Иосиф Матвеевич помнил, как пытался в детстве снять салфетку с блюда, а она не поддавалась.

Потом его сын Аркадий попался на ту же обманку. Потом внук Алексей.

Теперь вот Саша.

Иосиф Матвеевич перевернул расколотые половинки – лицом вниз, соединил их и вдруг подумал, что никогда не смотрел на блюдо «с изнанки». Только теперь, надев очки, прочитал на овальном клейме буковки, окружавшие всадника: «Фабрика Гарднера, Москва». А над клеймом – двуглавый орел со скипетром и державой.

«А ведь блюду лет сто, если не больше, – прикинул Иосиф Матвеевич. – Мать говорила, ее приданое».

Иосиф Матвеевич вспомнил, как в детстве вся семья собиралась вечерами за столом – в саду, пили чай, и на блюде лежала гора красной смородины, крыжовника. Или коржики, испеченные бабушкой.

Вспомнилось, как соседка, бабушкина подруга, всякий раз разглядывая блюдо, цокала языком:

– Богато живешь, Фейга, такую вещь по будням пачкаешь. Это и в субботу не грех поставить! Халу положить – как хорошо!

Бабушка смеялась:

– Отменили субботу, Дорочка!

Вспомнился день, когда Иосиф Матвеевич пришел с фронта – единственный из всей семьи. Отец и два брата погибли. Отец – на днепровской переправе, старший брат – Сема – под Летками, средний – Гриша – под Томашовом.

Сидели с мамой за столом. На столе это самое блюдо, сохраненное ею в эвакуации, хоть пришлось продать за кусок хлеба последнее платье. Рассказывала про родственников и соседей – убитых, умерших, пропавших без вести, просила прощения, что не может приготовить ничего вкусного.

А свой сухой паек Иосиф Матвеевич еще в поезде обменял на отрез диковинной прозрачной ткани с блестками.

– Она ж с золотом! Невеста век благодарить будет! – уговаривал продавец.

В мастерской взялись блюдо склеить – пообещали сделать лучше нового.

И правда, трещина едва угадывалась.

Иосиф Матвеевич позвонил Алексею, попросил купить держалку, чтоб повесить блюдо на стену.

Алексей пришел с дрелью. Вставил в стену дюбель. Ввинтил шуруп. Приладил блюдо.

– Весь город оббегал – нет нигде держалок. Только в одной галантерейке и нашел. Давно его на стенку надо было.

Ночью Иосиф Матвеевич проснулся от грохота. Спросонок долго не мог понять, что случилось. Включил свет – оглядел комнату – ничего. Пошел в ванную – и там все нормально.

Зашел на кухню. Блюдо лежало на полу, расколотое на мелкие кусочки. Шуруп вывалился.

Иосиф Матвеевич сгреб осколки в полотенце, завязал узлом и положил на подоконник.

Посреди недели, вне расписания, явился Аркадий.

Заметив на стене непорядок – пустой дюбель, – спросил:

– Что вешал-недовешал?

– Блюдо, то, с салфеткой. Сашка расколотила. В мастерской склеили. Хорошо вышло.

– А теперь снял? И правильно, нельзя, чтобы в доме была посуда с трещиной, хоть и клееная.

– Да я не снимал. Само упало – и вдрызг! – Иосиф Матвеевич старался говорить ровно.

– Отец, ты что, расстроился? Если б ты меня попросил, я б тебе все сделал, как надо. Алешка вешал? Он не умеет, – Аркадий привычно переключился на сына.

– Нет, Алексей хорошо сделал. По правилам. Ну, разбилось и разбилось.

– Ты брось, отец. Наверное, вообразил черт-те что. Еще сто лет проживешь, – затараторил Аркадий.

– Да я что, я сто лет проживу. Дело ж не во мне…

Вечером Иосиф Матвеевич развязал узел с осколками и разложил их на кухонном столе. Попробовал собрать – получалось плохо, особенно рисунок на салфетке. Соломенные переплетения обрывались и теперь светились не воздухом, а неровными сколами. Однако занятие захватило.

Сидел над осколками и завтра, и послезавтра, и на третий день. Собирал и снова разбирал фарфоровые кусочки, рассматривал края, вертел.

Завтракать, обедать и ужинать стал в комнате – на журнальном столике, чтобы не тревожить узор.

В субботу пришел Алексей с Сашей.

