Сердце колотится так, что мутится сознание. Испарина покрывает лоб. И вдруг словно что-то случается с ним, неподвижно застывшим на лестничной площадке. Где-то раскрывается другая дверь, и пронзительный звонок заполняет уши так, что он на секунду глохнет. И уже знает, где находится эта дверь и этот звон: в нем самом. Он снова видит то, что час, секунду назад старался не вспоминать: Вадик с растерянным лицом, с вороватым взглядом, застегнутый не на ту пуговицу халатик, и жалкая виноватая улыбка: «Он зашел починить магнитофон, как ты просил…» Может быть, он бы и поверил — а так хотелось! — если бы не безошибочно-беспощадная интуиция. И всякий раз, как только он хотел потом зайти, «просто проведать, заглянуть по дороге», она включала в памяти одни и те же кадры, сопровождая их шепотом: «Не смей! Это не твоя судьба, это — чужая женщина. Вадик — только повод».

Он повернулся, сдерживая дыхание, — не открыла бы случайно дверь, не попалась бы навстречу, — на носках сбежал вниз: пролет, еще пролет, — а потом уже и сердце забилось ровнее, и рокот в памяти стал затихать…

И вот он уже на улице, и солнце словно светит ярче, и мелькают лица прохожих, и снова он проходит мимо дома, где живет Яцюк, и знает, что больше ему там нечего делать, ибо Роман Васильевич исчерпывающе ответил на все его вопросы своим откровенным удивлением: «Вы из-за него пришли?», своим бесхитростным признанием и этой репродукцией, повешенной над письменным столом.

Трофиновский идет по улице, и ему вспоминаются собственные стихи: «С уклоном полусогнуты дороги, машины вдаль…» «Погоди, — говорит он себе, — почему «с уклоном»? Плохо, прозаично. «Как луки, полусогнуты дороги…» Да, так лучше. В эти «часы пик» дороги напряжены — сравнение подходит. А как дальше? «…воин на посту». Трафаретно. Но слова «на посту» вызывают в памяти какие-то ассоциации. Ах, да, я ведь снял посты у квартиры балерины Борисенко, Марчука и его сестры. Немедленно восстановить, немедленно!»

«Опять осечка. Таня не рассказывает, но я чувствую: она мне больше не доверяет. А ведь я полагал, надеялся, что эта нежная девушка подарена мне судьбой в вознаграждение за все обиды. Разнообразия ради Госпожа иногда учиняет такие шутки…

Сколько себя помню, никогда я не пользовался успехом у девушек. А ведь был вроде не хуже других: не красавец, но и не урод, не высокий, но и не низкий, в чемпионы не выбился, но и в слабых никогда не числился. Отличником был только в первых трех классах, но зато в двоечниках никогда не ходил, одевался всегда по моде — если у всех застежки на туфлях с «молниями», то и у меня тоже…

А вот девушкам никогда не нравился. Почему? Что отталкивало от меня этих непонятных, но привлекательных созданий; что они думали обо мне? Серятина? Но Ваня Петренко по всем параметрам был совсем незаметен, а как Зина за ним увивалась… И задачки давала списывать, и домашние сочинения за него готовила, чтобы только лишний раз сводил в кино. А в мою сторону и не смотрела вовсе, какие бы коленца я ни выкидывал. Чего же во мне не хватало? Флюидов таинственных? Госпожа Природа в очередной раз решила позабавиться, слепив меня в виде куклы-невезучки? О, это она умеет! Дает всем приблизительно одинаковые потребности, но далеко не одинаковые возможности их удовлетворения. И вот, можно сказать, единственный раз в жизни, когда в меня, возможно, без памяти влюбилось прекрасное создание, вмешался этот проклятущий следователь-баловень, сумевший своими расспросами растравить ее душу, посеять туда ядовитые зерна… А ведь он беседовал и с другими моими пациентами, расспрашивал, настраивал против меня. Представляю, что теперь думает обо мне красотка балерина. Она и раньше меня не жаловала. Смотрела, как на пустое место, как на один из автоматов, предназначенных лишь прислуживать, следить за ее драгоценным здоровьем. Как она, верно, расстроилась, когда подвернулась стройная ножка после сеанса нормализации! Ну почему бы ей не побыть такой же, как все? Привыкла, видите ли, ко всеобщему поклонению. А оно, если разобраться да взглянуть в истоки, — из-за того лишь, что Госпожа где-то чуточку не так устроила нервы или мышцы или — и того меньше — нарушила ход реакций деятельностью какой-то железы. Да и красотой обладательницу сей патологии не обделила. Вот бы вместо высокомерия к таким серячкам, как я, отнеслась бы с пониманием и состраданием, разглядела бы за серой личиной Эталон Нормы. Может быть, здоровее была бы…

