— Куда-куда... Есть сукияки. В такую жару да в прохладе... вот поедим-то.

— Что, серьезно?

— Разумеется, серьезно, — заплакала мать. — Ведь расстаемся. Куда уж серьезней.

В вечерних сумерках мы втроем шли к воротам Каминаримон. На перекрестке Международной улицы был ресторан. У входа на маленьком вертеле жарили печень угря.

— Может, съедим по одной? — остановился отец.

И тут я понял, что от самого дома мы шли молча.

— Хорошая мысль, — оживился я. — Три штуки, пожалуйста.

— Перед сукияки? — возмущенно сказала мать. В ее голосе по-прежнему слышались слезы.

— Чего скупиться? Вон ему нужно отъедаться. Неужто неясно?

— Это вкусно, мама.

Я передал ей один вертел.

— Спасибо.

На ходу ели мы печень угря. Разговор опять оборвался.

Чтобы как-то разрядить ситуацию, отец остановился опять:

— Кстати...

— Что? — Я попытался сделать лицо повеселее.

— Там пирожки продают. Купи один пакет.

— Хорошо, идите вперед. Я догоню. Вернувшись назад, я купил пакет пирожков, выпеченных в форме божков[21].

Дожидаясь сдачи, оглянулся — они так и не сдвинулись с места. Ждут. Будто вернулся в детство — делаю покупку под надзором родителей.

Все верно. После расставания со мной у родителей больше не будет Асакуса. Выходит, и я сегодня с ней прощаюсь. А отец просто хочет прикоснуться к воспоминаниям. Я подбежал к родителям и крикнул:

— Отец, может, тогда и сэмбэй [Сэмбэй (яп.) — тонкое сухое печенье их рисовой муки], что на углу ресторанчика суси.

— Давай.

— Я быстро — подождите, ладно, мам? Однако там все уже распродали.

— Ну почему именно сейчас? — вырвалось у меня. Я побежал обратно. В людском потоке родители смотрелись неказисто.

— Представляете, все продали. — Несмотря на свой возраст, я произнес эту фразу, будто школьник.

— Ничего не поделаешь, — словно опомнившись, буркнул отец.

Мать просто смотрела на меня.

— Тогда пройдем по торговому ряду [Торговый квартал Накамисэ в районе Асакуса — самый старый в Японии торговый квартал, основанный в конце XVII — начале XVIII веков]. Помолимся в храме, потом пойдем ужинать.

— Было бы неплохо, — с досадой в голосе проговорил отец. — Да только ничего не выйдет. Нам туда ходу нет.

— А я хотел помолиться богине Каннон...

Мать всплакнула. Она ссутулилась, и уже ничем не походила на бодрую картежницу.

Я буквально проглотил чуть не сорвавшуюся с языка фразу: «Все, больше никаких, никаких расставаний. Приеду опять, мама... »

— Ну что, пошли? — сказал отец.

— Говоришь, сукияки? Ну так поедим, шиканем.

— Прошу! — встретил нас у входа гулким голосом семидесятилетний старик.

— Нас трое.

— Вас трое. Пожалста.

Подбежал толстоватый и светлолицый метрдотель лет сорока-пятидесяти.

— Добро пожаловать. Будьте любезны, сюда.

Большой зал разделяли несколько низких перегородок, за каждой — столик со встроенной газовой горелкой. Виднелись свободные места. На четырех столах из кастрюль поднимался пар.

«Хорошо, что народу немного», — подумал я. Будь теперь зима, перепившие соседи наверняка бы падали, снося оградки в переполненном зале. Но летом здесь душно даже при работающем кондиционере.

Отец с матерью уселись за столик спиной к стене, я расположился напротив. Заказали пиво и три самых лучших комплекса.

— Позже закажем еще мяса и овощей.

— Заказывайте, не стесняйтесь. А пока — пиво.

На лбу вставшей с колен официантки выступил пот.

— Вряд ли мы закажем что-либо еще, — уныло сказала мать.

— Брось, чего стесняться.

Отец как воды в рот набрал.

— Да мы столько не съедим... — начала было мать.

— Тебя никто и не просит. Вот он после каждой встречи с нами продолжает тощать. По нему, правда, не заметно. Но он устал.

— Я и сама знаю.

— Тогда не мешай человеку набираться сил.

— Я не для себя, а для вас.