Алексей кивнул на стол:

– Мне отец звонил. Орал. А я чем виноват?

Девочка радостно всплеснула руками:

– Ой, дедушка, ты играешь в пазл?

Иосиф Матвеевич не понял:

– Что, мое солнышко? Как ты сказала?

– Ну, в пазл! – повторила Саша.

Иосиф Матвеевич недоуменно посмотрел на Алексея.

Тот принялся объяснять:

– Пазл – головоломка. Картинка заранее разрезана, фигурно, чтоб с толку сбить, дезориентировать. Ну, собачья морда или дворец. А труднее всего – небо с облаками. У Сашки полно. Да она еще маленькая – тут усидчивость нужна.

Сашка потянулась к осколкам:

– Дай я!

– Нет, это для взрослых, – перехватил ее руку Алексей. – Дед, ты прибери, пожалуйста, пока она здесь. Схватит – порежется. А то давай вынесу на помойку.

– Я дверь прикрою, на тряпочку, туго-туго. Она не откроет. Мы в комнате чай пить будем и мультики вместе посмотрим, да, Саша?

Уходя, Алексей шепнул Иосифу Матвеевичу:

– Держись. Нельзя на себе сосредотачиваться. Завтра еще кассет принесу – «Бриллиантовая рука», «Полосатый рейс». Только ты позвони, когда отец уйдет – чтоб не столкнуться. С видиком освоился?

– Да-да. Все посмотрел. Хорошее кино, – рассеянно ответил Иосиф Матвеевич.

Сидя за столом, в сотый раз разбирая и собирая осколки, он приговаривал:

– Пазл-мазл[26], мазл-пазл.

У Аарона Симоновича была мечта: выступить в программе «Свобода слова» на НТВ. До этого мечтал выступить в «Гласе народа» на том же канале – ему очень нравились Евгений Киселев, а потом Светлана Сорокина. Не успел.

Теперь настала «Свобода слова» с Савиком Шустером – и это вселяло новые, особые надежды.

Девяностолетний Аарон Симонович практически не видел, и потому номер телефона программы набирала двадцатилетняя правнучка Лиза, студентка.

Она долго разговаривала с кем-то в трубке и по завершении разговора отвечала на немой вопрос всегда одинаково:

– У них сейчас все места заняты. На полгода вперед. Потом позвоним.

Аарон Симонович не сдавался:

– С кем ты говорила? С Савиком?

Разобрать вполне, что и кому говорилось, он тоже не мог, потому что слабо слышал.

– Конечно, с Шустером, – привычно отвечала Лиза (а до этого так же отвечала: с Киселевым, с Сорокиной). – Он сказал, что, как только место появится, сам перезвонит. Я дала свой мобильник, а то ты ничего не расслышишь.

Аарон Симонович на время успокаивался.

Каждую пятницу Аарон Симонович включал телевизор и смотрел «Свободу слова». Улавливая тему, возмущался: «Средневековье! Батареи не работают. Нужно потребовать». Или: «Что делается в Чечне? Кто это заварил? У нас чеченцы всю жизнь дороги строили – и хорошо. Почему им подряд не дают?»

Вообще политикой Аарон Симонович интересовался мало. Больше наблюдал за архитектурой и мостостроительством.

– Я с самим Патоном работал! Киев без моста Патона не Киев! – В Москве Аарону Симоновичу ничего выдающегося построить не довелось, и потому московские мосты не учитывались.

Однажды, еще учась во втором классе, Лиза чуть не сорвала занятия в школе: по предварительному сговору все ученики, сидящие в классе, затопали ногами в такт, надеясь, что стены здания задрожат и занятия прекратятся. До полного разрушения школы дети доводить дело не собирались.

Так в голове Лизы уложились рассказы прапрадеда об опасностях совпадения резонансов.

Резонанс Аарон Симонович считал ключевым явлением. И любое происшествие оценивалось по шкале в два деления: «Хороший резонанс», «Плохой резонанс».

Выступлением на «Свободе слова» Аарон Симонович надеялся вызвать грандиозный мировой резонанс.

О сути никому не рассказывал, а только понукал Лизу:

– Ты меня на любую тему устрой, я там свой вопрос сам проведу.

Умирал Аарон Симонович тяжело. Зато дома. Внуки с невестками (детей Аарон Симонович пережил) находились при нем – кто когда мог.

Старик капризничал, просил сельтерской, мороженого кружочком, мацу.