Мне, наверное, вообще стоило бы держаться от Астахова подальше, но я… я хоть и злилась на него все эти годы, любить не перестала. Это глупо, да?

— Ладно, только нужно Илью уложить. Не хочу, чтобы это делала няня.

— Конечно, — Дима кивает. — Не против, если я помогу?

— Нет.

Мы снова переглядываемся и одновременно улыбаемся. Робко так. Как подростки.

Дима отмирает первым. Он поднимается, берёт на руки Илью и несёт в ванну. Пока Астахов купает сына, я подготавливаю пижаму и полотенце, несколько раз ловя себя на мысли, что действуем мы как самая настоящая семья, слаженно и оперативно.

Как только Илья оказывается в кровати, я достаю книжку со сказками, а Дима приглушает свет.

Илья засыпает не сразу, но то, как сладко он прижимается щёчкой к отцу, заставляет меня расчувствоваться. Всё это могло бы быть нашей настоящей жизнью. Нашей обыденностью, если бы Дима меня тогда выслушал… если бы…

Отвожу взгляд, чувствуя беспомощность, и, как мышка, вышмыгиваю из спальни, чтобы собраться. Пока привожу себя в порядок, приезжает няня. Поэтому, спустившись вниз в сером брючном костюме и всё с тем же затянутым на макушке хвостом, я прошу её звонить мне по любому поводу.

— Не беспокойся, — успокаивает Дима уже в машине.

— Уже не получается, — улыбаюсь. — Как только Илья родился, я, можно сказать, забыла о спокойствии.

Дима едва заметно кивает, а потом… потом сжимает мои пальцы в своей ладони. Так крепко, что я вся, с ног до головы, покрываюсь мурашками.

— Теперь ты не одна, — шепчет, а у меня в горле тут же встаёт ком из слёз.

Теперь киваю уже я.

Остаток пути мы молчим и просто держимся за руки, просто потому что в этом жесте куда больше чувств, чем в словах.

Когда водитель припарковывает машину у ресторана, я понимаю, что абсолютно не хочу сидеть среди людей. Поэтому, как только оказываюсь на улице, чуть тяну Диму за руку и предлагаю:

— Давай лучше прогуляемся…

Астахов бросает взгляд на двери ресторана и, перехватив мою руку, чтобы сжать её чуть крепче, делает шаг в сторону тротуара.

Первые минут десять мы идём молча. Потом пытаемся говорить на какие-то нейтральные темы, но в конце концов сводим наш разговор к Илье, потому что он — самый интересный и безопасный.

Только вот пересилить себя и умолчать о том, что на душе, у меня не получается. Я понятия не имею, куда мы с Димой двигаемся в плане отношений, но я хочу, чтобы он понял: я его не предавала. И да, мне важно услышать от него банальное «прости», когда он поймёт масштаб нашей с ним трагедии. Потому что, судя по всему, он оказался такой же пешкой в игре Журавлёва, как и я сама.

— Знаешь, — говорю, глядя на огни ночной подсветки, — я тогда… я не приезжала к Журавлёву. Ни тогда, ни когда-либо ещё. Понимаешь?

Дима на мои слова ничего не отвечает. Он идёт рядом, убрав одну руку в карман пальто, а второй всё ещё продолжает сжимать мою ладонь.

— Он всегда был мне неприятен. Если честно, я его всегда боялась, — продолжаю, хоть и получается с трудом. — Я тогда приехала к тебе, чтобы рассказать о беременности, а он просто меня выгнал. Слышишь? И всё, что он тебе наговорил обо мне, — это неправда, — шепчу. — Это никогда не было и не могло быть правдой, потому что я любила тебя. Только тебя. И мне не нужны были твои деньги, я просто… просто, — качаю головой, — я просто была молодой влюблённой девочкой, которая даже представить себе не могла, как могут быть жестоки люди.

Дима слушает меня, глядя перед собой, и молчит. Даже когда я заканчиваю свой монолог, он не произносит ни слова.

Меня, конечно, начинает потряхивать. Я душу обнажила, а он…

Внутри становится так холодно. Он мне не верит?

— Завтра я улечу в Казань, давай мы обсудим всё это после, когда я вернусь.

— В Казань? — вздрагиваю. — Надолго?

— На три дня.

