ные, сектантские гимны, обучала читать по Часовнику. "Посадила меня на лежанку, - вспоминал Николай, - и дала в руку творожный колоб, и говорит: "Читай, дитятко, Часовник и ешь колоб и, покуль колоба не съешь, с лежанки не выходи". Я ещё букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы, которые знал по памяти, и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю. А мамушка-покойница придёт и ну-ка меня хвалить: "Вот, говорит, у меня хороший ребёнок-то растёт, будет как Иоанн Златоуст". (Понятия о нейролингвистическом программировании тогда не было, но стиль воздействия матери на сына может характеризоваться именно этим термином.)
И не только книжной премудрости обучала Николая мать.
Сложная и многослойная атмосфера влияла на него непосредственно в домашних стенах. Потайные книги и письма, общение матери со странниками и странницами различных толков, её - песельницы и вопленицы - плачи и былины настраивали душу на особый музыкальный лад. Последыш Николай, судя по всему, был её любимым ребёнком, и, видя в нём "будущего Иоанна Златоуста", - она посвящала его уж в совершенно тайные стихии, внятные ей самой.
Вспомним ещё раз архиповскую запись клюевских слов 1919 года: "Отроковицей видение ей было: дуб малиновый, а на нем птица в женчужном оплечье с ликом Пятницы-Параскевы. Служила птица канон трём звёздам, что на богородичном плате пишутся; с того часа прилепилась родительница моя ко всякой речи, в которой звон цветёт знаменный, крюковой, скрытный, столбовой… " Сказочная речь - но ведь той же речью мать рассказывала сыну о постигшем её видении. И то, что в этом видении ей явилась "птица… с ликом Пятницы-Параскевы", - целительницы телесных и душевных недугов - на "дубе малиновом", на верхушке "мирового древа", - говорит не только о её неземной покровительнице, хранящей Прасковью на этой земле, но и о том, что ей, матери будущего поэта, были открыты незримые области духа, открыты во благо, а не во зло. С чернокнижием Прасковья Дмитриевна, конечно, была знакома, но её, высокую строгую женщину, всегда одетую в чёрное, и пришлые, и односельчане воспринимали не как колдунью, а как ведунью. Тайна прошлого и ведовство нынешнего сплетались в сознании ребёнка воедино.
"Слова" (заговоры), молитвы, пророческие сновидения - всё было в обиходе у Прасковьи Дмитриевны, и, наравне с рукописными и печатными книгами, питало ум и душу мальчика, судя по всему, рано ставшего приобщаться к магическим энергиям и поощряемого в этом матерью, выделявшей Николая среди других своих детей.
Исследователь традиционных мистических практик России, Константин Логинов настаивает на том, что Прасковья Дмитриевна не поделилась с сыном своим магическим даром. "Во-первых, - пишет он, - от матери к сыну (а равно от свёкра к снохе или от тёщи к зятю) магический "дар" в Обонежье обычно не передавался. Причина тому - местная специфика обряда "передачи дара": учитель и неофит обязаны были нагими предстоять друг другу в полночь в бане. Учитель при этом сообщал слова самых главных заговоров "рот в рот", "язык в язык" или же заплёвывал слова заговоров со своей слюной в рот восприемнику. (Так что клюевские строки "Тёплый живой Господь взял меня на ладонь свою, напоил слюною своей… " могли возникнуть не только как образное сравнение.) При более глубоком размышлении можно прийти к заключению, что об обряде передачи "магического дара" от Клюевой к её отпрыску не могло быть даже и речи, ибо Прасковья Дмитриевна (вспомним её видение-посвящение) свои паранормальные способности получила сразу как "дар Божий", а не вследствие обряда восприятия "дара" от своего земного предшественника".
Разными были способы передачи "дара". Чаще всего магическое знание передавалось-таки по крови - от старшего к младшему, через взгляд или в форме особого ритуала (с обязательным "участием" воды) или во время совместной трапезы… И слова Клюева о "тёплом живом Господе", что напоил его "слюною своей", родились либо из земной жизни, либо из той реальности, что на грани с видением. Рискованно заходить за эту грань любому человеку, и любые предположения отдадутся нешуточным риском, но нельзя не привести здесь стихи, написанные в 1922 году и посвящённые Николаю Архи-пову, тому, что записывал тогда же текст "Гагарьей судьбины", стихи, до по-
следнего времени неизвестные и лишь недавно найденные в архиповских бумагах Александром Ивановичам Михайловым.
