Лиза горевала больше всех.

После очередного ухудшения, когда внук Аарона Симоновича справлялся у специально обученных людей насчет погребения, Лиза зашла в комнату прадеда и прошептала ему на ухо:

– Савик звонил. Завтра передача, тебя ждут. Будешь говорить что захочешь.

Ей показалось, что Аарон Симонович приоткрыл глаза. Она даже отшатнулась от неожиданности.

– Дедушка, ты меня слышишь? Ты понял?

– Слы… По…

В ту же ночь Аарон Симонович умер.

На его письменном столе обнаружилась папка, какими он пользовался, должно быть, еще работая в Укрмостпроекте.

Под исчерченными, сложенными кальками и листами миллиметровой бумаги, тоже изрисованными, лежали справки о реабилитации «за отсутствием состава преступления»: старшего брата и жены старшего брата Аарона Симоновича, старшего сына и жены старшего сына Аарона Симоновича, датированные 54-м и 62-м годами. Вырезки из газет: про безродных космополитов, про убийц в белых халатах, про «долой псевдонимы», про оттепель, про выставку в Манеже, про излишества в архитектуре, про физиков и лириков.

Была и тетрадочка – школьная, в клетку, где содержалось следующее:

«Практика реабилитации получила в Советском Союзе большой размах. Наше правительство не побоялось признаться в допущенных ошибках в период с 37-го по 52-й год, – зачеркнуто другими чернилами и поверху толсто написано: – в период с 1917 по 1953 год. Все невинно пострадавшие получили справку о реабилитации или могут ее получить. В случае их смерти такую справку могут получить родственники.

Сегодня, когда в нашей стране победила гласность, хочется призвать и весь мир к исправлению допущенных им ошибок в разных отраслях деятельности.

Так, в первую очередь призываю провести массовую реабилитацию евреев как нации – без срока давности в любом направлении, вплоть до двух тысячелетий, согласно историческому подходу. И выдать каждому еврею справку о реабилитации – по месту жительства в любой точке земного шара».

Почерк четкий, «чертежный». Писалось давно, еще до того, как Аарон Симонович ослеп.

Потом следовали записи крайне невнятные, много зачеркивалось, дополнялось то карандашом, то красным шариком, то черным, то зеленым. Чем дальше – тем непроходимее.

Жаль, что Аарон Симонович не использовал толстый лист с прорезями, «держащими строку», – для слепых.

У Николая Островского было такое приспособление, когда он работал над романом «Как закалялась сталь».

В 1975 году пенсионеры Александр Семенович и Клара Захаровна собирались уезжать в Израиль.

Несколько лет назад уехал их сын, с огромным трудом. Помогли протесты западной общественности.

Александр Семенович и Клара Захаровна уезжали по статье «воссоединение семьи».

Сын – по телефону – велел никаких контейнеров не отправлять, взять самое необходимое и налегке проследовать к нему через Вену.

Все время сборов и оформления стариков сопровождали товарищи сына – отказники, знавшие, что и как. Однако на вопрос Александра Семеновича, можно ли брать с собой военные ордена и медали, ответить затруднились.

Александр Семенович требовал немедленной ясности и потому с отказниками-опекунами вскорости переругался, распорядившись, чтоб в их с Кларой Захаровной дела не лезли.

Клара Захаровна звонила по очереди каждому из обиженных мужем, извинялась, просила не оставлять ее и мужа без присмотра.

Недели за три до вылета Александру Семеновичу позвонили с фабрики, где он проработал с 1930-го по 1972-й (с перерывом на войну), и сообщили, что в связи с тридцатилетием Великой Победы ему как ветерану производства и войны выделили путевку в подмосковный дом отдыха. Заезд через два дня сроком на четырнадцать суток.

Александр Семенович растерялся и не сказал, что путевка ему ни к чему, что он едет на Красное и Мертвое моря, причем на всю оставшуюся жизнь, а не на четырнадцать дней.

Поблагодарил, удивился про себя, что на фабрике не извещены об его отъезде, и решил воспользоваться путевкой:

– Я за всю свою трудовую жизнь, кроме зарплаты, у государства ничего не взял. А как оно мне нервы трепало, ты, Клара, знаешь. Так что я из принципа поеду отдохну. Что нам собираться? Успеется.

