Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Да, велик человек своей связью с Богом, но и слаб по природе своей человеческой. А у звонивших на радио (в основном женщин) свои заботы: "Отец Алексей, приношу Вам своё соболезнование, у меня тоже горе. Умер сын. Я всё время плачу". - "Отец Алексей, у меня дочь отбилась от дома, от матери, приходит ночью. Что мне делать?" - "У вас, батюшка, большое горе, умерли ваши детишки, и у меня, батюшка, тоже большое горе. Умерла сестра. И у меня рак. Не знаю, как жить. Надо молиться. И я молюсь. Хожу в храм. Молюсь". И т. д. и т. п. Горе о. Алексея вызвало целую стихию народных стенаний, горя современной России. Отвечая им словами: "У нас общее горе, очищение наше - путь к Богу", отец Алексей находит в себе силы как бы ввести эту страждущую стихию в русло всеобщей любви. Ценою неимоверного страдания даются такие проповеди, но как они отзываются в наше время, равнодушное ко всякому отвлечённому нравоучению.

Дорогой отец Феодор, я вот разогнался с этим письмом, а ведь Вам нельзя читать.

Исцели, Господи, зрение верного твоего воина Феодора! Сердечно,

М. Лобанов 28.08.2006

Дорогой мой отец Феодор!

Огромное Вам спасибо за Ваши молитвы о здравии отца жены раба Божия Николая у охраняемой Вами раки св. Александра Свирского. Больному стало легче, и я уверен: благодаря тому, что Ваш голос услышан.

Как всегда в Ваших письмах - и в последнем, - есть над чем глубоко задуматься. Это Ваши слова в связи с гибелью детей батюшки Алексея (Дарошевича), что Вы теперь уже научились не искать и не пытаться определять Промысла Божьего… причин, истоков или последствий происходящего с нами. "Наше (моё) дело только молиться: просить, умолять Бога…" И этот потрясающий пример веры священника-философа Орнадского в 1918 году, который просил своих палачей первыми расстрелять его взрослых сыновей; когда их убивали, он читал по ним отходную молитву, а потом сам пошёл под расстрел.

Я думаю, Вы не посетуете на меня, что передал я отцу Алексею содержание той части письма, где речь идёт о нём и в связи с ним. Это так важно, так дорого для него в его положении, особенно Ваши слова, что "батюшка Алексей не только словом, но и делом показывает всем нам - как надо верить Богу и любить Бога".

Печально читать, дорогой отец Феодор, Ваши слова о "глазной эпопее", так хочется верить, что всё кончится благополучно. Прочитал Ваше письмо и будто побывал вместе с Вами в Поленово, вспомнил молодые годы, когда в схожих обстоятельствах теснилось в душе что-то романтическое, возвышенное (о чём так щемяще сказано у Вас), но "всё прошло, всё умчалося", перед глазами слепящая точка, на которую надо смотреть прямо, мужественно, но этого мне и не хватает.

Спасибо Вам за Ваш совет, чтобы я не оставлял Литинститута, действительно, здесь можно сделать и что-то доброе, полезное для молодёжи. На днях по моему приглашению беседовал со студентами моего семинара священник Ярослав Шипов, он же и талантливый писатель, автор самобытных рассказов о реальных событиях, людях, без праздного вымысла. Он сам был студентом Литинститута, знает эту публику, какой нужен тон разговора с нею, и его так внимательно, сосредоточенно слушали, что три часа пролетели незаметно. Мне даже показалось, что каждое лицо от слушания неподвижно, как в раме. Каждый мог почерпнуть что-то конкретное из его опыта - духовного, жизненного, писательского. Говорил он и о политике, в устах священника и она воспринимается по-особенному, например, то, что судить правителя надо не по словам, не по "национальным проектам", а по главному - "сбережению народа", а народ наш катастрофически вымирает. Останется в памяти будущих писателей и то, что нас не принимают в мире, враждебны к нам, потому что мы православные, иными быть не можем. Мы такие.