— Ты это... брось прикидываться бодряком. Слышишь? На людях об этом не скажешь, но мертвецам без толку есть мясо. Мы вон давеча уже подкрепились.

— Но ведь вкусно, правда?

— Так-то оно так.

— Тогда поедим досыта.

— Кто нас еще так угостит, кроме тебя? Ладно, приступим.

Принесли пиво.

— Хозяюшка, — сказал отец, — на кого мы похожи?

— На мужа и жену?

— Это правильно. Мы на пару — да. А вот с ним? С ним как мы смотримся?

— Знакомые?

— Что значит — знакомые?

— В смысле, вы — повар или в этом роде.

— Ясное дело.

— Но сегодня вас пригласил знакомый.

— Верно.

Официантка, улыбаясь, удалилась.

— В такую минуту... подтрунивать над женщиной, — грустно промолвила мать.

— Да ты на себя посмотри! Человек, понимаешь, пытается всех развеселить, а ты лишь только палки в колеса...

— Ах ты бесстыжий!

— Мама, перестань, — сказал я. — Я не пытаюсь всех развеселить через силу, но каково отцу, понимаю. Давайте выпьем.

Я налил отцу и матери пива.

— Еще бы — кто признает в нас родителей и сына? — с грустной усмешкой сказал отец. — Да, всякое в этой жизни бывает.

И подлил мне пива. Обычное «кампай»[22] в этой ситуации могло расстроить мать, поэтому я только сказал «ну, давайте», и мы втроем выпили.

Опять пришла официантка, поставила кастрюлю, полила маслом и начала готовить сукияки.

— Хозяюшка, этот малый... — начал отец.

— Вот как, его так и звать — «малый»?

— Да ну.

— Ладно, какая разница, — встрял я. — Может, мне нравится, когда меня так зовут.

— В двенадцать остался без родителей.

— Что, правда?

— Нелегко пришлось. Но выдюжил. Выдюжил. Молодец.

— И что, остались совсем одни? — посмотрела на меня официантка.

— Да нет. Был дед, дядька с теткой присматривали.

— Выходит, почти один. Старался, как мог. Сегодня пришли сюда, а он и говорит: ешь мяса вволю. Выбился в люди.

— Никак уже захмелели? — удивилась официантка.

— И пусть, — весело подала голос мать. Я удивленно посмотрел на нее, а она официантке: — Дальше я сама. Закончится, попросим еще.

Официантка привычно извинилась и ушла, сказав напоследок, что «две официантки уехали на праздник «обон» — и с концами».

Поведя в ее сторону подбородком, отец сказал:

— Дай ей одну бумажку. В смысле — чаевые.

— Хорошо.

— Нынче так не принято.

— Ну почему? Разгорячившиеся мужики завсегда оставляют. Сотни иен хватит. Нет, не сотни — тысячи. Слушай, тысяча иен? В жутком мире ты живешь...

— Сейчас об этом, — вставила мать, — говорить не стоит.

— Почему не стоит? — Отец помешивал в кастрюле. — Говори, что хочешь.

— Даже не верится, что уже сорок восемь. — Мать всматривалась в меня.

— Да уж, — ответил я. — А как я рад, что моя мама — такая молодая и красивая.

— Еще бы, — засиял отец.

В его возрасте так сказать я бы себе не позволил. Сейчас, наоборот, мне казалось, что это уместно. Звучало доходчивей.

— А ты неплохо управлялся без нас. Подумать только — тридцать шесть лет.

— Жену вот даже успел завести, — сказал отец.

— Дети — они всегда как-нибудь да справляются.

— А как быть, если нас нет?

— Замолчи, а? — Мать.

— Ты мне брось так говорить. — Отец.

— Ты что, не понимаешь? Нам некогда трепать языками. — Голос матери вдруг задрожал, словно бы от слез.

— Что значит «некогда»? — Я перевел взгляд с матери на отца.

— Что, горит?

— Да. — На глаза матери навернулись слезы. — Ты думаешь, я просто так официантку отправила?

Я опять посмотрел на отца. Он сидел с убитым видом.

— Ты это про что?

— Так, ничего.

Отец качал головой с серьезным видом. По нему не скажешь, что «все в порядке».

— Можно? — Мать поменяла позу. — Я сильно волнуюсь, и слов не могу подобрать. Мы тебя очень любим.