Дело не в этом. Дело в том, что он ни на что не годится. Андрей Степанович мелкая сошка не только в мире финансовых воротил, он мелкий по жизни во всех аспектах. А у мелочи самое большое что? Эго. Любимое, тщательно взращиваемое эго.

— Да. Заключил.

— Ооо. Поздравляю! Кстати, Марго искала со мной встречи.

Упоминание о жене заставляет насторожиться. Это ведь еще одна причина доброго жеста тестюшки-слизняка. Не так ли?

— Зачем?

Передаю секретарю, чтобы принесли пару кофе. Черного и несладкого. Услышав заказ, тесть передергивает вялыми плечами, обтянутыми тканью элитной марки. Сморщенный кусок гнилого картофеля в люксе. Убогое зрелище.

— Влад, сынок, — придвигается ближе. Манит рукой, чтобы приблизился, будто собирается открыть великую тайну. Не двигаюсь с места. Тесть, поерзав, тихо говорит. — Надо наладить жизнь. Мы с матерью понимаем, что может у вас не все хорошо, но это же бабы, — мерзко смеется. — У них в голове солома. Она не раз просила нас о возможности обсуждения расторжения брака.

Я об этом знаю. Ни одна попытка жены успехом не увенчалась моими стараниями. Слушаю слизняка дальше.

— И?

— Я не хочу, чтобы дочь совершила ошибку, — приторно сочувственно выдает, сокрушенно качая головой. Ох, сукааа. Как собака на торпеде в дешевой тачке. Еще загавкать осталось и все срастется. — Ваш брак очень важен для всех и вас в первую очередь. Нужно…

— Мы сами решим, что нам нужно, — пресекаю. — Это все?

Тесть недовольно скорчивается. На роже все скорби мира танцуют грустный вальс. Постукиваю карандашом о стол. Жду трагичные сопли в довесок. Я не способен на чувство в традиционном смысле. Но даже такая тварь, как я понимает, что детей надо любить как минимум. А что на черной душе Андрея Степановича давно известно.

— Мы разберемся, что нам необходимо без вас, — зверею.

— Не надо так, — бледнеет. — Я пришел с добром. Никому не нужны постоянные ошибки моей дочери. Она без конца куда-то вляпывается. Что ей не живется! — с желчной досадой.

Смотрю на него, на это жалкое подобие мужчины, и чувствую, как внутри бурлит нечто первобытное, дикое. Он пытается говорить о счастье Марго, о ее ошибках.

Ошибки! Его ошибки — это трусость, жадность, неспособность защитить то, что дорого. Смеет еще рассуждать?

— Это все?

— Тебе не все равно? — выходит из себя. — Так и будешь терпеть вонючие цветочки?

Вот этого не надо. Вот сейчас это лишнее было. Чтобы не размазать табло слизняка по красному дереву от греха перемещаюсь подальше.

Подхожу к окну, смотрю на город, на эти крошечные точки, которые живут своей никчемной жизнью. Они не знают, что такое настоящая сила. Они не знают, что такое иметь все и хотеть большего. Они не знают, что такое Марго. Как и ее долбанутый папаша не знает. Это лишь мне ведомо.

Я уверен.

Вонючие цветочки. Марго их отдавали лишь потому, что я велел. То была ее отдушина и вера во что-то светлое, после моих загулов. Зачем это делал? Игра такая. Победи бледные лики из прошлого. Херового, блеклого и нищего прошлого.

— Твои предположения?

Послушать версию тестя интересно. Он думает, я не в курсе юношеской влюбленности жены. Дебил. Как только я понял, что Марго не девственница полгорода на уши поднял. Я опоздал. Тесть с парнем расправился раньше. Я тупо не успел.

Родственник все еще стоит, бледный, как полотно. Он думает, что я сошел с ума. Возможно.

Делаю шаг к нему. Он отступает. Правильно. Он должен бояться. Он должен знать, с кем имеет дело. Я — Влад. И я получаю все, что хочу. Все.

— Будешь молчать, — холодно улыбаюсь. — Папаша?

