— Всего лишь говорю со старым знакомым, — скрывает полыхающие эмоции.

В глазах горит сопротивление. Она по-женски боится уронить достоинство, переживает что может попасть в двусмысленную ситуацию. Я бы понял ее, будь она не с ним, а с любым другим. Неимоверными усилиями тушу внутри жестокость. С шипением поворачиваю на выход.

— Марго, уходи, — звучу глухо и властно.

Она поднимает на меня глаза, в них испуг. Транслирую ей, если поведет себя правильно, то все будет нормально. Не надо сейчас мне противостоять. Она делает правильный выбор. Уходит, и я поворачиваюсь к нему.

— Что тебе нужно от моей жены? — рычу, чувствуя, как кровь стучит в висках.

Чертова кровь толчками глушит. В ушах шумит.

Роман стоит спокойно, даже слишком спокойно.

— Мы просто разговаривали, Влад.

— Разговаривали? Я тебя предупреждаю. Еще одна попытка, и тебе не поздоровится. Понял?

— Нет.

— Ты забываешься, бастард. Рожденный ползать, взлететь не может. (М. Горький «Песнь о Соколе» — прим. авт.)

Сжав челюсти до хруста, ухожу в след за Марго. Оставляю его, пусть думает. Если не дурак, то навел обо мне справки. Слов на ветер никогда не бросал. В данном случае подавно. Так что, если решит нарушить мои правила в моем городе, можно повторить судьбу.

— Домой, — прохожу мимо жены.

Она послушно идет за мной. Я не хочу, но все равно беру ее за руку и веду к машине. Всю дорогу она молчит. Так лучше. Пусть молчит. Иначе никому не поздоровиться.

Сидим в полной тишине.

— Влад, я хочу развод.

Слово, как удар хлыста, пронзает тишину машины. Проникает в самые глубины, где недавно бушевала ярость, а теперь разливается ледяная пустота. Лениво поворачиваю голову. Смотрю на ее профиль, освещенный тусклым светом уличных фонарей, и не узнаю. Женщина, которая еще полчаса назад считалась собственностью, игрушкой, говорит о разводе.

— Что ты сказала? — мой голос похож на рык.

Побороть свои клокочущие эмоции не в силах.

— Я сказала, Влад. Ты не слышал?

Она произносит это спокойно, без истерики, без слез, что раздражает еще больше.

Моя бушующая ярость не знает границ. Со свистом рву воздух из легких. Это не та ярость, что была в зимнем саду, готовая разорвать на части. Это нечто другое. То, что еще никогда не испытывал. В глазах скачут красные круги.

— Думаешь, позволю тебе уйти? Ты думаешь, ты можешь просто взять и уйти? — говорю тише, но от этого не менее угрожающе. — Ты моя, Марго. Ты не можешь просто так решить, что тебе надоело.

Она вздрагивает, но не отступает.

— Я не игрушка, Влад. И я больше не могу так жить.

— Не можешь? — кровожадно усмехаюсь, но в усмешке нет веселья. — Ты думаешь, тебе будет лучше без меня? Без моей защиты, без моих денег. Подумала, что сделает твой папаша? Или решила, что я не в курсе психушки? Я твоя защита, Маргарита! — горланю на всю машину.

— Я не знаю, будет ли мне лучше, — тихо сипит перехваченным от слез горлом. — Но знаю, что мне будет хуже, если останусь.

— Хуже? — наклоняюсь, мои глаза ищут хоть что-то, за что можно зацепиться, но нахожу лишь пустоту. — Ты думаешь знаешь, что такое хуже? Ты не знаешь ничего, Марго. Ты не уйдешь, — повторяю не как угрозу, а как констатацию факта. — А этот спаситель, — кривлю губы в злой усмешке, — разве не знаешь, что люди со временем меняются? Уверена, что Роман все еще рыцарь? Власть и положение портят людей, Маргарита. Помни об этом.

— По себе судишь?

С интересом изучаю встревоженное лицо жены. В красных пятнах, губы искусаны, глаза нездорово блестят. С удовлетворением понимаю, что удалось посеять сомнения в душе. Это хорошо.

— По себе? — спокойно улыбаюсь. — Пожалуй, да. Я знаю о чем говорю.

Вот это вечер.

Вернувшись домой, чувствую себя так, будто прошла через ад. Влад взорвался. Как будто внутри него накопилась вся злость, и мой разговор с Романом стал той последней каплей. Но я не могла отказать Роману. Просто потому, что самой было нужно понять и как-то разложить судьбу по полкам. Старым дряхлым дощатым полкам. Других, к сожалению, нет.

