Да. Ветер странствий.

На родительские собрания в школу к Элле ходил Марик и приносил мне односложные вести:

– Нормально.

Что нормально, кому нормально?

Ладно.

Элла рисовала днем и ночью. Иногда я заглядывала в ее комнату и смотрела.

Ничего не понимала. Но Зобников время от времени звонил и хвалил. С ним у меня установились странные отношения. Телефонные беседы он вел, только когда был выпивший. Я почему-то его слушала.

Однажды мы столкнулись на улице возле булочной, через дорогу от нашего дома. Он ел калорийку. Увидел меня, застеснялся.

Я его ободрила улыбкой и заговорила первой:

– Вот и встретились. А то по телефону и по телефону. Как моя Эллочка? Какие новые успехи?

– Успехи замечательные. Найдите ей хорошего частного учителя. Ей надо поступать в художественную школу. У нее будущее. – А сам недоеденную булочку засунул в карман и вытер руку о пиджак.

– А вы что же, Петр Николаевич, не учитель, что ли? – Мне хотелось продолжить в шутливой форме, но Зобников помрачнел.

– Какой я учитель? Ей нужно устраивать блат уже сейчас. Ей нужен член Союза художников, со связями. А у меня связей нет.

– Так помогите, найдите, порекомендуйте.

– Буду стараться.

И поклонился, вроде я ему поставила задачу как старшая по званию.

Я засмеялась. Не от веселья, а от жалости. Немолодой человек, ест булку на улице. Пиджак засаленный. Туфли скособоченные. Рубашка мятая. А ведь учит прекрасному. Каково ему в подобном виде.

– Давайте с вами прогуляемся, Петр Николаевич.

Я предложила в надежде, что он откажется. Не отказался.

Гуляли долго: и по Пятницкой, и по Ордынке. Молчали.

На Ордынке Зобников говорит:

– Вот тут у меня товарищ по академии работает. Реставратор. Зайдем сейчас, я с ним познакомлю. Он перед вами, Майя Абрамовна, не устоит. А он знаменитый. Он для Эллы кого-нибудь найдет.

Зашли за кованую ограду. Бывший монастырь, церковь. Все обшарпанное, облупленное.

В одной из комнаток – тот самый друг-реставратор.

Зобников меня представил.

Так я познакомилась с удивительным человеком.

Юрий Васильевич Канатников вошел в мою жизнь вихрем. Он покорил меня своей внимательностью, культурой, широтой кругозора. Как и предполагал Зобников, Юрий влюбился в меня практически с первого взгляда. Несмотря на свой немолодой возраст.

Конечно, у него были жена и дети, даже внук. Но наши сердца рвались друг к другу сквозь бытовые и семейные осложнения.

В данном случае совершенно не стояло проблемы, где встречаться. Квартира Бейнфеста стала нашей тихой гаванью. Мы не строили планов. Хоть мне как женщине хотелось услышать именно планы.

Что касается Эллы, то Юра действительно принял в судьбе ее таланта хорошее участие. Высоко оценил. Особенно цвет. Нашел преподавателя. Элла творчески росла.

Если говорить про счастье, то я была полностью счастлива. Несмотря на то что Марик сразу догадался о причине моего, можно считать, нового рождения. Но делал вид. Я же не делала вида.

Моя усталость, которая копилась столько лет и не находила себе надежного выхода, выкипела.

Впереди у меня был только зеленый свет.

Не каждой женщине доведется сойтись душой с настоящим художником. Естественно, я попросила Юрия нарисовать мой портрет. Не сразу. Примерно через полгода.

Он кратко сказал:

– Я реставратор. Портретов не пишу.

– Даже мой не можешь?

– Твой – тем более.

В силу различных обстоятельств мы находились с Юрой в изоляции от внешнего мира. Он вынужден был таиться от общественности. Все наши встречи проходили при закрытых дверях. Мне хотелось с ним под руку пройтись по выставочным залам. Поехать в Дом творчества.

Не скрою, есть женщины, которые при помощи младенца разводят мужчину со старой семьей. Я не принадлежала к их числу.

