Наконец появился таможенник с протезом. Не торопясь, направился к стойке:

– Пройдите, пожалуйста, – позвал Клару Захаровну. Положил протез рядом с чемоданом, перебрал платья, туфли, завернутые в газету. – Проходите, гражданка.

Клара Захаровна принялась застегивать чемодан. Но порядок вещей оказался нарушен, и крышка не защелкивалась, упираясь в развернутую ступню протеза.

Клара Захаровна вынула протез, закрыла чемодан, тут же уплывший за черный покров, и проследовала на посадку.

Она несла протез в руках и умудрилась помахать им, обернувшись на прощанье.

Аптека около дома по воскресеньям закрывалась в 16 часов, и Василий Иванович отправился в центр – там аптека работала круглосуточно.

Сошел с троллейбуса и – через сквер, чтобы сократить дорогу.

В Чернигове в начале июня цветет все, что может: акация, жасмин, флоксы, мальвы, дикие розы, медуница и сотни неведомых никому, кроме работников зеленхоза, растений.

Василий Иванович присел на скамейку, снял дырчатую шляпу и зажмурился. Чистый рай!

Просидев несколько минут, открыл глаза и увидел: на другом конце лавочки примостился дядька с кипой газет. Чудной дядька – в несерьезной желтоватой курточке-размахайке, в кепочке с огромным козырьком, в темных очках – рассматривал газеты, решая, с которой начать.

Василий Иванович посоветовал:

– «Деснянку» можете прямо теперь выкинуть! Опять брешуть! А в «Фактах» статья крепкая!

Дядька снял очки. И тут Василий Иванович его узнал:

– Фимка! Ефим! От это встреча на Эльбе!

– Василь?

Обнялись. Василий Иванович не мог поверить:

– Фимка! Ты ж, говорили, в Америке, и давно… Шо тут делаешь? Потянуло! На вареники, значить!

– Фимка-Фимка. А я ж Наумович. В Америке отчества не признают – тоже Фима да Фима. До семидесяти пяти дожил – а все Фима.

– Ну рассказывай! Это ж надо!

– Приехал в родной город, так сказать.

– Сколько тут?

– Три дня. В техникуме нашем был. На Троицкой горе, на Валу, на Десне – катером возили до Днепра. Укачало.

– И что, специально приехал или так, куда по пути? – Василий Иванович смотрел на Ефима и не мог поверить, что видит его.

– Специально. Ничего тут не поменялось!

– Центр! А ты на Лисковцу или к Александровке подъедь – высотки такие, шо дух спирает! По двадцать два этажа каждая! – гордо сказал Василий Иванович. – Растет Чернигов! Скоро до Киева добежит!

– Ты-то с квартирой? – поинтересовался Ефим Наумович. – Я папаши твоего халупу помню.

– Э, халупа! Где та халупа! В семьдесят седьмом получили – трехкомнатную. Огроменная! 53 метра. Хочь собак гоняй. Теперь с Наталкой вдвоем остались – дети поразъехались, мы с ней пануем. Наталку помнишь?

– Помню. Трио строительного техникума исполняет романс Глибова «Стоить гора высокая, попид горою гай». Самодеятельность первой марки!

– Ага. Наталка и теперь поет: «А молодисть нэ вэрнэться, нэ вэрнэться вона». Помнишь: она запевает, а ты по второму разу: «Нэ вэрнэться, нэ вэрнэться…»

Ефим Наумович вздохнул:

– Дураки, накаркали… Ты, Василь, какой был, такой остался.

– А шо, я всю жизнь худой. Это ты в Киеве на руководящей работе живот наел. Мне еще в 68-м рассказывали, видели тебя наши хлопцы. Теперь режимишь? Как я стал. Меньше весу – больше жизни.

– Да я не в том смысле. Вот мы с тобой пятьдесят пять лет не виделись. Фактически с техникума, вся жизнь прошла. А ты так со мной говоришь, будто года два.

– Какая разница – два, пятьдесят два. Сам сказал: прошли-проминули. Ты лучше скажи, как в Америке.

Ефим Наумович в который раз воспроизвел рассказ про то, как устроены дети, какая у них зарплата, как внуки учатся и говорят по-английски без запинки.

– Хорошо! – Василий Иванович стукнул кулаком по колену. – А от я никуда б не поехал отсюда. Ты понюхай кругом – рай! В Америке чем пахнет?

– А ничем.

– Ну вот… Как личная жизнь?

– Смотря с каких пор рассказывать. Жену еще тут похоронил. Она по женской линии умерла, молодая была. Там пробовал сойтись – не получилось. А так ничего – живу отдельно от детей.