Влад всегда бескомпромиссный. Он привык, что все идет по его сценарию, что я всегда рядом, всегда под его контролем. А случилось событие из ряда вон. Рассчитывать на то, что все пройдет гладко было бы глупо. Да я и не рассчитывала.

Его слова как ледяные иглы вонзились в сердце.

«Не могу отпустить».

Как будто я вещь, которую можно просто держать при себе. Хотя что говорить. Я и есть вещь. По крайней мере так себя ощущаю.

Брожу по комнатам в вечернем платье, и ничто не радует глаз. Я в золотой клетке. Все это великолепие лишь декорации к жизни. Мотаюсь угасающим пламенем свечи. Ловлю в зеркало свой потухший взгляд. Подхожу ближе. Поднимаю руки и приглаживаю волосы назад. На шее сверкает ненавистный ошейник. Сдираю, зашвыриваю куда-то.

— Ненавижу ошейники, — бормочу.

Кристовского нет. Ушел в нашу спальню в компании бутылки виски. Хорошо хоть баб своих не притащил, я бы точно рехнулась.

Без сил падаю в кресло. Думаю о Романе. О том, как смотрел на меня. Я ждала, что скажет хотя бы что-то. О том, как скучал, как думал обо мне. Ведь мы были так близки. Пусть это в прошлом, но все же. Ха-х! Много хочу, да? Почему не сказал того, что так хотела услышать? Неужели совсем забыл?

— Беспощадное время. Лютое. Ты все убиваешь.

Телефон в руке кажется тяжелым. Смотрю на экран, хотя знаю, что там ничего нет. Никто мне не напишет. Никто не поймет. Смешно, но я жду сообщения от него. Да-да, сама себе могу же признаться. Но нет! Его, мать вашу, нет!

Хочу сбежать. Сбежать отсюда! Больше не могу.

Чтобы не передумать, быстро выскальзываю из дома. Не могу больше здесь находиться. Не могу больше дышать этим воздухом. Я сажусь в машину и еду к родителям. Резко выезжаю и гоню на максимум. Скорость единственная радость, которую могу себе позволить.

К черту! Иди к черту все! Ненавижу. В душе тоска и вселенская истерика. Я урод? Я девочка для битья? Почему не могу просто жить? Почему все тщательно отворачиваются и говорят: у тебя прекрасная жизнь, ты в достатке и есть все-все. Что тебе еще нужно?

Отвечу. Жить!

С визгом торможу перед домом родителей. Хлопаю от души дверью, резко открываю дверь и прямиком следую в кабинет отца. Он там. Я знаю. С улицы увидела, как горит лампа в комнате.

— Отец, — стучу каблуками. Со сдерживаемой злостью поднимает голову. — Нам нужно поговорить.

— Явилась⁈

Его лицо багровеет.

— Ты хоть понимаешь, что натворила? — кричит, нависая над столом. — Тебя видели с мужиком! Ты поставила нас в позорное положение! Тебя обсасывают на каждом углу!

— Я ничего дурного не сделала, — огрызаюсь. — Выслушай, пожалуйста.

— Пожалуйста, что? — обрывает. — Ты хочешь разрушить все? Ты хочешь, чтобы Влад меня разорил? — трещит от гнева. — Ты же знаешь, что ты подписала! Если нарушишь брачный договор, Кристовский меня уничтожит!

— Для тебя деньги важнее? — ору в ответ, сбрасывая оковы. — Я твоя единственная дочь и я не могу больше так жить. Вы продали меня! Я хочу развестись с Владом!

Громкий удар кулаком по столу возвращает в реальность.

— Развестись? — придушенно хрипит. Отца трясет от ярости. — Я тебя в психушку сдам, если ты еще раз такое скажешь! Ты не понимаешь, что делаешь! Или забыла те дни, когда тебя приводили в чувство. Ненормальная! Тебя нужно лечить!

Слова родителя выливаются сверху ледяным ушатом воды. Стою мгновенно разбитая, опустошенная. Он сделает это ни разу не сомневаясь ни в чем, я в ловушке. В ловушке из золота, из обещаний, из страха. И выхода, кажется, нет.

— Ты не можешь со мной так поступить, — кричу без голоса. — Я живой человек. Ты не посмеешь.

— Я? Не посмею?

Смотрю на искаженное гневом лицо, на дрожащие пальцы, сжимающиеся в кулаки, чувствую, как внутри меня что-то окончательно умирает. Психушка. Он угрожает мне психушкой. Как будто это самое страшное, что может случиться. А разве это не психушка жить в золотом клетке, где каждый мой вздох контролируется, где мои чувства лишь помеха, где моя душа медленно увядает под тяжестью чужих амбиций.