И тогда Виктору показалось, что в серых, с золотистыми искорками, Наташиных глазах мелькнуло восхищение…

Увы, среди «благодарных зрителей» оказался и милицейский патруль. Отчаянных задержали. После того, как они вместе побывали в отделении милиции, общая удача-неудача сдружила Виктора Марчука с молодым артистом цирка, и тот посоветовал ему «поступать к нам в школу». Он же и познакомил его с преподавателем акробатики, посулившим Марчуку «блестящее будущее».

Но не победы на арене, не призы на международных конкурсах, а одна лишь поощрительная улыбка Наташи Борисенко вдохновляла Виктора. Однако на сей раз паутинка надежды подвела. Разговоры о высоком служении на ниве искусства и успехи на канате не помогли достучаться в сердце «феи»…

Среди поклонников Наташи был и молодой художник Степура, оказывавший юной балерине всевозможные знаки внимания. Не однажды он «умыкал» ее из компании на выставки и вернисажи, вызывая у Виктора приступы ревности. Их соперничество продолжалось около полугода, пока они не стали союзниками в драке с еще одним соискателем руки и сердца юной девы Романом Яцюком. Это происшествие зафиксировано протоколом задержания N_187. В нем было сказано, что студенту Яцюку Р.В. нанесены легкие телесные повреждения Степурой С.М. и Марчуком В.А.

Пока ретивые воздыхатели вносили весомый вклад в благоустройство городских улиц, «на авансцене» появился ничем не выдающийся — не отмеченный ни на конкурсах, ни в милицейских протоколах — выпускник строительного института, который вскоре и стал мужем Наташи Борисенко.

Трофиновский думал, что не зря он когда-то объединил разрозненные дела в единое. Теперь он удивлялся и радовался своей дальнобойной интуиции.

Выяснилось, например, что инженер Роман Яцюк работает начальником смены на заводе «Медаппаратура». В отделе кадров и парткоме о нем отзывались как о талантливом инженере-изобретателе, а вот о человеческих качествах Романа предпочитали помалкивать. Когда лейтенант Синицын расширил круг опрашиваемых, один из членов партбюро высказал свое мнение: Яцюк — человек чрезвычайно обидчивый и мстительный, выжил с работы инженера Шпарова только за то, что тот плохо отозвался об его изобретении. «Видно, когда-то его сильно унизили, и та обида, будто осколок, колет его, успокоиться не дает», — сказал собеседник, морщась и притрагиваясь к плечу, где засел осколок — память о службе на границе.

Оказалось, что Роман Яцюк живет на той же улице, что и бывшая жена Трофиновского Тамара. Трофиновский не был здесь уже несколько месяцев. Его неприятно удивило, что в скверике так же, как раньше, сидят на скамейках влюбленные пары, он выискивал взглядом изменения — должны же они были произойти с той поры, когда он безвозвратно ушел из дома, где на четвертом этаже — второе окно справа — была его однокомнатная квартира.

Трофиновский поднялся в лифте и позвонил. Его долго рассматривали в глазок, прежде чем густой голос спросил:

— Вы к кому?

— К Роману Васильевичу Яцюку.

— По какому делу?

— Роман Васильевич дома?

— Занят. Зачем он вам нужен?

— Извините, не могли бы вы открыть дверь? Так ведь разговаривать неудобно.

Обитая черным дерматином дверь медленно, нехотя открылась, и следователь увидел перед собой высокого широкоплечего мужчину с большим мясистым лицом, густыми насупленными бровями, сходящимися к орлиному носу.

— Я к вам ненадолго. Роман Васильевич, — сказал, он полувопросительно.

— Если ненадолго… А я вас что-то не припомню… — Мужчина все еще загораживал вход.

Трофиновский показал удостоверение, и тогда Яцюк посторонился:

— Проходите. Шпаров со своими жалобами уже и до вас добрался?

— Добрался, — вздохнул следователь, проходя за Яцюком в большую, удобно и просто обставленную комнату. На письменном столе возвышался какой-то аппарат со снятой задней стенкой. Тускло поблескивали схемы и разноцветные проводки.

— Вот магнитолу взялся ремонтировать, — кивнул на аппарат Яцюк. — Кстати, тот же Шпаров мне его сломал, на моем дне рождения.