Помолчали.

– Не искал меня, то есть нас? – спросил Василий Иванович.

– Не искал. Зачем? Видишь, ты и сам пришел.

– Так то случай, – протянул Василий Иванович. —

Я в аптеку шел, а тут ты – стиляга! Если б не твои газеты – так не узнал бы. И мимо пошел.

– Ну и пошел бы, – раздраженно ответил Ефим Наумович.

– Сердишься? А чего – так склалось, как склалось.

И у тебя семья, и у меня семья. Ну что, до свиданья?

Василий Иванович поднялся, протянул руку. Ефим Наумович отмахнулся:

– Да посиди, сейчас потихоньку пройдемся – ты меня до гостиницы проведешь, вместе в аптеку зайдем, посмотрю, чем у вас тут лечат.

Посидели. Ефим Наумович рассказал про новый дом, купленный сыном, – хорошая кредитная история, потому и позволил себе.

– А давай в «Макдоналдс» пойдем, тут рядом, – предложил Василий Наумович. – Пивка возьмем, черниговского, лучшее в мире, я в газете читал, выпьем за дружбу народов, – и потянул Ефима Наумовича за рукав, как в молодости.

– Вообще-то мне пива нельзя. Да и «макдонадсов» тоже. А-а-а, пойдем! – Ефим Наумович рассовал газеты по карманам и осторожно поднялся со скамейки.

В «Макдоналдсе» Василий Иванович вспомнил:

– Ой, Наталка дома с ума сходит! Я ж на час пошел. Обожди, найду, откуда позвонить… И карточки автоматной нет… Щас на раздаче спрошу…

– Не рыпайся! На! – Ефим Наумович протянул мобильник. – Звони. Кругом – через Америку в Чернигов.

– Освоил! А мне вроде ни к чему, – Василий Иванович взял телефон, повертел, рассматривая, вернул. – Дорого выйдет.

– Говори номер, сам наберу. Темнота.

Василий Иванович диктовал, а Ефим Наумович аккуратно, как-то даже с любовью, тыкал в крошечные кнопки.

– Але! Наталка! С тобой будет говорить супруг, – деланным «телефонским» голосом прогундосил Ефим Наумович.

– Але! Наталка! Это я. Ага. А хто той дурак, шо глупости по телефону говорит, – угадай. Нет. Нет. Фимка! От так тебе и Фимка. Приехал. Ну я тебе дома расскажу, а то тут деньги американские капают.

Схватив Ефима Наумовича за плечо, Василий Иванович убедительно просил:

– Ты к нам завтра приди! Наталка борща наварит, ты ж любишь!

Ефим Наумович подлил пива в пластмассовые стаканчики.

– Да мне уже и борща нельзя… Приду, раз встретились. Ну, давай на посошок.

Выпили.

– А на Пушкина еще хлеб горячий продают? – спросил Ефим Наумович. – Или снесли пекарню? Я тут хотел хлеба настоящего, как когда-то, с корочкой, купить – так нет! Резиновый, как эти, – он кивнул в сторону недоеденного сэндвича.

– И не говори, чистая резина! Теперь и у нас рецептуру сменили. Хорошего хлеба не возьмешь нигде. А пекарня работает – только там и можно захватить. Хочешь, сейчас прямо и пойдем. – Василий Иванович даже приподнялся, показывая, как можно не откладывая делать дело.

Но Ефим Наумович остановил:

– Поздно. Я, как поеду завтра к вам с Наталкой, куплю.

Потом, на улице, идя кружным путем – по бульвару – к гостинице, глубоко дышали:

– Глыбше, глыбше дыхай, Фимка!

– Глыбше, глыбше дыхай, Васька!

– Шо, не надышисся, Фимка?

– А и ты не надышисся, Васька!

На пороге гостиницы обнимались, целовались, жали друг другу руки, прощались «до завтра до обеда».

Дома Василий Иванович посоветовался с Наталкой, и она приняла решение: провести встречу на даче. В саду, в красоте – что в четырех стенах сидеть?

И только тут Василию Ивановичу стукнуло в голову: ни телефона своего, ни адреса он Ефиму Наумовичу не оставил.

– С дурной головой и ногам работа, – спокойно заметила жена и надоумила: – Пораньше поедешь в гостиницу, возьмешь Фиму под ручки и привезешь сюда. Да на такси ж! А тут уже и сын подъедет – на своей машине доставит всех в село.

Чтоб не промахнуться, Василий Иванович встал в начале седьмого, поехал на Пушкина – ларек с горячим хлебом работал с семи. На это дело взял наволочку.