Помню мамины груди, Мглу родимой подмышки, На пёстром праздничном блюде Утиный выводок - пышки. Повадно зубам - волчатам Откусывать головы уткам. И знать, что под хвойным платом Пора цвести незабудкам.
Предположить здесь можно многое, но одно остаётся непреложным: дороже родной матери, Прасковьи Дмитриевны, не было у Клюева женщины в жизни. И ещё одно: он, бесспорно, был наделён незаурядными магическими свойствами, что отмечали многие из его современников. И не просто наделён, а продолжал совершенствовать их как в юности, так и в зрелом возрасте.
Отец… Кажется, полная противоположность матери. Запасный унтер-офицер, полицейский урядник 4-го участка Шимозерской волости Лодейно-польского уезда, где начал служить в 1880 году (в том же уезде и появились на свет двое первых детей в клюевской семье). В 1896 году Алексей Тимофеевич Клюев числится уже владельцем дома в Вытегре на углу Преполовенской и Дворянской улиц. Выйдя в отставку, получает место сидельца винной лавки в Желвачёве, принадлежащей купцу Иосифу Великанову. Солидный, вполне земной, хозяйственный человек, умеющий считать каждую копейку и мечтающий вывести "в люди" своих детей… Но вот что вспоминал Николай о своём деде по отцовской линии:
"Говаривал мне покойный тятенька, что его отец (а мой дед) медвежьей пляской сыт был. Водил он медведя по ярманкам, на сопели играл, а косматый умняк под сопель шином ходил.
Подручным деду был Фёдор Журавль - мужик, почитай, сажень ростом: тот в барабан бил и журавля представлял.
Ярманки в Белозерске, в веси Егонской, в Кирилловской стороне до двухсот целковых деду за год приносили. Так мой дед Тимофей и жил - дочерей своих (а моих тёток) за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да на редьке: по престольным праздникам кафтан из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной накладкой по вороту. Разоренье и смерть дедова от указа пришли.
Вышел указ - медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить…
Долго ещё висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стёрло её в прах… Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моём, в моих снах и созвучиях… "
Постановление комитета министров "О запрещении медвежьего промысла для потехи народа" было принято 30 декабря 1866 года и разрешало ликвидировать медвежий промысел, начиная со следующего года, в течение пяти лет. Оно было принято по указанию Александра II, который счёл недопустимым, что в комических играх участвует зверь, чьё изображение стоит в гербе императорского дома.
Ещё позже Клюев рассказывал, что дед не повёл кормильца в управление, а, глотая слёзы, застрелил собственной рукой. И эта история отпечаталась в памяти будущего поэта не просто как семейное предание.
В Олонецкой губернии было распространено поверие, что "медведь - от Бога". Доводилось Клюеву и сказку слышать в детстве, как старик попросил у волшебной липы выполнить желания своей жены. Попросила она сперва дров, затем много хлеба, а с каждой следующей исполненной просьбой её аппетиты всё разгорались и разгорались. В конце концов выпросила: сделай так, чтоб люди боялись меня и старика. Уважено было и это желание: споткнулся старик о порог, упал и превратился в медведя. И старуха, видя это, ударилась об пол и тоже стала медведицей. Так были оба наказаны за своё честолюбие.
Медведь любит и нянчит своих детей, словно человек, он и радуется, и горюет, как люди, и человеческую речь понимает, и разумен, как человек. Олончане говорили, что собаки одинаково и на человека, и на медведя лают - не так, как на других существ. Ручных медведей водили вокруг деревни во исполнение обряда на будущий хороший урожай. И не велено медведю есть человека - если и нападает зверь, то в наказание Божеское за совершённый грех. А ещё медведь, бывает, уводит женщин к себе, чтобы жить с ними.