И опять Трофиновский удивился совпадению: тогда, в злополучный день, когда он в последний раз видел Тамару, тоже сломался магнитофон, и его взялся чинить Вадик…

Он усмирил память, «заткнул ей рот», как говорила Тамара, и подошел к аппарату поближе. На магнитолу не похоже — слишком много механизмов.

— Я ее слегка достроил, — тотчас отозвался на его мысли хозяин квартиры. — Добавил механизмы поиска и ускоренной перемотки…

— Интересно, — похвалил Трофиновский. — Красивая машинка, удобная. Хорошо, когда во всем этом разбираешься. У меня вот с техникой нелады…

— А еще лучше, если техника не ломается, — слабо улыбнулся польщенный Яцюк. — Думаю здесь добавить диод — для страховки, — его короткий толстый палец ткнул в схему.

Трофиновский на всякий случай одобрительно кивнул головой и, обойдя аппарат, глянул на шкалу.

— Четыре диапазона…

— Было три. УКВ пристроил, стерео с него записываю.

— Любопытная картинка, — сказал Трофиновский, останавливаясь у стены и рассматривая подпись художника.

— Репродукция с картины одного моего знакомого. Талантливый художник. После смерти это заметили все. — Последняя фраза звучала горько-иронически.

— Степура… — вслух прочел Трофиновский. — Так вы знали его?

— Даже очень близко знал, — все с той же горькой иронией произнес Яцюк, и темные глаза его засмотрелись в даль, недоступную посторонним. — Даже подрались однажды…

— Из-за чего?

— Спросите — из-за кого? И ответьте: из-за кого чаще всего дерутся молодые хлопцы? Известное дело, из-за девушки. Давно это было…

— Вы не женаты?

— Нет, остался холостым. Между прочим, из-за той же дивчины… Так вот бывает…

— А Степуру давно видели?

Яцюк всем корпусом резко повернулся к следователю:

— Вы из-за него пришли?

— Да, — подтвердил Трофиновский. — У вас нет догадок, что могло явиться причиной…

— …его самоубийства? — закончил за него фразу Яцюк. — Много думал над этим… Вот, видите, репродукцию купил. Конечно, она не ответит… хотя, может быть, и хранит какие-то следы… В вещах, говорят, отражаются биотоки их создателей. Проявить бы… Ну да это пока фантастика…

— Пока?

— А в будущем — посмотрим. Говорили мне, что он в последнее время намного хуже стал писать. Растратился, что ли… Да ведь не виделись мы, считай, лет шесть, хоть в одном городе жили… Что я теперь о нем знаю? Вот только жаль его, так жаль…

— До свидания, — сказал Трофиновский. — Вот мой телефон. Если вспомните еще что-нибудь…

— Конечно, обязательно позвоню. Извините, что ничем не мог помочь.

— Спасибо за беседу, — наклонил голову Трофиновский, думая: «… а ведь он не все сказал, что знает. Говорил, в основном, о других, почти ничего — о себе. Случайно?»

Трофиновский медленно шел по улице, обдумывая план дальнейшего расследования, вспоминая детали только что состоявшегося разговора, не подозревая, что выражение его лица сейчас напоминает печально-ироническую усмешку Яцюка. Слова инженера о неудавшейся любви пробудили воспоминания… Вон тот дом… Знакомый подъезд с крутой лестницей и часто ломающимся лифтом. По этой лестнице, возвращаясь из командировок, он взбегал на свой четвертый этаж с бешено колотящимся сердцем — от бега ли, от нетерпеливой ли радости? — и расширяющиеся ноздри уже ощущали слабый запах духов, а руки — тепло родного тела…

Он вынужден был остановиться, такими яркими были воспоминания и так нарушили они ритм дыхания. И, конечно, остановился он как раз напротив подъезда…

Сколько раз он намеревался зайти — хоть на несколько минут, просто справиться, жива ли, здорова ли, все-таки не чужие были. И на этот раз ноги сами понесли его, и вот — ступени, крутые, со знакомыми выщербинами. И сердце колотится — быстрей, быстрей же! И вот уже дверь, и с левой стороны — нашел бы и в темноте — отполированная его пальцем кнопка звонка. Указательный палец уже знает, уже вспомнил крохотное усилие, с каким нужно надавить, чтобы далеко, в комнате, раздался звонок; уши будто бы слышат мелодичное: «Иду, иду…»