Всего этого родителям больше не увидеть. Во мне наконец взыграла горечь.

— Этого надолго не хватит, — хихикнула Кей.

— В смысле?

— Со вчерашнего вечера ничего не ела, а тут — какой-то кусочек торта.

Я даже не подумал об этом. — Кей обычно выглядит наивной и счастливой, но сейчас она недовольна. Это притом, что мои родители так великодушно пожертвовали собой.

Однако о происшедшем рассказывать я пока не стал. Чтобы подробно все растолковать, потребуется время. Поэтому пусть Кей пока радуется, что призраки исчезли. На самом деле мне ее не в чем упрекнуть. Стыдно за себя — за то, что я пытался на халяву обрести в ней свое счастье. Я стыдил себя за то, что уже на следующий день после исчезновения родителей сижу рядом с такой красивой женщиной.

— Хочу тебя предупредить, — сказал я.

— Ой, страшно, — улыбнулась Кей. — Не пугай.

— Мой первый брак не состоялся. К тому же и отец из меня, судя по всему, никудышный. Наверное, я не достоин твоей любви.

— И что?

— Не питай иллюзий.

— Каких?

— Не знаю. Я не могу отделаться от мысли: почему именно я? Иногда думаю, что ты меня совсем не знаешь.

— Нет людей без иллюзий.

— Это так. На самом деле я никчемный человек. Знай это.

— То есть ты хочешь, чтобы я сказала: «Мне хорошо и с таким»?

— Пожалуй.

— Так нечестно. Раз никчемный, перестань им быть. А то хочешь, чтобы я приняла тебя таким, как есть? Самоуверенно.

Именно так. Как бы ни одобряли мое самоотрицание исчезающие родители, от женщины этого требовать нельзя.

— Ты вот так говоришь, будто... — усмехнулась Кей.

Тем временем принесли кофе с тортом. Кей потупила взгляд, ожидая, пока хозяйка уйдет. Какая она все-таки красивая.

— Ты вот так говоришь, будто...

— Что?

Кей кивнула.

— ... я кажусь эдакой женщиной...

— Кажешься. Умной, красивой, привлекательной. Ты сама в себе.

— Пожалуй, я показываю тебе только свои лучшие стороны. А вот грудь, например, прячу.

— Не хочу себя принижать, но даже со всеми достоинствами мне до тебя далеко.

— Мои отрицательные стороны — ужасны. Просто гремучая смесь!..

— Мои тоже.

— И я не в силах устоять перед худшими из них. И хочется саму себя... — Кей замялась, подбирая слова, — ... стереть с лица земли.

Эти слова — как свежи они у меня в памяти... А вдруг Кей прямо сейчас возьмет и исчезнет, испугался я.

— Нельзя так говорить.

Кей кивнула. Вглядываясь в ее четкий профиль, я понял, что счастлив: уж Кей-то без сомнения существует.

На обратном пути я сказал:

— Хочу посмотреть твою комнату.

— Конечно, — тут же ответила она и замолчала.

— Что, беспорядок?

— Нисколько.

— Если не хочешь, можно и не сегодня.

— С чего ты взял, что я не хочу?

— Ты промолчала.

— Я просто думала. Хочешь по квартире понять мой характер? — стыдливо спросила она.

— Хочу.

— А что в этом хорошего? Бывает, куда большее счастье — встречаться, заблуждаясь.

— Тогда постоим в коридоре. Заодно пока разбросаю семена заблуждения.

— Да ладно. Я не то чтобы сгладить углы. Просто не хотелось сегодня портить ничего.

Триста пятая квартира располагалась перед трехкомнатной угловой. Даже с улицы можно было определить, что это — одна комната с кухней. Квартплата в этом районе — не самая маленькая. Наверное, ей из дому что-нибудь присылают. Интересно, как ее родители относятся к тому, что их дочери — тридцать три, и она до сих пор не замужем? Знают ли они об ожоге? Думаю, что да, но при желании от живущих в часе езды от Тоямы родителей это можно и скрыть. Возможно, она им не говорит, чтобы не вмешивались в ее личную жизнь.

— Пожалуйста, — сказала Кей, едва открыв ключом дверь.

— Что, можно?

