаясь, сказал Кэп в кивнул Коротышке.

— Не стреляй, опасно! — предупредил я и протянул руку, чтобы выхватить у него автомат.

Но Коротышка уже успел нажать на спусковой крючок, целясь в мою руку. Тут же он взвыл от боли. Его плечо окрасилось кровью — туда попала отброшенная защитным полем пуля.

Кэп отшатнулся к стене. Темные очки слетели с переносицы, и я увидел его глаза. Светлые, холодные, они глядели с ножевым прищуром из-под надбровных дуг, как из-под двух козырьков.

— Вы не дослушали меня. Стрелять опасно для вас самих, — пояснил я, наблюдая, как кровь отливает от щек Кэпа, как его лицо становится похожим на гипсовую маску. Но больше меня занимала причудливая игра нервных импульсов в его мозгу, пути их распространения, возникающие связи между клетками и узлами.

Бедняга, если бы он знал правду о своих умственных способностях! Ошибались те, кто считал его бездарным. И он сам в конце концов ошибся, поверив им. Кстати, у него должно быть мощное воображение. Если бы он только не растрачивал его на выдумку ловушек для ближних, на устройство всяких пакостей для тех, кому завидовал, то мог бы многого достичь.

Мне пришлось поломать несколько дверей, в том числе и две бронированных, прежде чем мы выбрались с территории исследовательского центра. Много раз в нас стреляли. Возможно, кто-то из стрелявших был убит собственной пулей, но этого я предотвратить не мог, а моих предостережений они не слушали…

С Тагиром и его товарищами я расстался на тропинке, уводящей в джунгли. Импуны упрашивали меня идти с ними, и пришлось проявить твердость, чтобы не поддаться взрывам биоизлучений, сопровождавших их отчаянные призывы.

— Что ты будешь делать, когда вернешься к племени? — спросил я у Тагира.

Его глаза сверкнули:

— Сначала уничтожим предателей.

Он имел в виду вождя, его сына и некоторых их приближенных.

— А потом?

— Мы пойдем далеко в джунгли — к пещерам. Возродим обычаи. Все будет как прежде.

Я покачал головой:

— Прежнего нельзя вернуть.

— Можно! — Он топнул ногой. — Можно! Мы сбросим одежду, которую дали злые боги, мы запретим нашим женщинам принимать подарки и дарить за них ласки. Вернемся к прежней жизни, будем охотиться.

Он смотрел на меня вопросительно, но в его взгляде был и вызов.

— Желаю успеха! — сказал я и быстро стал подниматься по тропинке. Я думал: бедный Тагир, вы можете уничтожить тех, кого называете предателями, сбросить чужие одежды, увести племя на прежние места, но к прежней жизни вы не вернетесь. Ибо как только вам не повезет на охоте или случится засушливый год, люди вспомнят время, когда они не зависели от охоты, а продукты можно было купить в лавке. Сильнее любого яда подействуют воспоминания о колбасе, конфетах, мороженом, которые ваши дети и вы сами пробовали когда-то. И женщины будут тосковать о разноцветных тряпках и стеклянных бусах… Бедный Тагир!

Я пришел к ней во сне, во время быстрого сна, когда веки вздрагивают в такт сновидениям. Я попросил:

— Расскажи обо мне.

— Ничего не знаю наверное. Пытаюсь догадаться.

— Расскажи о своих догадках.

— Они туманны. Видишь?

— Ты не хочешь помочь мне?

— Хочу, но не могу. Очень хочу. Помочь тебе — помочь самой себе.

— Тогда разреши заглянуть в твой мозг, в твою память.

— Ты можешь сделать это и без моего разрешения.

— Не хочу.

Ее существо — то, что люди называли в книгах душой или личностью, — покорно раскрылось навстречу мне. Оно было сиренево-голубым, мягким, беззащитным, хотя и сама Людмила, и окружающие ее люди, и покойный муж считали ее волевым человеком. Но то, что все они называли волей, оказалось боязнью выдать свою беззащитность.

Я увидел в клетках долговременной памяти циркулирующий импульс. Стимулировал его лучом и проявил изображение какого-то человека. Словно созданное из светящейся мозаики, оно переливалось и мерцало. Оно напоминало мне кого-то. Но прежде, чем я успел вспомнить, кого именно, появился сигнал запрета. Я понял, кем был наложен запрет.

Михаил Дмитриевич?

Молчание. Глухое тягучее молчание, как на другом конце телефонного провода, когда трубка поднята, но абонент не хочет отвечать. Попробую пробиться сквозь стену молчания:

— Считаете, что это не тот путь?

— Да.

И тишина наполнилась гудением, словно связь оборвалась.

— Забудь о нашем разговоре, — сказал я Людмиле. — Забудь о том, что я приходил. Это был только сон.

Еще доли секунды я видел изогнутые вздрагивающие ресницы, будто крылья ночной бабочки; синие тени на веках…

Смерч застал меня в пути. Сначала мои локаторы сообщили в мозг об изменении радиофона, спустя полчаса я почувствовал перепады давления, а уже потом уши уловили характерный грохот, как будто приближался поезд. Я осмотрел горизонт и заметил будто выкованную из свинца тучу с рваными зазубренными краями. Вот один ее край стал быстро вытягиваться и удлиняться. Давление в нем резко упало. Касаясь земли, он вырывал с корнями деревья и втягивал в себя. Он был похож на шланг гигантского пылесоса, он убирал все на своем пути: огромные камни, растения, животных… Затем «шланг» укоротился, но это была всего-навсего пауза. Он завертелся с бешеной скоростью — и внизу, над землей вызвал такое же вращение нагретого воздуха, смешанного с испарениями. Вращающийся «рукав пылесоса», создавая разрежение, как магнит, потянул воронку к себе. И вот обе части вихря слились в черный столб, подпирающий небо. Гул нарастал…

Я мгновенно вычислил угол и скорость движения смерча. Эта «машина» шла в нужном мне направлении и с приличной скоростью — около четырехсот километров в час. Я поспешил наперерез смерчу. Вот уже чувствуется ледяное дыхание, присутствие чудовищной присоски. Ну, ну, не ленись, дружок, подымай в «кабину». Я прижал руки к бокам, чтобы не задевать камни и балки, крутящиеся в воронке, выпустил кокон защитной оболочки.

Воронка легко, играючи, подняла меня над землей на восемьдесят метров и хотела было опустить, поскольку давление в ней повысилось. Но я, сделав усилие, передвинулся в «нишу», где давление оставалось достаточно низким. Мне пришлось несколько раз менять места и передвигаться внутри этого гигантского, толщиной в семьсот тридцать метров и длиной в полтора километра, хобота, анализируя различные его части, пока я не выбрал устойчивую «кабину» с небольшими перепадами давления. Я устроился в ней поудобнее, да так, чтобы видеть сквозь разноцветные полосы и разряды все, что делается внизу, на земле. Вокруг меня трещали, гудели и чмокали внутренние, большие и малые «механизмы» смерча.