С запозданием пришёл на беседу другой батюшка - отец Евгений (Булин). Как и о. Ярослав, он также окончил Литинститут, учился в семинаре критики, но постоянно посещал наш семинар прозы и после окончания Литинститута приходил к нам и записывал мои выступления. С "перестройкой" уехал в Америку (у него там был родственник по жене - редактор журнала "Русское самосознание" Николай Иванович Тентенов, недавно умерший), работал маляром, поступил в семинарию при Русской зарубежной церкви, но после окончания первого курса из шести вернулся в Россию и служит сейчас в Люберцах под Москвой. У меня его фотографии: трогательно видеть маленький храм, малое "стадо Христово" - приход в составе неизменных старушек, шествие их, возглавляемое моим дорогим батюшкой.

Увидел я его, и что-то дрогнуло во мне: показался он мне постаревшим, в его-то годы. Хотя "иго" это и "благо", - но сколько духовных, душевных, физических сил требует это служение Церкви, Христу - более тяжкого подвига и нет. Глядя на него, я думал, как легко живётся нам, светским людям. А тут он ещё щипнул во мне какой-то недозволительный нерв: жена Татьяна (она вместе с дочерью Галей была на этой встрече) передала мне, что в моё отсутствие (я выходил из аудитории) на вопрос, что стало толчком на его пути к вере, отец Евгений сослался на моё духовное влияние на него. Конечно же, это чтобы поддержать меня в глазах моих студентов, но как это было тактично сделано - в моё отсутствие. Уже уходя из Литинститута, направляясь к метро, я спросил у отца Евгения, пишет ли он что, и он так обыденно, с каким-то внутренним отсутствием при этом отвечал - "как-то попробовал, и нехорошо стало", сказал так, будто дурно стало от чего-то несъедобного. Как всё-таки необъятна жизнь, и какие в ней разные "смыслы", уровни духовные.

Дорогой мой отец Феодор! Как бы Вы порадовали меня, если бы сообщили хорошую новость о Вашем зрении.

Сердечно Ваш М. Лобанов 11.12.2006

Мой дорогой отец Феодор!

Думаю о Ваших глазах и постараюсь писать разборчивее, чётче. Пишу Вам из больницы (уютная участковая больничка на 35 человек, напоминает что-то чеховское) - неподалёку от нашего писательского посёлка. Попал сюда сходу по диагнозу врача: воспаление лёгких, но оказался затяжной глубокий бронхит, со мною это бывает почти всегда в начале года, к весне (наследие туберкулёза, пневмоторакса в молодости). Так что получилось вроде пародии на болезнь, хотя пришлось две недели колоться, глотать всякие таблетки и т. д.

Неудачное выдалось время для этого безделья: надо было сдавать дипломные работы выпускников (к середине марта), и теперь придётся делать это с запозданием. И хотя меня никто укорять за это не будет, но и во мне живёт что-то от бдительности моего любимого покойного дядюшки фронтовика Алексея Анисимовича ("дяди Лёни"), говорившего, что больных на работе не любят. Когда ему на местной ватной фабричке оторвало два пальца, то он после больницы на другой же день вышел на работу, не показывая вида. Ибо приближалось его пенсионное время, боялся отставки и не мог представить свою жизнь без фабрички, без ночных вызовов как начальник цеха. Где он теперь, святой работник…

Почти все больничные дни читал Феофана Затворника "Пути к спасению" (краткий курс аскетики), третья часть. Но что значит "читал"? Даже поверхностное соприкосновение с этим "опытом аскетики" переворачивает представление о мире и человеке. Всякие философские измышления, вся психология "великой художественной литературы", всякие "исторические деяния" и т. д. - всё это блажь, игра страстей в сравнении с реальностью переживания, бытия в глубинах духа человека, решившего жить подлинно христианской жизнью. Не мне рассуждать об этом, но тяжела мысль, что даже и не оставляемый благодатью человек как бы обречён на бесконечную, кровавую войну с самим собой, не зная ни послабления себе, ни передышки в брани, ни окончательной победы. И только вера в милосердие Спасителя может спасти от отчаяния несовершенного по природе человека. Может быть, это ощущение такого старикашки, как я, но отдельные места у еп. Феофана беспощадностью брани высасывали мои последние силёнки. Впрочем, даже и само чтение "аскетики" даёт трезвение нам, как мы никчёмны со своей самостью, и если что-то можем внести в своё дело разумного, то только понимание того, что чего стоит в этом мире.

119
{"b":"99234","o":1}