— Почему вы поступили так? Знали, что я могу спасти вас?

В ответ слышатся странные звуки, похожие на кашель. Максим еще не отогрелся, ему трудно говорить.

Внезапно мелькает догадка. Спешу высказать ее:

— Старик похож на ваших родителей?

— Как все старики.

Мне кажется, что наконец-то понимаю причину.

— Вы, так сказать, отдавали ему часть сыновнего долга, чтобы другие дети поступили когда-нибудь так же по отношению к вам?

Он задумывается. Мне кажется, что я все же сумел вычислить его поступок. Да, в нем было что-то от высшей логики, которую я только начинаю постигать.

Он тихо и счастливо смеется, растравив мои сомнения, а потом говорит:

— Я ничем не смогу отблагодарить вас. Разве что дам дельный совет…

— Слушаю вас.

— Не пытайтесь понять людей только с точки зрения логики.

Странная фраза. И я невольно вспоминаю не менее странные слова, произнесенные им же: «Есть на свете вещи поважнее бессмертия…»

Мы пробились сквозь стайку облаков, и над нами засияли крупные звезды. Максим повернул голову, сейчас его глаза в свете звезд кажутся большими. Он пытливо смотрит на меня, участливо спрашивает:

— Устали?

— Да, немного, — отвечаю. Мне стыдно сказать всю правду. Ведь то выражение на моем лице, которое он принял за усталость, является отражением совсем иного чувства. И название ему — зависть.

Сигнал настиг меня, когда я уже подлетал к городу, где жил Михаил Дмитриевич. Я узнал сигнал — его посылало существо, которое назвалось моим братом. Информация шла с перебоями, в интервалах я улавливал шумовые модуляции, ощущал, как трудно сейчас передающему. И все же он сумел создать в зрительном и радиолокационном отделах моего мозга целую картину — вращающееся облако частичек, похожих на частички плазмы. Температура облака достигала триллиона градусов, плотность должна была выражаться внушительным числом. Облако все время меняло очертания, продавливая пространство, и поэтому правильнее было бы сказать, что оно вообще не имеет очертаний. Впрочем, и другие его характеристики менялись скачкообразно и невероятно быстро. Я ощутил страшную боль в левой части головы и подумал: а каково же тому, кто находится там? Пожалуй, я бы не мог представить себя на его месте и не понимал, что могло побудить это родственное мне существо находиться там, откуда оно ведет передачу. Что ему нужно?

Мобилизовав и настроив на волну все отделы мозга, я все же смог разобрать: «Передай Михаилу Дмитриевичу». И дальше шло все то же уравнение и несколько его вариаций. Уравнение, описывающее тактовую частоту в живых существах и явлениях неживой природы… Я уже догадывался, что оно означает, но мне нужно было получить еще одно подтверждение. И я спросил, вкладывая в сигнал всю энергию аккумуляторов: что же описывают уравнение и его вариации? И почти не удивился, услышав в ответ: «ПУЛЬСАЦИЮ ВСЕЛЕННОЙ».

С болью я отметил, что за эти месяцы он изменился. Морщинистый лоб стал словно бы еще выше, седина пробилась там, где ее раньше не было. Он пожевал толстыми губами и в ответ на мое приветствие сказал:

— Здравствуй, сынок.

Протянул руки…

Я обнял его и осторожно прижал к себе, одновременно пытаясь передать ему часть своей энергии. Он заметил мои попытки, растроганно улыбнулся, отстранился и погрозил пальцем:

— Однажды сказал старый заяц, глядя на молодого льва: «Что-то мой сыночек слишком быстро растет…»

Он покачал головой, пристально глядя мне в глаза, и сказал:

