— Что?

— Вадик, он…

Сначала слова застревают в горле, но я совершаю над собой усилие и все ей рассказываю. О том, что это он звонил в офис Димы, что это он навел Астахова на нашего сына, что это он предоставил материалы для ДНК.

Марина болезненно скукоживается, а по ее щеке прокатывается слеза.

— Урод, — шепчет дрожащими губами. — Как он мог?!

— Он хотел заработать…

— Я думала, он… а он…

Марина всхлипывает и накрывает лицо ладонями.

Вечер проходит в гнетущем молчании.

Мы садимся ужинать, но никому из нас и кусок в горло не лезет.

Мама тихо плачет над тарелкой риса с мясом, отец задумчиво смотрит сквозь стену, а мы с Мариной напряженно отсчитываем минуты, потому что ровно в восемь часов вечера под нашими окнами останавливается черный «Мерседес», а мне на телефон падает сообщение:

«Пора».

Сглатываю и медленно подхожу к окну.

— Это за нами, — говорю, не оборачиваясь.

— Ты никуда не поедешь! — шепчет мама. — Я не отдам ему своего внука! — кричит сквозь слезы.

Я же поворачиваюсь к ним, чувствуя себя роботом, выполняющим поставленную задачу.

— Так будет только хуже, мам. Я справлюсь.

Как только я выхожу из кухни и направляюсь в комнату, папа вскакивает со стула и прямо в домашних тапочках бежит на улицу.

Что он задумал?

Обессиленно собираю Илью и спускаюсь следом.

Папа уже вовсю ругается с охранником, дело чуть ли не доходит до драки.

— Пап, — умоляю его прекратить.

— Он даже не приехал. Испугался? — кричит отец.

— Папочка, — касаюсь его плеча.

— Карина Максимовна, вы готовы ехать? — спрашивает водитель, обращаясь ко мне.

— Все будет хорошо, пап. Я тебя люблю, — глажу отца по плечу, а потом целую в щеку. — Я готова, — поворачиваюсь к охраннику, и он тут же открывает для нас дверь машины.

Я усаживаю Илью в кресло, о котором Астахов, к удивлению, позаботился, и, еще раз обнявшись с отцом, сажусь в машину, обещая позвонить.

Папа крепко сжимает мою руку не желая отпускать, и мне приходиться почти умолять его выпустить меня из захвата.

Когда это случается, спустя минуты уговоров, отец выглядит до дрожи болезненно. Снова крепко его обнимаю и забираюсь в машину, едва сдерживая слезы.

Автомобиль плавно трогается, оставляя позади наш двор.

— Ты еще пожалеешь, — бурчу себе под нос и чувствую вибрацию.

Астахов, будто чувствуя, что я о нем думаю, звонит.

— Да.

— Надеюсь, ты не передумала?

— Мы уже едем, — отрезаю холодно, сжимая ручку сына в своей ладони.

— Умница.

— Пошел ты, — отключаюсь и кидаю телефон на сиденье.

В конце концов, быть с ним милой один на один я не подписывалась!

Нас привозят за город.

В огромный, нереальный по своим масштабам дом.

Дом, в котором не пахнет жизнью.

Здесь пахнет чистотой, от которой по телу бегут мурашки. Дорогим паркетом, духами для интерьера, но не уютом.

Хочется сжаться в комок под давлением этих высоченных потолков и яркого света ламп.

Охранник буднично рассказывает, где найти мою спальню, и почти сразу удаляется, бесшумно прикрывая за собой стеклянные двустворчатые двери.

Покрепче прижав к себе сына, я поднимаюсь на второй этаж и нахожу ту спальню, о которой мне сказали. Как только оказываюсь внутри, укладываю Илюшу по центру огромной кровати, стараясь быть тихой, чтобы сынок не проснулся.

Но Илья, почувствовав новые запахи и место, начинает ворочаться, а потом и похныкивать.

Я тут же начинаю его укачивать, пока усталость не берет свое и его дыхание не становится размеренным и глубоким. Но даже после этого я сижу с ним, покачивая, пока мои руки не начинают неметь.

Наверное, лишь спустя час я перекладываю сына на кровать и, оставив на тумбочке радионяню, крадусь на кухню.

Мне нужен чай. Просто глоток чая.

