Подошёл к столу, взял папку, открыл. Фотографии. Мужчины в больничных халатах, привязаны к кроватям ремнями. Лица искажённые, глаза безумные. Один бьётся в конвульсиях, второй рвёт кожу на руках ногтями, третий орёт беззвучно.

— Испытуемые, — сказал профессор. — Добровольцы из заключённых. Пожизненные, убийцы, насильники. Предложили участие в эксперименте взамен на сокращение срока. Согласились двадцать человек. Ввели сыворотки разных типов. Первые три дня эффект потрясающий. Сила как у троих мужчин. Скорость как у спринтера-олимпийца. Выносливость — бегали по двенадцать часов без остановки. Рефлексы — пули на лету ловили почти. Регенерация — порезы заживали за час.

Он перелистнул страницу. Ещё фотографии. Те же мужчины, но хуже. Кожа покрыта язвами, волосы выпадают, глаза налиты кровью.

— Четвёртый день начались проблемы. Головные боли, галлюцинации, паранойя. Пятый день — агрессия неконтролируемая. Один убил двух охранников голыми руками, разорвал горло зубами. Пришлось застрелить. Шестой день — остальные сошли с ума полностью. Белковые структуры из артефактов разрушают нейронную сеть, как у зомби. Только быстрее. Через неделю все двадцать испытуемых стали овощами. Безумные, агрессивные, бесполезные. Пришлось усыпить.

Закрыл папку, положил на стол. Посмотрел на снайпера.

— Вот и результат. Сыворотка работает, эффект потрясающий. Но цена — безумие через неделю. Может меньше, зависит от дозы и типа. Альфа держит пять дней, бета четыре, гамма шесть. Потом мозг горит. Необратимо.

Пьер смотрел на фотографии молча. Лица испытуемых — искажённые, страдающие, мёртвые в живых телах. Как зомби, только хуже. Потому что помнили, кем были. Минуту, час, день. Потом забывали навсегда.

— Военные знают про побочные эффекты? — спросил он.

— Знают. Их не волнует. Пять дней суперсолдата стоят больше, чем жизнь обычного. Планируют использовать на штурмовых операциях. Ввести сыворотку отряду, отправить на задачу, через пять дней списать. Дёшево, эффективно, без свидетелей. Идеальная одноразовая армия.

— Ты помогаешь им это делать.

Лебедев закурил, затянулся.

— Да. Помогаю. Потому что плату за исследования дают. Без денег науки нет. Хочешь изучать аномалии — работай на военных. Другого выбора нет.

Легионер посмотрел на цилиндр с зеленоватой жидкостью. Сыворотка булькала, пузырилась. Внутри смерть, упакованная в пробирки. Смерть, отложенная на пять дней. Как седьмой патрон, только для других.

— Зачем показал мне это?

Профессор выдохнул дым, посмотрел в глаза.

— Потому что ты солдат. Видел смерть, знаешь цену жизни. Хочу услышать мнение не учёного, а бойца. Скажи честно: если бы тебе предложили сыворотку, зная про эффект и побочку, ты бы согласился?

Дюбуа подумал. Представил себя с силой троих, скоростью спринтера, регенерацией быстрой. Неубиваемым пять дней. Потом безумие, смерть, забвение.

— Нет, — ответил он. — Не согласился бы.

— Почему?

— Потому что смерть должна быть выбором, а не программой. Седьмой патрон в моём нагане — мой выбор. Когда выстрелит — решу я, не химия в крови.

Лебедев кивнул медленно.

— Понятно. Ожидал такой ответ.

Затушил сигарету, подошёл к цилиндру. Положил руку на стекло. Жидкость внутри пульсировала.

— Знаешь, что меня пугает больше всего? Не то, что военные используют это. Не то, что люди согласятся. А то, что оно работает. Мы создали способ превратить человека в оружие. Временное, но мощное. И это только начало. Через год научимся продлевать эффект до двух недель. Через два года до месяца. Через пять — может, вообще без побочек. Но даже если нет, военные найдут применение. Всегда найдут.

Профессор отошёл от цилиндра, сел на стул у стола. Достал флягу, сделал глоток. Не предложил. Посмотрел в пол, задумчиво.

— Ты веришь в бога, Дюбуа?

— Нет.

— Я тоже нет. Но если бы он был, то сейчас смотрел бы на нас с отвращением. Мы играем в бога. Создаём жизнь, изменяем её, уничтожаем. Берём людей, ломаем их мозги, превращаем в монстров. Для науки, для армии, для власти. Оправдание всегда есть. Знание, прогресс, безопасность. Но правда проще — мы играем в бога, потому что можем. Потому что интересно. Потому что платят.