— Важно, что ты смог не только узнать, но и понять…

Раньше мы не всегда понимали друг друга с полуслова. Оставались недомолвки, связанные с тайной моего рождения. Теперь они исчезли. Он воссоздал во мне, синтезированном человеке, сигоме, модель личности своего сына, погибшего во время опыта. Теперь я должен совершить то, чего не сумел его сын. А для этого отец дал мне то, чего не мог дать единокровному сыну, — силу и совершенство, которыми не обладает никто из людей. Наверное, ему было нелегко решиться на это. Отважился бы я на такой подвиг? Впрочем… Впрочем, он принял меры безопасности. Ведь есть программа, которую он заложил в меня. Программа заставляет меня кого-то любить, кому-то противостоять, определяет границы моих возможностей. Она и служит гарантией безопасности для людей. Что ж, вполне логично и разумно. Я бы поступил так же на месте отца… И все же страшно вспомнить, сколько мучений доставили мне мысли о программе, о границах, через которые я не смею перешагнуть. И самой болезненной занозой была мысль: насколько сходны правила программы с правилами поведения людей, а насколько — с законами робототехники? Чего в них больше, на что они больше похожи?

— Знаю, у тебя есть вопросы ко мне, — сказал отец. — Лучше будет, если ты выскажешь их сразу, чтобы между нами не оставалось никаких неясностей.

— Да, отец, вопросы есть. Эта женщина в подводном городе, Людмила, была невестой моего брата?

Я не побоялся назвать его погибшего сына своим братом. Это была только малая доля благодарности отцу.

Он молча смотрел на меня, и ответа уже не требовалось. Я попросил:

— Покажи мне его фотокарточку.

— Лучше я вспомню его, а ты загляни в мою память. Разрешаю.

Да, мы были похожи и внешне, но Людмила все-таки сумела заметить разницу.

— Что же ты хочешь узнать от меня еще, сынок?

Сказать ему? Не причиню ли я ему боль, не разбужу ли опасения?

— Расскажи мне о границах программы, заложенной в меня…

С тревогой я ждал его ответа. Конечно, он может и просто ничего не сказать или ответить уклончиво. Он имеет на это полное право. Он — мой создатель. Он вызвал меня из небытия, подарил мне жизнь. Кем бы я был без него? Разрозненными клетками, куском пластмассы, металлическими проводами… Он подарил мне возможность мыслить, рассчитывать, сопоставлять, воображать, видеть землю, море, людей, общаться с ними, чувствовать… За это я должен быть бесконечно благодарен отцу, а не просить ответа на вопросы, которые могут быть ему неприятны. Но ведь он сам спросил меня… Он сам… А не цепляюсь ли я за его слова, используя их как предлог для собственного оправдания?..

Я почувствовал, как начинают болеть виски от напряжения. Миллионы расчетов, миллионы мыслей в секунду. Для чего? Сейчас они ни к какому решению не приведут. Сейчас это преимущество моего мозга — быстродействие — лишь усиливает бесплодные сомнения, кружение мыслей, которое не разомкнуть никакими доводами. Это может сделать только человек, создавший меня. Если захочет. Если пожелает. И мне остается ждать…

А отец ласково улыбнулся, как улыбаются ребенку, приподнялся на носках, чтобы дотянуться рукой до моего плеча.

— Границ нет, сынок, не волнуйся напрасно. Даря существу разум и возможность перестройки, нельзя давать жесткую программу. Ты мог бы и сам додуматься до этого…

— А что же такое «направляющий импульс»? Ты обещал когда-то ответить на этот вопрос, когда я вернусь.

— Поиски истины, сынок, и ничего больше. Ты всегда был свободен в своей любви и неприязни. Ты действовал в соответствии со своим разумом.

Наконец-то я понял, что принимал за жесткость программы. Это была логика событий. Да, наконец-то я понял это, и подозрение, сковывавшее меня, как цепь, разомкнулось и спало. Впервые я мог по-настоящему расслабиться перед отцом, уподобиться человеческому детенышу. Я опустился на стул, жалобно скрипнувший подо мной. Теперь отцу уже не нужно было тянуться к моему плечу, и я чувствовал там теплоту его руки.

— У тебя есть еще вопросы, сынок?

— Я принимал сигналы из космоса от существа, которое назвалось моим братом. Кто это?

— Сигом… Созданный раньше… Посланный в дальний космос, к границам нашей Вселенной. И за ее пределы.

Я понял содержание пауз. Они возникали из-за его деликатности. Он не хотел говорить: «Сигом, такой же, как ты, но созданный нами раньше тебя». Боялся неосторожным словом причинить мне неприятность.