Мой возраст еще предполагал возможность рождения ребенка. Всего сорок два года. Но беременность не давалась.

И вот однажды в приступе отчаяния я сказала Марику:

– Нет смысла нам тянуть совместное проживание.

Я прописана в другом месте. Вот и буду там жить.

Марик как довод привел Эллу. Девочка без матери. И так далее.

Я сказала, что Элла меня давно отринула. Вместо матери у нее подружки. Нина Рогулина ей постирает и приготовит. Вот девочка – совсем без родителей растет. С бабушкой. И ничего.

Марик отмолчался.

Да. Чинить механизмы – одно дело, а наладить собственную жизнь в собственной семье и ближайшем окружении – совсем другое.

Элле я сказала, что скопилось много печатной работы и, чтобы не мешать, я перебираюсь временно в другое место.

Собрала чемодан с одеждой по сезону. Не тащить же сразу барахло на все случаи. Таксист помог вынести машинку – в том же Бейнфестовском одеяле.

Машинка для отвода глаз. Все-таки я жалела Эллу. А Марика – не жалела. Я отдала ему лучшие женские годы.

И, кроме того, квартира на Якиманке – в ней и моя часть. Неотъемлемая.

И вот я оказалась одна. Телефон молчал. Я укрывалась чужим одеялом, брала чужие тарелки. Хорошего качества, но чужие.

Бейнфест оставил в неприкосновенности накопленные вещи.

Когда мы бывали здесь с Юрой, вещи не имели значения. А тут лезли и лезли в глаза.

Чтобы очнуться, я позвонила в реставрационные мастерские. Юры не было на месте.

Я прождала его звонка до вечера. Потом всю ночь. Потом, утром, часов в восемь, позвонила ему домой. У меня был номер на самый крайний случай.

Трубку взял его сын. Голос напряженный.

Прошу Юрия Васильевича.

– Кто говорит?

– Его знакомая Майя. Майя Абрамовна.

– Ах, Майя Абрамовна! Знаете что, Майя Абрамовна? Пожалуйста, сюда не звоните. Родители уехали в отпуск в Палангу, в Дом творчества.

– Какой может быть Дом творчества, если еще вчера никто никуда не собирался?

– Вчера не собирался, а сегодня собрался. Вы русский язык понимаете?

И – гудки.

Да. Значит, я своим уходом из родного дома обозначила не новую свою жизнь, а что-то другое. Совсем другое.

Дня три-четыре пролежала без еды и воды.

Посмотрела на себя в зеркало. Лицо сильно похудело, но стало даже красивее. Обозначились скулы, как у Софии Лорен. У меня нос крупноватый, и в целом я на эту актрису немного походила. С худобой – особенно.

Звоню Марику:

– Как дела дома?

– Хорошо дела.

– Как Элла?

– Хорошо Элла.

На том и закончили беседу.

Всего четыре дня прошло. Потому и хорошо.

Я обзвонила несколько своих старых клиентов: есть ли работа? Оказалось, есть. Одна женщина привезла докторскую диссертацию – что-то такое про бесштанговые насосы.

Я запомнила, потому что тогда было ощущение, что из меня воздух насосом выкачивают и выкачивают, выкачивают и выкачивают. А другого ничего не вкачивается на освободившееся место.

Да.

Поставила себе зарок: пока не напечатаю – на свет не выйду. Кроме как за пищей первой необходимости.

Барабанила по клавишам от всего сердца. От всей женской души.

В конце концов, я сделала для Эллочки главное – у нее теперь есть отличный преподаватель, есть твердая надежда на поступление в художественную школу и далее – в вуз или среднее специальное учебное заведение.

Пусть она пока не может оценить. Мне ее оценка не требуется.

Миша не оценил, и она не сможет. Такова судьба матери.

И вот барабаню я и барабаню: то наподобие азбуки Морзе, то как-то еще фигурно. И в моей голове растет мысль: «Не может быть, чтобы столько времени ничего не приходило из Остра. Что-то не так. И Миша про Остер не спрашивает. Шлет записочки с обратным адресом «Мурманск, до востребования».