– Дело тут у Соломона было. Важное. Секретное.

– Что, клад искал?

– Ну, клад не клад, а кое-шо. Схованка. Токо он рукой махнув и подался отсюдова к такой-то матери. Обрыдло ему. Ты Айзику передай, шо Соломон его хорошо помнит. И Тыщенке своему скажи, шоб он Евку в покое оставив, а то Соломон до его доберется. У его руки длинные. Ой, какие длинные. Тем более Арончика предупреди, что Соломон не посмотрит, что он его родной сын, за усе хорошее.

И замолчал.

Конечно, партизан, человек, уставший от нездоровья, прямо сказать, больной на голову по возрасту. Но насчет Соломона мне показалось интересно. Назавтра я с Соломоновыми газетами пошла к Камскому. Дурной-дурной, а может, разберет записи.

Камский крутил в руках газеты, читал по складам, что шрифтом напечатано про уборку урожая, по-украински.

Я ему тулмачу, чтоб разбирал записи химическим карандашом, а он как не слышит.

– Шо я, не вижу, шо надо читать, а шо не надо? Я читаю, шо напечатано. Если ты слепая, дак я тебе шо.

Билась-билась. Без толку.

Уходила – Камский попросил:

– Оставь газеты почитать. Интересно, шо в мире делается.

Оставила. А назавтра пришла, вижу, по двору валяются бумажные ошметки, меленько порванные. Пустил Илья Моисеевич мои газеты в расход.

– Шо ты разстраюешься? Пишуть шо попало, гидко читать. Хай тебе Айзик своими словами передаст. Он языкастый.

Моя жизнь в Остре шла привольно. Базар – сплошное удовольствие, правда, дачников полно, цены подскочили. Один по одному соседи распространили слухи, что я признанная медицинская массажистка, и ко мне стали ходить на сеансы отдыхающие с детками. А мне средства не лишние.

Камского проведывала через день. Когда дома с утра, а когда на кладбище. Он меня окончательно признал за Фейгу. Я не перечила.

Сплю ночью, и снятся мне Соломоновы червонцы, драгоценности и прочее богатство. И до того я дошла, что больше ни о чем не могла думать. Только о богатствах и Любочке, как ей это пригодилось бы и что б она смогла приобрести в Америке.

Но дело такое, неуверенное. Старик сумасшедший. Мало ли что придумал. А у меня сердце рвется.

Прямо сериал.

Ходила ко мне клиентка – Нина Александровна, сама родом остерская, но проживала в Киеве, приехала проветриться и укрепиться на лето с маленьким внуком. Я с ней разговорилась.

Она и заметила между прочим:

– Я с детства слышала про Вульфов. Удивительные люди. Как на подбор. И Соломон, и жена его Тойбл, и дети – Ева и Арончик. Личные качества у каждого – легенды и мифы. Сейчас таких нету.

Отвечаю в том духе, что легенды приятно слушать со стороны, а когда существуешь рядом, в первую очередь в глаза лезет другое. Не слишком приятное в обиходе. Тут, в Остре, много болтают про Вульфов, приводят их для примера, а как на самом деле – никто знать не может.

Она удивилась:

– Вам, как родственнице, наверное, известна чистая правда. Но дыма без огня не бывает. Люди видят. Люди анализируют и делают выводы.

– И какие выводы? Никого уже нет. Люди анализируют! И где анализы?

Нина Александровна аж уперла руки в боки:

– Вы массаж делайте, делайте, а то вы плечико моему мальчику зажимаете. Осторожненько.

Замечание правильное. С профессиональной точки зрения отвлекаться нельзя. Я массаж закончила и пригласила пить чай.

А Нине Александровне только дай поговорить. Она рассказала, что в войну полицаи стали вроде ни с того ни с сего рыть на еврейском кладбище. Причем не рвали гранаты, а аккуратно копали лопатами. И руководил ими Тыщенко, батько того Тыщенко, который сейчас с фамилией отбыл в Канаду. И выкопали там большой ящик под надсмотром немцев. Имелось в виду, что нашли богатства Соломона Вульфа, про которые в Остре разве что дети не рассуждали.

Сбили крышку с ящика – а там еврейские книги и свитки, из синагоги, наверное. Соломон их закопал в могиле жены.

