— Да вы не плачьте, — прошептала медсестра Тонечка. Нина заметила, что девушка старается не смотреть на фотографию. — Сделают вам операцию, опять красавицей станете. Еще лучше, чем были. Будете топ-моделью.

— Нет, лучше актрисой, — усмехнулась Нина, — по-моему, меня взяли бы в малобюджетный фильм ужасов на роль главного монстра. А что, не придется тратиться на гримера.

Теперь уже Нина ждала дня операции взволнованно и нетерпеливо, как когда-то конкурса красоты и поездки в Москву. Ей казалось, что время тянется бесконечно долго, она волновалась, что Вася Сохатый передумает и не заплатит за операцию — и тогда ей придется остаться с таким лицом на всю жизнь.

Вася навещал ее почти каждый день. Приносил нехитрые подарки — сладко пахнущие лилии, блестящий лак для ногтей, новенький детектив, апельсины, швейцарские шоколадные конфеты. Он смешил Нину, рассказывал анекдоты; стремясь вызвать ее улыбку, он решительно поднимал жалюзи, впуская в прохладную, полутемную палату тепло с улицы, яркий свет майского солнца.

— Ты не должна кукситься, — говорил он, — а то я не смогу тебя фотографировать.

— Какая разница? — удивлялась Нина. — Мне же сделают пластическую операцию, и я стану такой, как прежде. По крайней мере, так обещают врачи. Почему же ты не сможешь меня фотографировать?

— А как ты думаешь, почему так мало моделей среди тридцатилетних?

— Ну… им на пятки наступают юные конкурентки, и потом, у тридцатилетней женщины появляются некоторые возрастные изменения: морщинки вокруг глаз… Вон у моей соседки Таньки они уже есть, хотя ей всего двадцать пять. И потом, шея… Все уже не то.

— Но на фотографии-то этого не видно, — возражал Василий, — ни морщинок, ни прыщиков, особенно если правильно поставить свет. И в тридцать пять, и даже в сорок некоторые еще смотрятся девочками.

— Ну тогда почему же?

— Да потому, что у взрослой женщины нет такого блеска в глазах, как у пятнадцатилетки! У нее на лбу нарисована ее биография во всех мельчайших подробностях. Неудачные романы, аборты, ссоры, мелкие бытовые неприятности. Всем сразу станет понятно, что на фотографии взрослая женщина, а не юная, легкомысленная моделька.

— А я-то тут при чем? Мне-то и двадцати еще нет.

И вновь он ответил вопросом на вопрос:

— Нина, скажи, ты когда-нибудь видела по телевизору приюты для малолетних нарушителей? Или исправительные колонии для девочек?

— Видела, конечно, — удивилась она, — а что?

— А то, что эти девчонки выглядят гораздо старше своих лет. Малолетние проститутки, воровки, убийцы. Они столько пережили, что у них рано состарился взгляд. Ты же не хочешь стать такой? Не хочешь, чтобы твои глаза потухли?

— Нет, нет, конечно, нет, — испуганно согласилась она.

— Вот и умница. Ты сейчас слушаешь меня, как будто я твой школьный учитель. Я не вижу всего твоего лица, оно забинтовано, но глаза такие детские… Ты должна такой и остаться. Именно этим ты меня и привлекла.

— Я думала, ты считаешь, что у меня модный образ. Ты сам так сказал.

— Мало ли что я сказал, — махнул рукой Василий, — ты меня особенно не слушай! Мне понравилось, что ты выглядишь как взрослая женщина и при этом у тебя детское выражение лица. В модельном бизнесе это называется беби-фейс… Ну а типаж у тебя, если честно, совсем немодный. Во-первых, ты полновата, во-вторых, у тебя слишком круглые щеки, в-третьих, нос коротковат. Ну ничего, нос-то мы исправим. — Он оптимистично улыбнулся.

— Что значит — исправим? — насторожилась Нина. — Я думала, мне вернут мой прежний образ.

— Увы, это невозможно. Все равно будет немножко не так. И вообще, не лучше ли слегка подкорректировать природу?

Томительное предоперационное ожидание, душно-сладкий наркоз, многочасовое липкое забытье — ее маленькая смерть, — возвращение в ту же самую темную, прохладную палату, — все это было похоже на затянувшийся предутренний сон. Когда же день операции настал, Нинино волнение испарилось, как анапская медуза на горячем камне. Она шутила с медсестрами; не читая, подписала протянутый ей договор. Ее уложили на прохладную металлическую каталку и куда-то повезли по витиеватому подземному коридору — абсолютно голую, накрытую лишь тонкой простыней.