Я киваю, а у самой в голове — голос Журавлёва. Он же останется здесь. Он же…

Сглатываю и замираю. Дима продолжает шагать, но, почувствовав, что я тяну его назад, тоже останавливается.

— Не уезжай, — хриплю не своим голосом. — Пожалуйста, не уезжай. Или возьми нас с Ильёй с собой, — шепчу, вцепляясь в рукав его пальто, чувствуя при этом животный ужас.

— Ты чего?

Дима хмурится, и я слышу в его голосе настороженность. Но точно ли её хватит, расскажи я ему сейчас о том, что произошло на благотворительном вечере? Точно ли он поверит, что Журавлёв ко мне приставал?

А если нет?

Выкручиваться приходится на месте, и я не нахожу ничего лучше, чем сказать:

— Я не знаю… У меня плохое предчувствие. Очень-очень плохое. Просто… не уезжай.

Дима растерянно смотрит на слёзы, скатывающиеся по моим щекам, на подрагивающие плечи и крепко, почти до боли, прижимает меня к себе.

Карина

Илюша, наконец, погружается в послеобеденный сон, а я просто лежу с ним рядом, и не могу надышаться, медленно поглаживая его по спинке через тонкую хлопковую пижамку.

В доме пусто. Домработница отпросилась на весь день ещё вчера вечером, как раз перед отъездом Димы. Он заезжал к нам на пару часов увидеть сына, со мной почти не разговаривал. Мы только переглядывались и молчали.

Я не лезла больше со своими страхами, осознав, что Астахову на них просто плевать. Он улетел сегодня утром и, конечно, не позвонил. Хотя, а разве должен был? То, что мы нашли точки соприкосновения и решили мирно существовать, ничего не значит. Мы чужие люди, которых связывает ребёнок и договор. Наш липовый брак, пока Астахов не выиграет выборы, по завершении которого снова придётся принимать какое-то решение. Решение, как нам жить дальше…

Тишину нарушает низкий рокот двигателя. Внутри всё тут же замирает. Я аккуратно, чтобы не потревожить сына, поднимаюсь с кровати, подхожу к окну и вижу машину Журавлёва.

Тело покрывается ледяной дрожью.

Я перестаю дышать, пока Журавлев вылезает из своего огромного чёрного внедорожника и широким шагом идёт к дому. Перед ступенями он будто чувствует мой взгляд и, запрокинув голову, смотрит на окна второго этажа. Я тут же задёргиваю штору и отскакиваю на несколько шагов.

Что ему здесь нужно?

Я одна в этом доме. Совсем одна. Нервно перевожу взгляд на сынишку и понимаю, что мы с ним в западне.

Стиснув пальцы в кулаки, стою посреди комнаты долгих десять секунд и хватаю с кровати телефон, чтобы позвонить охране. Они хоть и подчиняются Диме, но Журавлёва выгонят. Выгонят же?

Сглатываю и тыкаю пальцем в контакт начальника охраны дома. Он не отвечает. Я перезваниваю ему раз пять, но каждый раз слышу только гудки…

Покрывшись с головы до ног мурашками, бросаюсь к двери и закрываюсь изнутри. Журавлёв не станет ломать дверь, поймёт, что я не выйду, и уедет. Уедет же?

Сглатываю, пытаясь успокоиться, и слышу шаги. Он на лестнице.

Считаю про себя до десяти, а мой телефон, крепко сжатый в ладони, начинает вибрировать.

Номер мне не знаком, но я уверена, что это Виктор.

Плевать. Сбрасываю звонок и, крепко зажмурившись, оседаю по стенке на пол, подтягивая колени к груди.

Доведённая до состояния полнейшей паники, дрожащими пальцами набираю Диму, но он тоже не отвечает. Слёзы наворачиваются на глаза от беспомощности. Что же мне делать?

На телефон в этот момент падает сообщение.

«Выйди. Тебе же будет лучше».

— Я позову охрану, — негромко произношу вслух.

— Ты, наверное, не в курсе, кто занимался подбором персонала в этот дом?

Я слышу его шёпот из-за двери и покрываюсь холодным потом.

— Выходи, Карина. Просто поговорим.

Воздух обжигает лёгкие. Я поднимаюсь на ноги и растерянно смотрю на сына.

— Ты же хочешь остаться с сыном, правда? Я ведь могу многое рассказать Астахову. Вряд ли он захочет, чтобы рядом с его сыном была такая мать...