Про ящик, когда евреев вели расстреливать к Десне, немцам рассказал отец Ильи Камского – Моисей. То есть он рассказал, что Соломон что-то закопал перед тем, как идти в Чернобыль. Думал, что с книгами и золото. Конечно, сам бы Соломон не осилил такого, ему помогали отец и сын Камские. Так Моисей рассчитывал, что его за подобное известие оставят жить. Ну, евреев расстреляли, и жену Моисея, и жену Ильи с детьми. А Моисею дали головешку, чтоб он первый подпалил книги. Он подпалил, его и затолкнули в костер прикладом в спину.

Долго горело – и ящик Соломона, и библиотечные книжки – Ленин, Сталин с прочей литературой, и Моисей. И никакого золота.

А в результате? А в результате получается: все всё знали. Арончик знал, Лия знала, мама моя знала, Гришенька дорогой знал. Особенно Гриша! Знал, а вместе со мной планировал, как потратить Соломоново золото. У них такая идиотская игра – знать и не говорить. Не понимаю.

Конечно, им неприятно вспоминать. А мне после всего – приятно?

Так ли, сяк ли, ниточка стянулась в узелок. Слава Богу. Деньги, деньги… А как бы Любочка их через границу везла? Сейчас собаки чуют и наркотики, и ценности, и все, что в желудке человека. А потом сиди в тюрьме. Нет.

Перед ноябрьскими стала собираться в Чернигов. Попрощалась с кем надо. Пошла к Камскому – на кладбище. Он на месте не сидел – гулял между памятниками.

Кричу-кричу:

– Илья Моисеевич!

Вижу вдалеке фигуру, а он не отзывается. Подошла, громко поздоровалась. Говорю:

– Я попрощаться пришла.

Посмотрел на меня, как нормальный, и говорит:

– Шо, Фейгачка, умирать собралася? Рано тебе еще.

У тебя ж детки. А я один. У меня крови не осталося, а я ж живу. Думаю, чи мине тут зачинить на замок, а то хожу, хожу, а толку нема. Як считаешь? – И так смотрит, так смотрит жалобно.

Говорю:

– Конечно, закрывайте. Сейчас зима настанет, холодно, снег, кто сюда ходить будет, кому нужно?

– Сюда нэ трэба. А отсюдова?

И повела я его под руку, и шли мы долго-долго. И ни одной попуточки.

Приехала в Чернигов – мои квартиранты упрашивают, чтоб не прогоняла. Их трое – муж, жена и ребеночек, девочка трех лет. Мы, говорят, переберемся в маленькую комнату, вам же веселее будет. Плату нам скинете, и мы вам будем помогать по хозяйству, и вообще – не одна.

Подумала и согласилась.

Пожили так с полгода. И опять я отправилась в Остер вместе с телевизором – квартирант меня на своей машине отвез с ветерком.

И тут вызывают меня телеграммой на переговорный пункт – квартиранты. Вам, говорят, дочка звонит каждый день, волнуется, сказала, что будет звонить через три дня, так чтоб вы дома были.

Я отправилась. Звонит моя Любочка и первым делом:

– Что за люди у тебя живут?

Обрисовала ситуацию.

Она в крик. Немедленно прогоняй. Тебя обкрутят, квартиру на себя перепишут, известное мошенничество, не ты, мама, первая, не ты последняя.

Возражаю, что я еще в своем уме, чтоб суметь собственной квартирой распорядиться, а она если хочет, то пусть приезжает посмотреть на родную мать, а не раздает указания по телефону. Шваркнула трубку – и обратно в Остер.

Через несколько дней опять мне телеграмма на переговорный. Квартиранты докладывают: с вечера до утра трезвонит межгород. А у меня телефон старый, из розетки не вынимается. Они просто снимали трубку, как будто занято, но тоже не выход, телефон отключается. Просили разрешения поставить новый аппарат, чтоб с розеткой. Разрешила.

Ладно. Ладно-то ладно, а с дочкой вроде войны. Нехорошо и глупо. Что с ее стороны, что с моей.

Плюнула и поехала домой. Дождалась звонка и сразу же говорю Любе:

– Доченька, у меня дела идут отлично, здоровье хорошее. Насчет квартиры не беспокойся. У меня одна мечта, чтоб ты приехала и своими глазами увидела меня и вообще.

Слышу, плачет. Говорит, сил нет, чтоб я на нее не обижалась, потому что она совсем замоталась и не знает, с какого бока ждать неприятностей. Но главное – обещала приехать. Когда, не сказала, но скоро.

Сижу, боюсь тронуться с места. Вдруг явится, а меня нету. Некому ей открыть дверь.