Спустившись, еще минуты три блуждаю в поисках кухни, а когда нахожу, не могу отделаться от мысли, что оказалась в фильме. Все здесь какое-то нереальное. Не из моей обычной жизни.

Скрытые панели, встроенная техника, глянцевые поверхности. Осмотревшись, не без труда нахожу чайник и простую белую кружку. Еще больше времени занимают поиски самого чая.

Его тут, оказывается, целая коллекция. На любой вкус. Быстро завариваю и, как только наполняю кружку, усаживаюсь за стол, обхватывая белый фарфор ладонями.

Первый глоток делаю медленно, глядя при этом на свое отражение в темном панорамном окне.

Даже в этом нечетком облике можно разглядеть мое бледное лицо и синяки под глазами.

Но это не так страшно, как то, что сидит у меня внутри. Там пустота и тяжесть.

Тяжесть от принятого решения.

Я сдалась. Добровольно зашла в эту клетку и притащила за собой сына.

Я ужасная мать…

Сгорбившись, роняю слезу на черную мраморную поверхность, и слышу позади себя шаги.

Они становятся громче с каждой секундой.

Крепче сжимаю чашку и вздрагиваю, когда вижу тень, упавшую на столешницу.

То, что это Дима, ясно без слов.

Он молча обходит стол, снимает пиджак и вешает его на спинку стула, оставаясь в белоснежной рубашке с ослабленным галстуком. Но и его он стягивает следом.

Дима выглядит уставшим, но все так же пугающим.

На рефлексе отшатываюсь, когда его взгляд скользит по моей чашке, а потом останавливается на губах.

— Устроились? — спрашивает он, нарушая тишину.

Киваю, глядя на свои руки.

— Отлично. Как Илья перенес дорогу?

— Зачем ты приехал? — спрашиваю, все-таки поднимая глаза.

— Это мой дом. Я приезжаю сюда, когда хочу.

— Ты обещал, что мы не будем жить вместе.

— Мы и не будем, — пожимает плечами и запускает кофемашину.

Воздух тут же наполняется горьковатым ароматом дорогого кофе.

— Илья уже спит?

— Спит, — киваю. — Не буди его. Пожалуйста, — добавляю после паузы.

Дима поворачивается, облокачивается на стойку и смотрит на меня, как на дуру.

— Я и не собирался. Но познакомиться очень хочется, — произносит совсем другим тоном. Мне даже кажется, что на его лице мелькает улыбка.

— Он просыпается в половине восьмого, иногда в восемь, — шепчу.

Между нами несколько метров, но кажется, будто Дима дышит прямо мне в лицо.

— Хорошо, — кивает Астахов и забирает свой кофе. Делает глоток, а потом садится напротив, вытягивая ноги под столом.

Я чувствую, как он снова смотрит на меня цепким, оценивающим взглядом, и напрягаюсь еще сильнее.

Это ужасно, когда тебя воспринимают как мебель или куклу… Неважно, в общем-то.

— Завтра в десять к тебе приедет стилист.

— Зачем? — спрашиваю, хотя знаю ответ.

— Потому что это, — кивает на мои джинсы, — никуда не годится.

— Я не буду твоей дрессированной собачкой, ты…

— Ты будешь делать то, что я скажу. — Он отхлебывает кофе. — Других вариантов у тебя нет, Карина.

Стискиваю зубы и, чтобы от обиды не проронить при нем ни слезинки, крепче сжимаю в руках чашку.

— Я просто хочу защитить сына, и…

Дима ухмыляется. Нагло, до тошноты.

— Не драматизируй. Ты получила все, чего всегда хотела. Завязывай.

— Статус заложницы?

— Заложницы… — Он повторяет это слово с легким презрением, и мне становится холодно. — Все могло бы быть иначе, но ты сделала свой выбор два года назад. Это просто последствия.

Он говорит это монотонно, а меня все равно будто ошпаривает кипятком.

Я упираюсь ладонями в стол и поднимаюсь со стула.

— Я приходила к тебе тогда! Я хотела рассказать о беременности, я тебе звонила, я думала, что сойду с ума! А ты… ты просто вычеркнул меня из своей жизни! За что? Что я такого тебе сделала, чтобы теперь поступать со мной вот так? Я же… я… а ты даже не захотел со мной говорить! Послал Журавлева, как своего верного пса, сделать за тебя грязную работу!