Навсегда расставшись с Деляновым, Лесков не забывает его в приятельских беседах, письмах и даже в некоторых статьях, увы, не узренных автором в печати, а частию никем и до сего дня.
Бесхитростная издательница детского журнала “Игрушечка” А. Н. Толиверова додумалась однажды, еще в дни службы писателя, искать через него протекции у Делянова. Лесков отклонил просьбу.
Два года после отставки писателя она просит его чем-то поддержать вступающую на стезю искусства какую-то совершенно неизвестную ему девицу. Письмо ее застает его не в духе. У меня идут волнующие отца серьезнейшие экзамены. Просительница попадает, как говорится в пьесе Сухово-Кобылина “Дело”, в “содовую”. Ответ получен потрясающий.
“Немилосердная Александра Николаевна!
Прошу меня извинить, что я отослал к вам обратно ваше письмо и билет. Это было в такую пору, когда я ничего не видел от боли головы — после целой ночи чтения. Я не мог читать весь вчерашний день — и письмо ваше мне читал Дрожжин. Билет мне ни на что не нужен. Просить за девушку, начинающую свою артистическую карьеру исканием реклам и протекций, я ни для кого и ни за что не стану. Я удивляюсь — как вы меня странно и обидно понимаете и как вы понимаете чистоту поведения в литературе?! Раз вы меня просили о ходатайстве у Д[е]л[яно]ва, к которому я питаю только презрение, вполне им заслуженное; а теперь вы желаете меня употребить на послуги девчонке, которая столь шустра, что начинает с устройства себе реклам… Если бы я мог что-либо сделать ей с чистою совестью, то это я бы хотел ей как можно чувствительнее повредить за ее пакостное направление, столь гадкое в ее молодые годы… Она мне не внушает ничего, кроме отвращения и презрения. И так, конечно, отнесется к ней всякий опрятный в душе человек. Прошу вас на меня никогда не смотреть как на пешку, которую можно двинуть без разбора во всякий след. Это всегда будет ошибочно и мне несносно. — Притом, — позвольте вам сказать, — вы не только крайне неосмотрительны, но вы также женщина и без сострадания к людям, имеющим право на сострадание… — Вы забываете, что я сам — человек, и человек замученный, — и что мне нет отдыха с своими собственными делами; — что я кроме того — отец и переживаю в это самое время роковые минуты в жизни самого близкого мне существа… Где же ваше сердоболие?.. Что мне такое до какой-то девчонки и до ее пустых происков?
Н.Л.” [Письмо от 26 апреля 1885 г. — Пушкинский дом. ]
Чувствуется большая раздраженность. По применявшемуся иногда Лесковым выражению, она, видимо, “подняла со дна души все сметьё”, включив в него и Делянова.
20 июля 1887 года умирает Катков.
Живущий на даче на острове Эзеле, в Аренсбурге, Лесков сейчас же пишет умопомрачительную статейку, без заглавия, начинающуюся вводными выражениями из церковных песнопений: “Память праведного с похвалами”, “Честна пред господом смерть преподобных его”. В тексте ее говорится: “Сказалась его смерть и на работе железных дорог: из Петербурга в осиротелую Москву не потяготился проехать сам И. Д. Делянов, чтобы над свежей могилой лейб-пистуна и гоф-вдохновителя министра народного просвещения пролить слезу благодарности от муз российского Парнаса… Что вспомнит каждый из литературного наследия Каткова при первом же упоминании его имени? Конечно, классицизм, ради торжества которого он не только создал на весьма сомнительное приношение Полякова особый Лицей, столь же далекий от афинского, насколько П. М. Леонтьев был не похож на Аристотеля, как бы на этот счет ни судил осиротелый ныне А. И. Георгиевский, но и всю русскую школу от Ревеля до Иркутска и Оренбурга под единообразный колер греко-римского тонкословия…”
Заканчивался этот поразительный некролог строками: “Кто по намекам наших беглых строк с достаточной ясностью сообразил, во что России обошлись и еще обойдутся в грядущем эти дары Каткова, тот, пожалуй, подумает, что И. Д. Делянов обнаружил бы большую прозорливость, если бы смирно сидел на паперти армянской церкви и не утруждал себя поездкой в Москву на похороны Каткова”.