— Я же сказала, что да. Прохладно станет не сразу, но это лучше, чем в коридоре.

Первое, что бросилось мне в глаза, — дальняя комната с татами.

— Что, в этом доме остались квартиры с татами?

— Похоже, только эта. Раньше было больше.

— В смысле, до офисов?

— Именно. Переделали, вместо татами полы настелили и сдают.

— А я думал, половину пространства занимает кровать.

Я попытался заглянуть в комнату, но тут Кей сказала:

— А вот здесь очень тесная столовая. — И развела руки, как бы обнимая пространство.

— Так чисто!

На полу из коричневой плитки стоял белый декоративный столик. На двух белых стульях лежали круглые подушки цвета индиго. В интерьер они как-то не вписывались.

— Ячменного чаю? Сюда? Или в комнату?

— Можно и в комнату.

— Пожалуйста.

В японской комнате стояли весьма недорогие по виду гардероб и комод белого цвета, низкий японский столик — предмет народного искусства. Я представлял ее комнату глазами пожилого человека, но эта, местами по-детски беспорядочная — право, она еще ребенок — обстановка, наоборот, как-то меня тронула.

Однако возможно, такая оценка скоропалительна. Когда денег не очень много, трудно просто так избавиться от купленных в двадцать лет вещей. А приспособить их ко вкусам человека, разменявшего четвертый десяток, невозможно. Да, ребенком ее уже не назовешь.

Затем я обратил внимание на две знакомые репродукции на стене.

— Это из-за них я не хотела тебя впускать, — поймав мой взгляд, сразу сказала Кей. Она готовила на кухне ячменный чай, и мне показалось, что она слегка стесняется. Но не более того.

Обе картины — японская живопись.

— Мне нравится японский стиль. Импрессионисты, там, американцы, всякие... а это мне нравится больше всего.

— Маэда Сэйсон[24]?

— Как узнал?

— По печати.

— И что — так сразу и понятно?

— Я видел эту картину раньше.

— Оригинал намного крупнее, — улыбнулась Кей, насколько можно раскинув руки.

Там был изображен лежащий в каменном гробу древний воин. При этом картина ничуть не мрачная: внутренние стенки гроба выкрашены яркой киноварью, на воине красивая форма. Шедевр, да и только.

— А это кто?

— Тоже Сэйсон.

— А что там такое?

— Как раз мой стыд.

Вокруг лежащей нагишом девушки столпились и смотрят на нее в упор мужчины в одежде эпохи Эдо[25]. При этом меж их спин видны лишь ее груди.

Кей подошла с двумя чашками ячменного чая на подносе и встала рядом со мной.

— Как ты думаешь, что это такое?

— Люди сложили руки для молитвы.

— Нет. Вскрытие.

— Вот оно что... А в руках у них, выходит, скальпели.

— Мне она нравится, но от чужих можно всякого наслушаться.

Действительно, композиция: нагая женщина, окруженная мужчинами, — в какой-то мере выдает сексуальные фантазии Кей. Хотя они не идут ни в какое сравнение с циничными мыслями мужчин, это правда. Похоже, тут есть какая-то связь: на картине только женская грудь и видна, Кей же свою упрямо скрывает. Но пошлости нет никакой. Одним словом — красивая картина, композиция напряженная. В ней чувствуется контроль. Пожалуй, можно поискать какой-то смысл в том, что на обеих картинах красиво изображаются трупы, но я не увлекаюсь психологией.

Поставив перед собой чашку, я уселся на летние подушки с узором синих цветов и почувствовал, как мужчина средних лет ворвался в одинокую жизнь молодой женщины.

Еще в комнате стояла мини-стереосистема.

— А что, из музыки у тебя — только нагаута[26]? — неуклюже пошутил я.

— Пуччини.

— Кто?

— У него одна моя любимая вещь.

— Это что, выходит — опера?

— «Любимый отец».

— Не слышал.

— Послушай.

Кей встала. На комоде — коробка с аккуратно расставленными компакт-дисками. Штук тридцать.

— Опера «Джанни Скикки». Хотя сама опера меня не интересует. Только эта песня: «Любимый отец, купи мне кольцо. Но если нашей любви сбыться не суждено, я брошусь в реку Арно».