Эти слова из-за двери звучат так убедительно, что я касаюсь пальцами щеколды и медленно, словно в тумане, переступаю порог.

Журавлёв стоит у лестницы, заложив руки в карманы, и смотрит на меня сверху вниз. У него такой гадкий, оценивающий взгляд. А ещё улыбка. Мерзкая, не предвещающая ничего хорошего.

— Ну вот, — его низкий, бархатный голос заполняет пространство, как ядовитый газ. — А я начал думать, что ты у нас не гостеприимная хозяйка.

Он отталкивается от балясины и делает шаг в мою сторону. Прежде чем я успеваю среагировать, он выхватывает телефон из моих рук и убирает себе в карман.

— Нужно будет удалить сообщения, но этим мы займёмся позже.

— Тут… — мой голос звучит хрипло. — Тут везде камеры.

— Карина, — Виктор с насмешкой качает головой. — Ты до сих пор не поняла, кто отвечает за безопасность в этом доме?

Он делает ещё один шаг, сокращая дистанцию между нами до нуля. Его тело излучает опасное тепло. Пальцы касаются моего запястья, скользят вверх по руке, к локтю. Прикосновение обжигает.

Он загоняет меня в угол, и я, не находя ничего лучше, отвешиваю ему пощёчину. Ее звук раздаётся оглушительно громко. Я вздрагиваю и вижу его глаза, налитые яростью.

Журавлёв касается своей щеки ладонью, а на его скуле проступает красное пятно.

Он раздувает ноздри, хватает меня за плечи, толкает в сторону, и в этот самый миг внизу становится шумно. Я слышу мужские голоса и быстрые шаги.

Журавлёв резко оборачивается, ослабляя хватку, и я вижу, как в его глазах мелькает настороженность. Он явно не ожидал, что здесь может кто-то появиться.

Я вжимаюсь в стену и, вытянув шею, смотрю поверх его плеча. Воздух застревает в горле, а сердце начинает биться чаще.

На лестнице, в двух шагах от нас, стоит Астахов и ещё двое мужчин.

Дима? Он не в Казани? Он здесь!

— Ты в порядке? — спрашивает Астахов, обращаясь ко мне.

Я киваю, но Дима больше на меня не смотрит.

Его глаза, тёмные и абсолютно пустые, не отрываются от Журавлёва.

— От тебя я этого не ожидал, — негромко, но чётко произносит Дима. — Выведите его отсюда.

Журавлёва тут же скручивают, несмотря на всё его сопротивление, и выводят из дома.

Я же остаюсь стоять, прилипнув к стене, в страхе пошевелиться.

— Прости, — шепчет Дима, подходя ко мне ближе. — За то что не поверил. За то что сомневался. Я… прости

Он крепко прижимает меня к себе, качает головой, а его руки скользят по моей талии к бедрам. Все происходит так быстро, что я даже не сразу понимаю, что он встает передо мной на колени.

Шок парализует тело, и я не могу пошевелиться даже тогда, когда за дверью начинает плакать Илья.

Дима

За несколько дней до случившегося…

Тишина в кабинете давит на барабанные перепонки.

Сжимаю пальцами переносицу, и мой взгляд снова падает на лежащие передо мной бумаги. Цифры, схемы, маршруты переводов, сканы с камер видеонаблюдения.

То, что меня сливают, стало понятно давно. Кто-то очень точно бьет по самым уязвимым точкам, помогая мне проиграть выборы. Верить, что крыса среди своих, не хотелось. Да и сейчас не хочется. Но всё говорит именно об этом.

— Это месть, — констатирует Альберт. Я начал сотрудничать с ним неделю назад, когда у меня появились первые подозрения насчёт того, кто всё это мог делать.

Киваю, снова впиваясь взглядом в картинки. На них — Журавлев, выходящий из женского туалета на благотворительном вечере. На каждом кадре стоит время вплоть до секунд. Карина тогда вышла за ним следом, минуты через две, бледная, с затравленным взглядом.

На вечере я, конечно, не придал этому значения. Но почему-то решил, что это из-за меня…

Будет ложью, если я скажу, что никогда и ни в чём не подозревал Витю. Мы вместе выросли. Познакомились в детдоме, и дальше шли как-то вместе. Первый стартап, первый заработанный миллион…

Не то чтобы я не видел его природную жадность или злобу. Видел. Но в принципе мог его понять. Когда ты растешь без родителей, а, выпустившись на вольные хлеба, понимаешь, что ты нищий и никому не нужный пацан, — кукушка у любого может поехать.