Он поднял голову, посмотрел на снайпера.

— Знаешь, чем отличается учёный от солдата? Солдат убивает, потому что приказали. Учёный убивает, потому что любопытно. Ты застрелил двадцать пять зомби в госпитале. Выполнил задачу, защитил меня, выжил. Чёткая цепь причин и следствий. Я взял образцы их крови, изучил, создал сыворотку, которая превратит ещё двадцать человек в зомби. Ради эксперимента. Ради данных. Ради прогресса. Кто из нас хуже?

Пьер молчал. Лебедев усмехнулся.

— Молчишь? Правильно. Ответа нет. Мы оба убийцы. Ты прямой, я косвенный. Ты с оружием, я с пробирками. Ты ради контракта, я ради науки. Разница только в методах. Результат одинаковый — трупы.

Наёмник посмотрел на учёных в халатах. Работали молча, сосредоточенно. Женщина у цилиндра записывала данные. Мужчина у микроскопа смотрел в окуляры. Никто не слушал разговор. Или слушал, но не комментировал. Привыкли.

— Ты можешь остановиться, — сказал легионер. — Прекратить эксперименты. Уехать. Отказаться.

— Могу, — согласился профессор. — Но не остановлюсь. Потому что если не я, сделает другой. Военные найдут учёного, который согласится. Менее талантливого, более жестокого. Результат будет хуже, жертв больше. Хоть я делаю это чисто. Быстро. Без лишних страданий. Это моё оправдание. Жалкое, но моё.

Лебедев встал, подошёл к столу, взял одну пробирку с сывороткой. Прозрачная, зеленоватого оттенка. Показал на свет.

— Десять миллилитров. Доза на одного человека. Превратит его в машину на пять дней. Потом в овощ навсегда. Цена флакона на чёрном рынке — десять тысяч долларов. Военные платят сто тысяч за партию из двадцати. Я получаю двадцать процентов. Четыре тысячи с флакона. Восемьдесят тысяч с партии. Хорошие деньги за то, чтобы играть в бога.

Поставил пробирку обратно. Посмотрел на Дюбуа.

— Скажи честно. Я монстр?

Легионер подумал. Вспомнил Тессалит, семьдесят погибших товарищей, Гарсию, истекающего от пули в пах, Андрея, раздавленного под бетоном. Вспомнил шестерых алжирцев, убитых в переулке за минуту. Двадцать пять зомби в госпитале. Тринадцать ножом. Вспомнил седьмой патрон в нагане, русскую рулетку, шесть щелчков подряд.

— Нет, — ответил он. — Не монстр. Просто человек, который делает работу. Грязную, опасную, хорошо оплачиваемую. Как я. Как все здесь.

Профессор усмехнулся, покачал головой.

— Вот и весь вывод. Мы не монстры. Мы профессионалы. Делаем работу за деньги. Мораль не наша забота. Чья тогда?

— Тех, кто платит.

— А если они аморальны?

— Тогда мир аморален. Всегда был.

Лебедев засмеялся коротко, без радости.

— Философ ты, Дюбуа. Легион научил думать?

— Легион научил выживать. Думать начал сам.

Профессор кивнул, достал сигареты, закурил новую. Дым синий поплыл к вытяжке в потолке.

— Послушай последнее. Это самое важное. Сыворотка, которую мы делаем, — не худшее, что есть в Зоне. Здесь артефакты, аномалии, психополя. Есть места, где реальность рвётся. Где время течёт неправильно. Где мёртвые встают без сыворотки. Зона живая. Она растёт. Медленно, но постоянно. Через десять лет достигнет Киева. Через двадцать Москвы. Через пятьдесят поглотит половину Европы. Военные знают. Учёные знают. Все знают. Но ничего не делают. Потому что не знают, как остановить.

Он затянулся, выдохнул.

— Моя работа — понять, как работает Зона. Как аномалии влияют на материю. Как психополе ломает мозги. Если пойму — может, найду способ остановить. Или замедлить. Или хотя бы защитить людей. Вот зачем я здесь. Не ради денег. Не ради науки. Ради будущего. Может, оправдание, может, правда. Хрен знает. Но я верю в это.

Дюбуа слушал молча. Впервые услышал от Лебедева не цинизм, а что-то похожее на надежду. Или отчаяние. Трудно различить.