Статья была послана в “Новое время” и даже набрана там в отсутствие Суворина, но, попав ему на глаза, была, по его приказанию, разобрана. Увидеть свет ей привелось только через 47 лет [“Звенья”, кн. 3–4, 1934, с. 894–902.].
В 1893 году Лесков заносит в записную книжку:
“На смерть М. Н. Каткова
Убогого царя советник и учитель,
Архистратиг седой шпионов и попов
И всякой подлости ревнивый охранитель,
Скончался Михаил Никифорыч Катков.
Над свежей падалью отребий олимпийских
Слился со всех сторон в гармонию одну
Немолчный плач и вопль мерзавцев всероссийских,
Гнетущих бедную и рабскую страну.
Танеев” [Вероятно, Федор Иванович, брат композитора С. И. Танеева. ]
Неделю спустя после смерти Каткова обычно осторожная “Петербургская газета”, или, как ее называли, “Петербургская сплетница”, неожиданно отшлепала у себя [“Петербургская газ.”, 1887, № 203, 27 июля. См.: также “Неделя”, 1887, №№ 29 и 31 от 19 июля и 2 авг. ], во всей его первородной красе и греховности, циркуляр, до которого доспел “пастух российского юношества Меделянов” [См.: письмо Лескова к Л. Н. Толстому от 5 августа 1888 г. — “Письма Толстого и к Толстому”, 1928, с. 69.], прозванный затем “деляновским циркуляром о кухаркиных сыновьях” [Циркуляр министра народного просвещения от 18 июля 1887 г. № 9255.].
Неизбежная для Лескова “взрывная реакция” торопит его сейчас же откликнуться в печати на новый подвиг всемерно тормозящего просвещение министра. Статья получает сперва название “Гимназический крах”, а затем переименовывается в “Темнеющий берег” [ЦГЛА.].
Пометив статью 16 августа и возвратясь 20-го числа на зимовку в Петербург, Лесков тщетно пробует напечатать ее. Уклонился от публикации и мудро-осмотрительный Суворин, которому Лесков писал: “Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, дозволяется сажать на кол тою частию тела, которая у него более прочих пострадала” [Письмо к А. С. Суворину от 30 сентября 1887 г. — Пушкинский дом.].
Так до сих пор, кроме статьи К. И. Чуковского [“Правда”, 1937, № 18 (7146), 2 июля. ] к 50-летию этого циркуляра, другие материалы о нем остаются под спудом.
Через три года случайную заметку свою “Об одной прачке” [“Новое время”, 1890, № 5215, 5 сент. ], воспитавшей на свои рабочие крохи дочку умершей своей соседки по больничной койке, Лесков закончил обращением, направленным прямо в глаз измыслителям пресловутого циркуляра и равноценных ему просветительных мероприятий: “Не может ли этот случай послужить сколько-нибудь к смягчению и умилостивлению тех людей, которым противно видеть стремление прачек и кухарок к образованию своих детей? Не совестно ли им будет предоставить этой прачке превосходить их в великодушии и заботе о просвещении чужих беспомощных детей?”
Наконец во второй половине 1893 года, прожив лето на Усть-Наровском побережье в Меррекюле, Лесков написал едкий опус “Административная грация /Zahme Dressur… в жандармской аранжировке/”, пролежавший втуне сорок один год [“Год XVII. Альманах четвертый”, 1934, с. 377–386.].
Помянулось здесь, как “рукою властною” современный “просветитель России” Делянов изверг из Московского университета профессоров Муромцева и Ковалевского, и сопоставилось это, с каким безупречным макиавеллизмом был “убран” один неприятный властям профессор Харьковского университета, И. И. Дитятин, при графе Дмитрии Андреевиче Толстом.
Заключался рассказ выводом, что для воскрешения “грации прежних административных приемов по устранению нежелательных деятелей необходимо, чтобы новый “пастух русской молодежи”, то есть Делянов, “или сам обладал умом графа Дмитрия, или обращался к таким умным и тонким помощникам”, каким в свое время явился для Толстого “владыка”, выученик знаменитого митрополита московского Филарета Дроздова, харьковский архиерей Савва Тихомиров.
Нечего и говорить, что и это произведение не могло найти себе места в печати при жизни его автора.
