- Отлично! - повторил он и, подхватив Валентину на руки, закружил по прихожей.

- Тихо! Тихо! - смеялась она. - Тут же повернуться негде, а ты…

- Уберемся, не толстые, - запыхавшись, проговорил отец Дионисий и опустил жену на ноги.

Валя чмокнула его в щеку и погрозила пальцем.

- Между прочим, мне нельзя так рисковать. Вы это помните, сударь? Как не помнить! Он день и ночь помнил, что Валентина ждет ребенка, и

в скором времени ему предстоит стать отцом в прямом смысле этого слова.

- Может быть, тебе и ехать нельзя? - прищурился он.

- А вот на свежий воздух мне даже очень нужно!

- Ага. Ну, тогда собирайся.

От города до Сосновки они добрались за два часа с небольшим. Вымирающее село стояло в километре от большой дороги, проезда туда не было, а жители выбирались на "большую землю" по тропинке. О нем бы давным-давно все позабыли, если бы не храм - большой, пятиглавый, он хорошо сохранился, и хотя постоянных служб в нём не совершалось, всё же на большие праздники сюда присылали священника, и остатки жителей собирались в церковь, некогда богатую, а сейчас год от года все более приходящую в запустение.

- Что будем делать? - задал вопрос Алексей и заглушил мотор.

Все молча смотрели в окна на бескрайние заснеженные поля. Солнце уже скрылось. Короткий зимний день кончался, и уже было видно, что вот-вот на землю упадут январские сумерки.

- Да-а, - неопределенно сказал отец Дионисий, напряженно думая, - что же, действительно, делать.

- Пойдемте пешком, - предложила Валентина. - Тут идти-то всего ничего.

- А машина? Матушка не сдавалась:

- Здесь оставим. В этаком безлюдье кто ее тронет?

- Ну, ты даешь, сестренка! У нас ничего без присмотра оставить нельзя, - возразил Алексей. - Не успеешь оглянуться, как останешься без колёс.

- Ладно, - решил отец Дионисий, - вы езжайте назад, а я пойду в село. У меня всё равно другого выхода нет.

- Я с тобой! - решительно заявила Валентина.

- И я - тоже! - поддержала ее Алексеева невеста. Алексей обиделся.

- Выходит, вы все хорошие, а я - поросенок, да?

- Перестань, Леш, - отец Дионисий положил ему на плечо руку. - Это они так, из солидарности. Я их не возьму.

- Нет, не так! - в один голос откликнулись женщины. - Собрались, значит, все, назад пути нет. Пошли, служба скоро.

- Хорошо, - сдался Алексей, - уговорили, оставим машину на обочине. Будем надеяться, никто за ночь ее не тронет.

На том и порешили.

Узкая тропинка, петляющая среди сугробов, привела их к храму. Замка на двери не было, значит, гостей ждали. Из форточки нижнего окна за притвором высовывался конец жестяной трубы, из которой весело струился дымок. Перекрестившись на выцветшую иконку, криво висящую под козырьком на крыльце, отец Дионисий, а за ним все остальные вошли в церковь.

Храм оказался трехпридельным. Для того чтобы сохранить хоть немного тепла, центральная арка перед храмовой частью была затянута полиэтиленовой пленкой. Службы совершались в южном приделе: возле него стояла железная печь, такие, наверно, когда-то называли "буржуйками". Труба, конец которой наблюдали отец Дионисий со товарищи в форточке, тянулась над царскими вратами и исчезала за алтарем. У печки сидел на корточках бородатый старик. Открыв дверцу, он бросил в огонь пару березовых поленьев, поправил их кочергой и только тогда посмотрел на гостей.

Вошедшие перекрестились, и отец Дионисий обратился к старику:

- Здравствуйте! - громко сказал он. - С праздником!

- И вы здравствуйте, коли не шутите! - весело ответил старик и закрыл дверцу печи. - Откуда путь держите?

- Из города, на праздник к вам прислали, - сказал отец Дионисий. - Нам бы старосту увидеть, Антонину Павловну.

- Так это батюшка? - обрадовался бородач, видимо, не сразу признавший в светской одежде молодого священника, тем более что борода у отца Дионисия еще с трудом вырисовывалась. - Приехали, выходит, это хорошо. - Старик потер ладони, будто они озябли. - А мы искали трактор, что-

бы дорогу-то, значит, прочистить от большака, да не нашли. Захаров обещал - председатель соседний - да не прислал почему-то, Бог ему судья.

