Похвала движению По небу летят дирижабли, По рельсам бегут поезда, По синему морю корабли Плывут неизвестно куда. Движенье в природе играет Большое значенье, друзья, Поскольку оно составляет Основу всего бытия. А если в процессе движенья Пройдешь ты, товарищ, по мне, То это свое положенье Приму я достойно вполне. И, чувствуя вдавленной грудью Тепло твоего каблука, Я крикну: „Да здравствуют люди, Да будет их поступь легка!“ 1979 „Похоже, день критический…“ Похоже, день критический Тот самый наступил, И к жизни политической Я резко поостыл. Напрасны все старания, Угас былой запал, Исчезло вдруг желание, И тонус враз упал. Прочь, прочь, структуры властные, Объелся вами всласть, В объятья ваши страстные Мне больше не упасть. Нет более поганого Удела, чем в кровать Пустить к себе Зюганова С Чубайсом ночевать. На ниве политической Нет сил уже служить. Отныне эротической Я жизнью стану жить! „Похоже, чувствую, не врут…“ Похоже, чувствую, не врут Глубокой старины преданья — Способен стать обычный фрукт Предметом самовозгоранья. Жаль, забывает кое-кто И кое-где у нас порою, Про то, как яблоко (не то) Сгубило ненароком Трою. Непрочен мир, что нам дарим, Он хрупок и местами тонок, В нем может мирный мандарин Рвануть сильней, чем сто лимонок. И пусть я цитрусы люблю, Но личный интерес отринув, Я зубы намертво сцеплю, Но обойдусь без мандаринов. Я за Содружество боюсь. Вопрос поставлен — или-или. Без мандаринов перебьюсь, Чтоб нас они не перебили. Поэт и Муза
Поэт (мечась по комнате)
Опять в душе пожар бушует И пальцы тянутся к перу. Ужель сегодня напишу я Стихотворенье ввечеру? Ужель наитие проснется, Чтоб с уст немых Сорвать печать? Ужель, как прежде, содрогнется В ответ центральная печать?
Появляется Муза. Подходит к Поэту, кладет ему ладонь на лоб.
Муза
Ах, полно, друг мой, Успокойся, Не расточай свой скромный дар. Водой холодною умойся, Глядишь, уляжется пожар. Глаза горят, Власы подъяты, Несутся хрипы из груди… Сними с себя шлафрок измятый И срочно в ванную поди. Там под струей упругой душа Недуг твой снимет как рукой, И вновь в израненную душу Войдет целительный покой.
Поэт (отпрянув)
Чур-чур! Изыди! Сгинь, виденье! Растай! Исчезни без следа! Наперекор тебе сей день я Вкушу желанного плода. Ты, словно камень, тяжким грузом Висишь на шее у меня. Нет, ты не муза, Ты — обуза. Коня! Подайте мне коня!
Муза (в сторону, встревоженно)
Совсем свихнулся бедный малый! Последний разум в нем угас. Еще мгновенье — и, пожалуй, Сюда заявится Пегас. Опять носиться до рассвета, Пути не ведая во тьме… Ах, эти чертовы поэты! У них одно лишь на уме. В моем ли возрасте почтенном, Пустившись в бешеный галоп, Скакать с безумцем дерзновенным Всю ночь Того лишь ради, чтоб Пяток-другой четверостиший Под утро из себя, кряхтя, Он выжал?
(Поворачиваясь к Поэту)
Эй, нельзя ль потише? Ведь ты не малое дитя, И потакать твоим причудам Моей охоты больше нет. Иди-ка спать, Давай отсюда, А я закрою кабинет.
Поэт
Молчи, проклятая старуха! Твой рот беззуб, Твой череп гол! Коль моего коснулся слуха Испепеляющий глагол, Ничто сдержать меня не сможет! Все поняла? Тогда вперед!
Муза (в сторону)
Ну, что вы скажете? О боже, Из всех щелей безумство прет! Я не хотела, право слово, Его губить во цвете лет, Но, видно, выхода иного В подобном положенье нет.
(Наполняет стоящий на столе бокал вином, незаметно подсыпая в него яд. Затем протягивает Поэту)
Ну что ж, согласна. И в дорогу С тобой мы тронемся сейчас. Глотни, мой друг, вина немного, Пока не подоспел Пегас. |