Одного я не учёл… Не было у меня никогда друга. Был человек, который богател с моей помощью и поддерживал, лишь когда ему это было выгодно.

— На него вышли почти сразу, как ты решил идти в политику. Предложили много. Его это подкупило…

— Да, понял уже, — снова киваю и поднимаюсь с кресла. — Тогда будем придерживаться нашего плана. Завтра же скажу ему, что лечу в Казань, — иду к двери. — И ещё: нужно обезопасить Карину.

— Сделаем.

План созрел мгновенно. В Казань я, конечно, лететь не собирался. Но знать об этом никто не должен. То, что мою охрану нанимал Журавлев, ставило меня не в самую выигрышную позицию, поэтому мне и пришлось нанять Альберта.

Настоящее

В день моего «отъезда» в Казань мы следим за Журавлевым с самого утра, и я до последнего не хочу верить, что он едет в мой дом, когда меня там нет. До последнего.

— Он на территории, — сообщает Альберт.

Киваю, глядя в мониторы в машине. А там — нерадужная картинка того, как Карина звонит охране, а ей никто намеренно не отвечает. Эти люди должны были охранять мою семью, а на деле оказались журавлевскими марионетками.

— Пора, — Альберт касается моего плеча, и мы с его помощником вылезаем из машины.

Мы заходим в дом, не стараясь быть тихими. Этого и не нужно.

Я широким шагом двигаюсь вперёд и слышу, как бьётся моё сердце. Пульс зашкаливает. И чем меньше ступеней остаётся до цели, тем сильнее усугубляется моё состояние. Я готов ему зубами глотку перегрызть.

Журавлев стоит к нам спиной. Но его силуэт расплывается в моих глазах, потому что первая, на кого я смотрю, — это Карина. Маленькая, уязвимая, испуганная до чертиков. У неё такое неестественно белое лицо. И глаза. Глаза, полные страха и отчаяния.

Сглатываю, чувствуя прилив ярости.

Мы были готовы по всем фронтам. Мне так казалось. А теперь я понимаю, что Карина не просто так говорила мне о том, что у неё плохое предчувствие.

То, что Журавлев её запугивал, угрожал и шантажировал, теперь выползло на поверхность, и от этого стало вдвойне мерзко.

Сразу вспомнилось, как два года назад Журавлев позвонил мне и сказал, что она сама к нему пришла. Что вешалась на него, пока меня не было в стране. Тогда я вычеркнул её из своей жизни, не желая ни в чём разбираться. Просто потому, что верил Виктору. А как мне было ему не верить, если мы друг друга из такого дерьма вытаскивали?

Тогда он врал, глядя мне в глаза. У него уже был к ней интерес. А теперь всё повторяется.

Она не сказала мне прямо, но пыталась предупредить...

— Ты в порядке? — спрашиваю у Карины, чувствуя себя последним дерьмом.

Она кивает, и мой взгляд тут же смещается на Журавлева. Он стоит с ехидной улыбкой, но я чую его страх. И это даже успокаивает. Чуть-чуть.

— От тебя я этого не ожидал, — произношу сквозь зубы. — Выведите его отсюда, — прошу Альберта.

Они быстро и жёстко заламывают Журавлева, вообще не реагируя на его сопротивление, а потом так же быстро выводят из дома.

Я же остаюсь внутри. Остаюсь стоять от Карины на расстоянии пары метров и не могу пошевелиться. Меня накрывает стыд. Плотная, удушающая волна. Она тяжелее свинца и давит на плечи с такой силой, что вот-вот подкосятся ноги.

«Прости», сорвавшееся с моих губ, кажется таким жалким.

Тошнит от себя. Но других слов у меня нет. Только извинения.

Карина моргает, а я делаю ровно три шага и прижимаю её к себе. Крепко. Так крепко, что у самого душа переворачивается. Внутри всё ходуном ходит, но это ничто по сравнению с тем, как её хрупкое тело бьётся в моих руках дрожью.

Сглатываю, ощупывая её ладонями, пытаясь понять, не причинил ли он ей вред. Мои руки касаются её хаотично. Талия. Бедра. Колени в этот момент сами подкашиваются, потому что меня захлестывает лавиной стыда.