Старик поднялся, отряхнул с колен дровяной мусор и подошел под благословение.

- Я тут сторож буду, - продолжал говорить он. - Хотя что сторожить-то? Народу у нас нету, одни старухи вон остались, человек тридцать, свой век доживают… Да я у них навроде пастуха… А?… Сейчас к Антонине пойдем, она здесь рядышком проживает, в двух шагах.

Староста храма Антонина Павловна оказалась крепкой на вид, румяной старушкой без единого седого волоса. Она обрадовалась гостям и тут же усадила их за стол.

- Матушка, сегодня сочельник, можно и без обеда обойтись, - попытался отказаться отец Дионисий, но та и слушать не стала.

- Как же это, с дороги-то?… Я вам обеда не предлагаю, а поужинать следует. Для подкрепления сил, значит. - Она поставила на стол пузатый электрический самовар и стаканы в голубых подстаканниках. - Помню, мама-покойница говорила: не поужинавши, легче, а поужинавши, лучше. Или не так?

Все засмеялись.

- Так, так.

- Ну и рассаживайтесь, кому где нравится. Помолимся, чайку попьем, а там, глядишь, и на службу пора. И ты садись, Евдокимыч, - пригласила она сторожа, - погрей душу.

Бородач отказался и ушел, сославшись на топящуюся в храме печку, которую, дескать, опасно оставлять надолго без присмотра. Бабушка Антонина успевала угощать молодежь чаем с сухими, твердыми, как камень, баранками и рассказывать о делах церкви. Прихода давно уже в Сосновке не было: народ, что помоложе, разъехался, а тут в райцентре открыли церковь да в соседнем большом селе молитвенный дом - в Сосновский древний храм ходить стало некому. Некоторое время здесь служил старенький иеромонах Агафангел, но и того куда-то перевели за бедностью прихода.

- Ничего, - говорила Антонина Павловна, прихлебывая с блюдца бледный чай. - Ничего. У Бога милости много. Он нас, грешных, не оставляет - вот на праздники батюшку пришлют, мы и рады-радехоньки - в церкви службу справим. Да… Нужда научит калачи есть.

- А сколько Вам лет, бабушка? - спросила Валентина.

- Немного, милая, девятый десяток с Воздвиженья пошел, - так же весело ответила хозяйка и обратилась к отцу Дионисию. - Как, батюшка, служить будем, водичку-то когда освятишь?

- С вечера освятим. И ночью после литургии, конечно, - ответил отец Дионисий. - У вас есть кому на клиросе петь?

- Откуда, батюшка? Псаломщица, правда, есть, она у нас и по покойникам читает и молебны мирским чином ведет, когда праздник случится без священника, и панихиды в родительскую поёт, слава Богу… Вот так, значит.

- Ну, сегодня мы с хором будем, - отец Дионисий показал на раскрасневшихся после чая Валентину с Татьяной. - По всем правилам.

- Ой, хорошо-то как! - обрадовалась старушка. - Так пойдемте пока в церкву, я все покажу. Скоро уж народ соберется, надо свечи приготовить. Хоть и не свечка перед Богом ставится, а душа, однако и без свечей на службе нельзя - чай, не басурмане!

На улице было темно, хоть глаз выколи. Но это только поначалу, со света. А потом стало видно и дома, и деревья, и темнеющий за ними храм, и узкую тропку вдоль деревенской улицы среди высоких сугробов. В редких окнах горел свет, остальные дома стояли черные и угрюмые, словно мертвые, да они такими, собственно, и были без людей. Здесь, за городом, небо казалось огромным и низким, по нему, как по черному бархату, рассыпались яркие звезды, похожие на елочные игрушки. Под ногами крепко хрустел снег.

Евдокимыч все еще топил печь. В храме стало заметно теплее, и немногочисленные прихожане сгрудились у печки не столько, пожалуй, погреться,

сколько послушать сторожа. Он сидел на низенькой скамеечке, картинно отставив ногу, обутую в огромный рыжий валенок, в одной руке держал кочергу, другую, с вытянутым указательным пальцем, поднимал вверх и что-то говорил.

- Ишь, вещает! - кивнула Антонина Павловна. - Он у нас любит вещать. Начитается книжек и давай проповедовать, хоть хлебом не корми. Такой уж есть. - Она вздохнула. - А других-то и нету - последний мужик в Сосновке. Летом, конечно, наезжают, а зимой - он один. И швец, и жнец, и на дуде игрец.