Ее дни были до тошноты однообразны, вчера и сегодня походили друг на друга, словно однояйцевые близнецы. В половине девятого Нину будила свежая, умело подкрашенная Тонечка в белоснежном халатике, она делала Нине болезненные уколы — антибиотики и витамины, так что скоро Нинины ягодицы покрылись фиолетовыми синяками. В десять приносили завтрак — овсяную кашу или приторную французскую булочку с остывшим кофе, а потом до обеда Нина отчаянно скучала. В половине четвертого к ней приходила Зинаида Семеновна, хирург. Вежливо улыбаясь, женщина снимала с Нининого лица бинты — буквально отдирала их от измученной, воспаленной кожи. Шлифовка швов с помощью специального аппарата, перевязка — и вновь опостылевшее одиночество — до самого ужина. Иногда, правда, забегала поболтать Тонечка (в последнее время Нина называла ее Антониной Ивановной — вдруг стало неловко фамильярничать с женщиной, которая по возрасту годится ей в матери). Но Тоня заскакивала максимум на пятнадцать минут — ведь под ее опекой находилось еще четырнадцать пациентов.

А пятого августа случилось настоящее чудо. На вечерней ежедневной перевязке с Нины в очередной раз сняли бинты. Тоня намазала ее лицо какой-то неприятно пахнущей, жирной мазью, а потом вдруг протянула ей небольшую плоскую коробочку, обмотанную алой подарочной лентой.

— В честь чего это? — удивилась Нина. — У меня день рождения в ноябре.

— Да это так, мелочь, просто знак внимания, от чистого сердца. Ну я пошла.

Медсестра быстро собрала пузырьки с лекарствами и ватные тампоны в свой металлический чемоданчик и вышла из палаты, плотно прикрыв за собой дверь.

— Тоня, постой, а как же перевязка? — Нина вдруг поняла, что ей не забинтовали лицо.

Но Антонина не вернулась. Нинина ладонь непроизвольно потянулась вверх, ей мучительно, до дрожи в пальцах вдруг захотелось прикоснуться к своей коже, ощупать щеки, нос, проверить, правильно ли затягиваются шрамы. Но она уговорила себя подождать — наверняка ей еще нельзя прикасаться к лицу, тем более немытыми руками. Сейчас вернется Тоня с бинтами — странно, что она до сих пор не осознала своей оплошности. Пожалуй, пока можно заглянуть в яркую коробочку: что за сюрприз приготовила для нее любезная медсестричка.

Нина торопливо развязала шелковые тесемки, открыла коробку и чуть не вскрикнула от удивления. Прямо перед ней лежало… зеркало. Обыкновенное зеркало в дешевой пластмассовой рамке с золотистыми розочками по бокам — такое продается в любом галантерейном отделе и стоит сущие копейки. Но в зеркальной глубине Нина успела разглядеть нечто более дорогое и важное — а именно краешек своего лица: круглый розовый подбородок и часть бледной щеки. Правда, она тут же отвела взгляд; по ее жилам гулял адреналин, а маленькие внутренние кулачки настойчиво барабанили в виски. Так вот почему Тоня «забыла» про перевязку! Вот почему не принесла с собой бинты! Они, бинты, больше Нине не нужны. Теперь у нее снова есть лицо — только бы набраться храбрости, чтобы взглянуть в это зеркало: заново познакомиться с самой собой.

Наконец Нина решилась. Она глубоко вдохнула, осторожно открыла глаза и… На нее смотрела незнакомая красавица с грустным, строгим взглядом.

Глаза у красавицы были Нинины — серые, с едва заметными зеленоватыми крапинками вокруг зрачков. И волосы тоже Нинины — длинные и спутанные. Но на этом сходство заканчивалось. Бесспорно, зеркальная девушка была куда более красивой, чем победительница конкурса «Мисс Егорьевск» Нина Орлова. У нее было бледное лицо, аристократически удлиненный тонкий нос, пухлые розовые губы. Впечатление портили только щеки — казалось, эти круглые щеки достались красотке по ошибке. Правда, никаких шрамов на них Нина не обнаружила.

— Ну что, нравится? — вдруг услышала она мужской голос за своей спиной и от неожиданности выронила зеркало.

Девушка обернулась и увидела Васю Сохатого с букетом роскошных красных гладиолусов. Сегодня Вася принарядился — на нем был безупречно отглаженный летний костюм в мелкую серую полоску.