Клара Захаровна никогда с мужем не спорила и даже обрадовалась, что в последние перед отъездом дни его не будет дома – очень уж он шумный. А если при каком-нибудь документальном затыке обнаружится надобность в его непосредственном участии, так дом отдыха в часе езды на электричке.

Надо сказать, что Александр Семенович был инвалид войны – ему оторвало левую ногу, вернее, половину – от колена, и он носил протез. И, хотя по законодательству имел право не работать, так, с протезом, и трудился на родной фабрике «Красная этажерка», как он ее называл.

Протез, который Александр Семенович изо всех сил не замечал и запрещал замечать окружающим, и сыграл с ним злую шутку.

Никто не знает, что в точности произошло в доме отдыха: то ли выпили лишку ветераны по случаю праздника 9 Мая, то ли еще что, но только нашли Александра Семеновича на полу у кровати с травмой головы, а рядом валялся протез. Видно, неловко повернулся мужчина, отстегивая на ночь не свою ногу, упал, разбил голову, потерял сознание и потому на помощь не звал. Умер от потери крови: беда приключилась вечером – до утра его никто не беспокоил.

Клара Захаровна сильно переживала, но что сделаешь.

Все друзья сына дежурили при ней беспрерывно, организовали похороны. Протез хотели положить в гроб как вещь, которая и при жизни находилась всегда с Александром Семеновичем, но Клара Захаровна запретила:

– На том свете у него две ноги будет, зачем ему лишняя.

До отъезда оставалась неделя. Квартиру сдали в ЖЭК, мебель растолкали по родственникам, книги раздарили, чемоданы упаковали. Последним, под самую крышку, легло «чудо» – круглая, со сквозным отверстием посредине, жаровенка, в которой Клара Захаровна привыкла печь картошку и курицу кусочками.

Так и стояли два чемодана в пустой комнате.

Ордена и медали Клара Захаровна передала на хранение одному из товарищей сына – окончательной ясности с ними так и не наступило.

Ночью Клара Захаровна проснулась с твердым убеждением, что забыла нечто крайне важное. Протез!

Встала, взяла протез, обняла его, как малого ребенка, и запричитала:

– Ой, в дом отдыха ты поехал! Ой, отдохнуть тебе надо было! Ой, теперь ты отдыхать будешь веки вечные! А мне как жить? Зачем от тебя ехать?

Плакала, плакала так, с протезом в руках, и забылась.

Утром позвонил сын:

– Мама, ты как? Держись. Я тебя жду. Нужно жить, что поделаешь!

– Да-да, сыночек, я так тоже думаю, что надо. И ехать надо. Кому я тут нужна? Ты ж меня не выгонишь?

– Что ты городишь, мама! Ты сейчас в шоке, а здесь отойдешь, поправишься. Я тебя жду! – И положил трубку, хотя Клара Захаровна хотела ему много чего сказать.

В «Шереметьево» Клару Захаровну приехали провожать человек пятьдесят. Родственники, товарищи сына, еще какие-то люди, которых она не знала лично, но которые передавали приветы ее сыну.

Перед самым выездом в аэропорт Клара Захаровна пересмотрела сложенные вещи, переложила из одного чемодана в другой, повыбрасывала кое-что, освободив место для протеза.

Досматривая багаж, таможенник очень удивился:

– Что это?

– Протез моего покойного мужа.

Таможенник вынул протез, осмотрел со всех сторон, постучал костяшками пальцев по металлическим трубкам, взвесил на глазок и удалился, велев Кларе Захаровне ждать.

Ее отвели в сторонку, чтоб не мешала прохождению пассажиров, по преимуществу иностранцев.

Группа провожавших волновалась, про протез никто из них не знал. Переговаривались между собой:

– Ну что там? Зачем старуху мучают?

– А она с собой ничего такого не везет?

– Да откуда! Ничего, кроме барахла. Им лишь бы поиздеваться…

Шло время. Таможенник не выходил. Очередь регистрирующихся и проходящих таможенный контроль иссякла.