Через час наткнулся на стаю. Псы-мутанты, пять штук, копались в чём-то. Учуяли, развернулись, оскалились. Пошли в атаку.

Легионер выстрелил в первого — картечь в грудь, упал. Второго — в морду, череп разнесло. Третий прыгнул, он выстрелил в прыжке, тварь развернуло в воздухе, рухнула. Четвёртый и пятый попятились, убежали, поджав хвосты. Умные.

Перезарядил, пошёл дальше. Трупы оставил — мясо никому не нужно.

Ещё через полчаса — кабан. Средний, килограммов сто двадцать. Стоял, нюхал воздух. Увидел человека, заревел, пошёл на таран.

Дюбуа выстрелил в морду — первая картечь. Кабан замедлился, но не упал. Вторая — в грудь. Рухнул на колени, захрипел. Третья — в голову. Затих.

Наёмник подошёл, проверил. Мёртв. Вырезать мясо не стал — далеко тащить. Пошёл дальше.

К мосту вышел к обеду. Солнце в зените, жарко. У въезда костёр, дым вьётся. Шакал сидит на камне, курит, смотрит в реку. Один. Остальных бандитов не видно.

Легионер подошёл открыто, руки на виду. Дробовик на ремне, не угрожающе.

Шакал обернулся, узнал, усмехнулся. Золото блеснуло.

— Смотри-ка. Снайпер пришёл. Шрам, да?

— Я.

— Говорил же — приходи. Не думал, что правда придёшь.

— Был рядом. Зашёл.

Шакал кивнул, похлопал по камню рядом — садись. Пьер сел. Шакал достал флягу, протянул.

— Пей. Обещал угостить.

Легионер понюхал — самогон. Крепкий, градусов пятьдесят, пахнет чисто, без сивухи. Первак, качественный. Глотнул. Жгло горло, но хорошо. Тёплая волна пошла по животу. Отдал флягу.

Шакал глотнул сам, вытер рот рукавом.

— Хороший?

— Хороший. Сам гонишь?

— Сам. Тут неподалёку у меня точка. Аппарат советский, медный. Зерно ворую у сталкеров, гоню раз в месяц. На продажу часть, на себя часть. Живу.

— Доходное дело?

— Терпимое. Сталкеры платят хорошо. Водка в Зоне дороже золота. Согревает, убивает страх, помогает забыть. Товар ходовой.

Легионер кивнул, понял. Алкоголь в таких местах всегда ценится. Афганистан, Мали, Косово — везде одинаково. Война, смерть, страх. Водка спасает. Ненадолго, но спасает.

Шакал затянулся, выдохнул дым.

— Как дела? После той хуйни с бункером?

— Нормально. Живой.

— Слышал, вы там чуть не сдохли. Установка какая-то работала, психотронная. Мозги ломала.

— Слухи быстро ходят.

— В Зоне все всё знают. Сталкеры болтливые. Один видел, как вы из бункера вылетели, бледные как смерть. Рассказывал — внутри жуть, установка гудит, светится. Говорят, свободовцев она того… поломала. Мозги им съела.

— Свободовцы сами виноваты. Полезли куда не надо.

— Согласен. Любопытство в Зоне — первый шаг к могиле. Надо знать, куда лезешь. А они дураки, полезли не глядя.

Шакал сплюнул, передал флягу снова. Пьер глотнул, отдал.

— Твои люди где? — спросил наёмник.

— Отпустил. Дежурить заебались. Мост днём спокойный, никто не ходит. Ночью вернутся. А сейчас я один. Отдыхаю.

— Не боишься?

— Чего бояться? Тварей? Так они на мост не лезут. Умные стали. Знают — тут человек сидит, убьёт. А других людей? Корпораты прошли уже, сталкеры редко ходят. Кого бояться?

— Одиночек. Бандитов чужих.

Шакал усмехнулся, похлопал по АКСу на коленях.

— Пусть попробуют. У меня ствол, у меня опыт, у меня инстинкт. Чую чужих за километр. Если кто придёт с плохими мыслями — не дойдёт.

Легионер кивнул. Верил. Шакал из тех, кто выживает. Крысы тыловые дохнут первыми, а такие, как Шакал, — последними.

Они сидели, молчали, курили. Река шумела внизу, ветер гнал дым костра. Солнце грело затылок. Тишина, редкая в Зоне.

Шакал достал из кармана банку. Маленькую, стеклянную. Открыл. Внутри икра — чёрная, блестящая. Осетровая.

— На, закуси. Редкость, бля. Сталкер принёс, менял на водку. Говорит, из мёртвого города вытащил, в подвале нашёл. Консервы советские, семидесятых годов. Срок вышел, но икра не портится. Проверил — нормальная.

Он достал ложку, зачерпнул икру, сунул в рот. Прожевал, проглотил, зажмурился от удовольствия.