— Зачем раздеваться догола, ведь мне делают не полостную операцию, а всего лишь исправляют лицо? — спросила Нина у приветливой пожилой санитарки.

— Ничего-то вы не понимаете, — словоохотливо откликнулась та, не переставая толкать перед собой каталку, — в операционной должно быть стерильно. Между прочим, там на тебя наденут специальный халат.

В операционной, белоснежной и пахнущей январем, прямо как в американских фильмах, ее встретил улыбчивый анестезиолог. Нине сделали два укола в вену, потом к ее лицу плотно прижали сладко пахнущую резиновую маску.

— Не надо удлинять мне нос, пусть останется как раньше, — хотела сказать она, но не успела.

Губы слиплись, веки потяжелели, как у гоголевского Вия, — видимо, у нее был слабый, чувствительный к наркозу организм. Зато уже через несколько мгновений Нина распахнула глаза — легко, без всяких усилий.

— Нос оставьте прежним, — прошептала она.

— Хорошо-хорошо, все будет в порядке. — Это была Тонечка, Нина узнала ее звонкий, немного детский голосок.

Странно, Тоня ведь палатная медсестра, не операционная. Что она делает в хирургическом корпусе? Нина вяло осмотрелась по сторонам и с удивлением поняла, что находится в знакомой палате — она лежит на прежней койке, и у нее опять перебинтовано лицо.

— Сколько времени? — Голос не слушался Нину, это был даже не голос, а какой-то хриплый шепот.

— Половина пятого, — Тоня подняла жалюзи, — а тебе сейчас нельзя спать. Когда отходишь от наркоза, спать нельзя. Так что меня сюда специально прислали — тебя будить.

Нина подняла руку и осторожно ощупала хитросплетенье тугих бинтов на своем лице. Дотронувшись до щеки, она зажмурилась и даже тоненько заскулила — щека болела так, словно ее только что искромсали тупым ножом.

— Тоня, позови врача, — испугалась Нина, — со мной что-то не так. Щека болит.

— Она и должна болеть, — успокоила ее Тоня, — а ты что хотела? Чтобы и красавицей стать, и ничего не болело? Так не бывает. Терпи, попозже я сделаю тебе обезболивающий укол, а пока нельзя.

— А вдруг они ошиблись? Вдруг сделали что-то не так? — заволновалась Нина. — Может быть, снять бинты и проверить на всякий случай, а?

— Даже и не думай об этом, — Тоня шутливо погрозила ей пальцем, — у нас замечательные хирурги, самые лучшие в Москве. У нас знаешь какие люди оперируются? Рок-звезды, балерины, жены самых известных политиков! Да что там, мне и самой сделали здесь пять операций.

— Пять?! — Нина удивленно посмотрела на Тонечку. Круглая, немного простоватая мордашка, пухлые коротенькие губки, вздернутый нос. Симпатичная, конечно, девушка, но далеко не красавица. Интересно, что именно она оперировала. И зачем?

Тоня перехватила Нинин изучающий взгляд и рассмеялась:

— Да я ничего не меняла, все оставила свое, природное. Только губки силикончиком поднакачала, и то самую малость. Я морщинки у глаз, убирала и двойной подбородок. Ну еще две круговые подтяжки лица.

— Подтяжки? — изумилась Нина. — Сколько же тебе лет?

— Мне? — Тоня снова рассмеялась, у нее был заразительный, звонкий смех. — Мне пятьдесят три, скоро пятьдесят четыре исполнится… Пойду чайник поставлю!

…И снова время превратилось в медлительное чертово колесо, а Нина никогда не жаловала этот примитивный аттракцион, отдавая предпочтение американским горкам чешского производства. Она была торопливой, как сама молодость; ей казалось, что она уже полжизни провела в прохладной просторной палате. За окном отполыхал нереально жаркий июнь. Окно Нининой палаты выходило в тихий староарбатский переулок. Иногда она садилась на подоконник, прижималась забинтованным лбом к стеклу и тоскливо смотрела на легко одетых, загорелых прохожих. Женщины в просторных цветастых платьях с румяными лицами, мужчины в летних рубашках, стройные красавицы в сиреневых обтягивающих шортах — все они казались Нине счастливыми и беззаботными. За окном было жарко и влажно, а в ее палате прохладно: на всю мощь работал кондиционер, Нина даже мерзла и куталась в пушистый свитер. Тоня объяснила это тем, что ей нельзя, чтобы потело лицо — швы могут воспалиться от соли. По этой же причине ей были противопоказаны слезы — а удержаться от них больной было гораздо труднее, чем не потеть.