Нет, я не мстил ей, не хотел навредить, сам огорчился, когда услышал, что она повредила ногу, что не может танцевать. И произошло это сразу после сеанса нормализации. Случайность? Совпадение по времени? Или же дополнительное свидетельство эффективности моего аппарата? Необходимо еще раз проверить, пока у гончего баловня не прошел эффект облучения!»

Телефонный звонок застал Трофиновского в кабинете. В трубке слышался ровный хрипловатый голос старшины Мовчана:

— Объект, сходный по фотороботу, только что вошел к балерине Борисенко. С собой у него черный чемоданчик приблизительно шестьдесят на сорок на двадцать.

«Наконец-то! У Мовчана «приблизительно» может означать поправку не больше двух-трех сантиметров. Вероятно, чемоданчик — это аппарат», — подумал следователь и сказал в трубку:

— Сейчас приеду. Если объект попытается уйти, задержите.

…В квартире балерины молча сидели хозяйка, неизвестный мужчина и старшина Мовчан. Увидев вошедшего следователя, старшина приподнялся.

Павел Ефимович вцепился взглядом в неизвестного:

— Следователь Трофиновский. Разрешите ваши документы.

По сравнению с фотороботом во внешности задержанного были только незначительные отличия: две резких, как шрамы, складки рассекали от переносицы невысокий лоб, маленький энергичный подбородок казался круче и массивнее из-за привычки рывком вскидывать голову. Слегка запавшие светлые глаза смотрели настороженно и с вызовом.

— По какому праву вы врываетесь в чужую квартиру, требуете документы? Я здесь в гостях, — горячился он.

— Извините, но вы очень схожи с человеком, которого разыскивает милиция. Недоразумение будет улажено, лишь только мы установим вашу личность. Можно ваши документы?

Неизвестный лихорадочно пошарил по карманам.

— Я не думал, что в гостях понадобятся мои документы. А то бы я их обязательно прихватил.

— Простите, а это ваш чемоданчик?

— Да, мой.

Трофиновский почувствовал, как неизвестный поторопился ответить. Что ж, это говорит о многом.

— Если не секрет, что в нем?

— Никакого секрета нет. Это аппарат для определения некоторых биологических параметров.

— А точнее?

Неизвестный с иронической улыбкой взглянул на следователя:

— Для замера биотоков, определения биоритмов, вам же это трудно понять!

Ответы были заученно-быстрыми, но за ними улавливалась недоговоренность.

— Только для измерения и определения биоритмов?

На худом лице с мелкими чертами промелькнула растерянность. Резче выделились морщины на лбу.

— Ну, и для поправки их, если патологически нарушалась норма.

— Где вы работаете? — задал вопрос Трофиновский.

Неизвестный медленно поднял руку и сухой ладонью провел по лбу, будто разглаживая морщины.

— В институте бионики.

— А кто вам поручил лечить больных?

Светлые глаза по-прежнему смотрели с вызовом, но Трофиновский заметил, что залысины вдруг взмокли. И это При том, что кожа лица была сухой, с мелкими портами.

— Я их, в основном, обследую. Вот шкала характеристик.

— Зачем в аппарате генератор?

В ответ — вскинутый подбородок, злой взгляд из-под бровей. Молчание…

— Вы проводите опыты в лечебных целях?

— Только для возвращения нормы. Только для их же пользы…

— О пользе поговорим отдельно. Так вот, вы спрашивали, почему у вас требуют документы…

— Уже понял, — махнул рукой неизвестный. — На основании бюрократизма и непонимания. Разве вам можно объяснить хоть что-нибудь. Добро всегда каралось.