— Охуеть как вкусно.

Протянул банку Пьеру. Тот взял ложку, зачерпнул. Икра на языке лопалась, солёная, маслянистая. Вкус роскоши, из другого мира. Не из Зоны. Из того мира, где люди живут, а не выживают.

Легионер проглотил, вернул банку.

— Хорошая.

— Ещё бы. Чёрная икра, бля. Раньше только партийные жрали. Теперь мы жрём. Справедливость, сука.

Шакал доел, выбросил банку в реку. Достал флягу, сделал глоток, передал. Круговая.

Они пили молча, смотрели в реку. Вода текла быстро, мутная, несла мусор — доски, пластик, что-то непонятное.

— Слушай, снайпер, — сказал Шакал вдруг. — Ты чего в Зоне делаешь? Деньги зарабатываешь, понятно. Но на что? Зачем?

Дюбуа молчал, думал. Отвечать правду или нет. Решил — правду. Шакал не из тех, кто осудит.

— Баба у меня. Больная. Рак. Лечится в Германии. Дорого. Год работы в Зоне — она живёт. Не работаю — сдохнет.

Шакал кивнул, понял.

— Ясно. Любовь, значит.

— Не знаю. Может, любовь. Может, долг. Может, просто не хочу, чтобы сдохла.

— А она хотела лечиться?

— Нет. Отказалась. Сказала — хочет прожить два месяца как человек, а не как лабораторная крыса.

— И ты её заставил?

— Заставил.

— Против воли?

— Против воли.

Шакал затянулся, выдохнул дым медленно.

— Тяжёлый выбор. Спасти человека против его воли. Правильно это или нет — хрен знает. Но ты выбрал. Теперь живёшь с этим.

— Живу.

— А она простит?

— Не знаю. Может, простит. Может, нет. Но будет жива. Это главное.

Шакал хмыкнул.

— Философия, бля. У меня проще было. Жена ушла, дочь в детдоме, сам сел. Десять лет отсидел. Вышел — никого нет. Пошёл в Зону. Тут хоть понятно — кто сильнее, тот прав. Не надо думать, правильно или нет. Надо просто жить.

— А не жалеешь?

— О чём? О жене? Она шлюха была. О дочери? Её я не видел двадцать лет. Она меня не помнит. Жалеть не о чем. Я свободный. Один. И это норм.

Легионер посмотрел на него. Лицо худое, жёсткое, шрамы, золотые зубы. Глаза мёртвые, но спокойные. Человек, который принял судьбу. Не борется, не страдает. Просто живёт.

— Завидую, — сказал Дюбуа.

— Чему?

— Твоей простоте. Ты знаешь, что делаешь. Зачем делаешь. Я не знаю. Я спас Олю, но не знаю, правильно ли. Может, надо было отпустить. Дать ей умереть, как она хотела. Но не смог. Слабак, бля.

Шакал покачал головой.

— Не слабак. Любящий. Это разные вещи. Слабак отвернулся бы, сказал — не моё дело. Ты остался. Взял ответственность. Это сила, а не слабость.

— Но я сломал её выбор.

— Да. Сломал. Но дал шанс. Может, она выживет, спасибо скажет. Может, сдохнет, прокляв. Хрен знает. Но ты попробовал. Это уже много.

Легионер допил самогон, вернул флягу. Шакал спрятал её, закурил снова.

— Знаешь, снайпер, — сказал он задумчиво, — мы с тобой похожи. Оба убиваем за деньги. Оба в дерьме по уши. Оба выбрали эту жизнь. Разница в том, что я один, а у тебя есть за что бороться. Может, это и лучше. С целью легче. Понимаешь, зачем встаёшь утром.

— Не легче. Тяжелее. Когда один — отвечаешь только за себя. Когда есть кто-то — отвечаешь за двоих. Больше груз.

— Может, и так. Но я бы взял этот груз. Лучше нести тяжесть, чем идти пустым.

Они замолчали. Сидели, смотрели в реку. Костёр потрескивал, дым вился. Дозиметр стрекотал тихо — сто двадцать. Фон нормальный.

Пьер встал, проверил дробовик.

— Спасибо за самогон. И за икру. Хорошо посидели.

— Не за что. Приходи ещё. Всегда рад по-людски поговорить. Тут редко с кем нормально побазаришь. Всё или дебилы, или мрази. А ты норм. Башка на месте.

— Взаимно.

Легионер пошёл обратно, к базе. Шакал смотрел вслед, курил, не провожал.

Через сто метров Дюбуа обернулся. Шакал сидел у костра, маленькая фигура на фоне моста. Один. Спокойный. Свободный.

Наёмник развернулся, пошёл дальше. Лес молчал, дозиметр стрекотал. Голова яснее стала. Самогон помог. И разговор помог.