— Я в шоке, — честно призналась Нина, — мне надо долго себя изучать, чтобы привыкнуть.

— Ничего, привыкнешь, — снисходительно улыбнулся ее спаситель, — вообще-то я приехал за тобой. Тебя выписали.

— Выписали? — растерялась Нина.

— А что тут такого? Должны же были тебя выписать рано или поздно. Так что собирайся.

Нина развела руками — в больнице у нее практически не было вещей. На спинке стула висело ее пальтишко и платье, в котором Нина пришла на злополучный показ. На коврике возле двери стояли зимние ботиночки на искусственном меху. Все остальное осталось дома, в малогабаритке на Щелковском шоссе. Интересно, Таня живет по-прежнему там? Можно ли Нине будет забрать свою одежду? Все-таки она успела собрать неплохой гардероб. Хотя к Таньке, должно быть, уже давно подселили другую девушку. И девчонки могли выбросить Нинины вещи — чтобы не занимали место в маленьком шкафу.

Василий словно прочитал ее мысли.

— Даже не думай об этом, — строго сказал он, — тебя зовут Нина Зима. Нина Орлова умерла, исчезла, уехала домой в Егорьевск. Твои вещи останутся в прошлой квартире. Смотри лучше, что я тебе принес!

Он протянул ей увесистый пакет. Нина заглянула внутрь и обнаружила легкие светлые джинсы, обтягивающую футболку и удобные сандалии, состоящие из нескольких кожаных ремешков. Ах да, она же совсем забыла, что на дворе уже не промозглая весна, что на исходе лето. Значит, пальто и ботиночки не подойдут.

— Переодевайся! — скомандовал Вася. — Тебе сегодня предстоит еще одно испытание. Я записал тебя к стоматологу.

— У меня не болят зубы, — удивленно возразила она.

— Зато у тебя толстые щеки. Не бывает топ-моделей с такими щеками. Стоматолог удалит тебе крайние зубы — по два с каждой стороны. Так все делают, ты что, не знала?

— Постой, мне об этом говорила Александрина. Аля, президент нашего агентства.

— Я знаю, кто такая Аля. Не вздумай показать кому-то, что ты с ней знакома. Значит, так, запомни, ты моя племянница. Позвони родителям в Егорьевск и предупреди.

— Ничего не понимаю. Ты думаешь, я кому-то нужна? В смысле — меня еще могут найти и убить?

Нина, зажмурившись, сидела в стоматологическом кресле, вокруг нее суетилась медсестра со шприцем, похожим скорее на средневековое оружие для особо изощренных пыток. Врач, строгая женщина, в брючном форменном костюме, стояла рядом.

— Не понимаю, зачем вам это надо, — вдруг сказала она, — у вас великолепные зубы, почти ни одной пломбы. Люди платят бешеные деньги за протезы, а вы решили вырвать четыре абсолютно здоровых зуба.

— Я и сама, честно говоря, не понимаю, — принужденно улыбнувшись, вздохнула Нина, — я себе нравлюсь и такой, но говорят, что впалые щеки моднее.

— Так, может быть, откажемся, пока не поздно? Поймите, сейчас это будет смотреться нормально, а через пятнадцать — двадцать лет вам придется потратить несколько тысяч долларов на вставные зубы. Или щеки обвиснут.

— Вы ничего не понимаете, — Нина закрыла глаза и откинулась в кресле. Она до потери пульса боялась стоматологов, — я просто отдаю долги. Долги ведь надо платить, не так ли?

И снова она стояла на полукруглом подиуме, и снова на ее лице был густой слой пудры цвета загара. Глаза подведены жирным темно-синим карандашиком, так что издали может показаться, что она плохо выспалась или перенервничала. На скулах едва заметный персиковый румянец. На волосах густой, тускло мерцающий гель. И роковая длина темно-вишневых ногтей. И карминная роскошь припухлых губ.

Нина боялась, что у нее ничего не получится, что она успела позабыть свои профессиональные навыки. Но и фотограф, и сам Василий Сохатый остались ею весьма довольны. А Нина почувствовала даже что-то вроде вдохновения — она легко и непринужденно меняла позы, она смеялась, она смотрела в камеру исподлобья, она резко поворачивалась лицом к объективу — так чтобы за ее спиной колыхалась шелковая волна рыжеватых блестящих волос. Словно и не было в ее жизни унылой больничной палаты, и уродливого бордового шрама на щеке, и перевернутого вверх ногами оранжевого полумесяца в тот роковой вечер.