— Хватит, Влад, — снова перекашивает лицо. — Есть одна история. Не хотел тебе говорить, но все зашло слишком далеко. Был у дочери романчик. С нищим пылким юношей. Так вот мои люди с ним разобрались. Немного поучили и вышвырнули из города, запретив возвращаться назад, — презрительно закатывает глаза. — Чернь вонючая, — презрительно отряхивается, будто на него рвота попала. — Полез куда. Захотели они… червяки! Ненавижу нищебродов. Они созданы для того, чтобы нагребывать на наших предприятиях. Обслуга! А туда же!

Его трясет, как на сеансе экзорцизма. Эк, разошелся как. Голубая, сука, кровь. А отец его из деревни приехал. Забыл свои корни?

— Успокойся. Мы не об этом говорим. Мне происхождение людей не мешает жить. Конкретно к делу давай.

— Вам нужен ребенок, — решительно хлопает по коленке. — Иначе букеты не прекратятся. Моя охрана ищет кто их посылает. Не могут найти. Понимаешь? — приглушает наполненный злобой голос. — А если этот тот паренек или кто другой? Вопрос не в этом, кто он. Вопрос в том какие у него возможности, если мы со своими исходными не может вычислить. Думал об этом? Засунь в Маргариту ребенка! Другой дочери для брака у меня нет! Теперь защитить дочь не в моей власти.

— Заткнись! — моментально взрываюсь.

Пытаюсь из всех сил сдержать припадок. Еще немного и размажу тестя по стенке. Не надо указывать. Приказывать запрещено!

Самое поганое понимаю, что суть совсем в другом кроется. Мне плевать на выходки отца Марго. Мне категорически НЕ плевать на сраные бордовые розы и того, кто их приносит. Сначала да, была игра. Отдушина Марго. Она находила утешение в букетиках. Но потом контроль стал уязвим. Это моя единственная брешь.

— Защитить? Психушкой? Разве не так ты ее защищал тогда?

Снова смотрю на него, на дрожащие руки, в испуганные глаза. Думал, что может управлять мной, как и всем остальным. Ошибается. Я не его пешка. Я тот, кто дергает за ниточки.

— Не думал, что узнаю постыдную тайну? А ты в курсе, чем там кололи твою дочь? — хлещу словами по щекам, как вонючей тряпкой. — Покорная дочь очень удобный инструмент, так? Я нашел ее лечащего врача. Знаешь, что Марго три дня лежала привязанная ремнями? Под капельницами? — безразлично осведомляюсь. — Не в себе! Лишенная воли и желания.

— Ты не понимаешь, Влад, — бормочет, пытаясь унять дрожь. — Я просто хотел, чтобы Марго была счастлива.

Надо как-то выместить. Не нахожу ничего лучше и сметаю со стола статуэтку. В хлам разлетается. Поднимаю с пола обломок. Тяжелый, холодный. Сжимаю его в руке, чувствуя, как он впивается в ладонь. Боль. Это то, что хорошо понимаю. Это то, что могу контролировать. И сейчас контролирую свою ярость. Направлю и использую.

— Счастье? — усмехаюсь. — Счастье, когда ты имеешь все, что хочешь. А я хочу Марго. И я ее получу. Любой ценой. Положить мне на эти букетики.

— Ну смотри, — недовольно роняет тесть.

Плевать на него.

Она — моя. Моя собственность. Моя самая прекрасная, самая сложная игрушка. Я не знаю, люблю ли я ее. Любовь — это слабость, уязвимость. А я не уязвим. Я — машина. Машина, которая строит, которая разрушает, которая получает.

Но потерять ее… Это как потерять часть себя, часть своей власти. Она — мое отражение, мое самое ценное приобретение. И этот Роман… Он посмел прикоснуться к ней…

— Тебе пора, — весомо рекомендую, поворачиваясь спиной. — Больше в нашу жизнь не суйтесь. Она вас не касается.

— Слышала о выгодной сделке Влада, — сдержанно прощупывает почву Лаура.

Неопределенно машу в воздухе кистью. Обсуждать дела Кристовского не намерена ни с кем. Даже с Лаурой. Она считается моей хорошей приятельницей. По крайней мере, немногая из тех, кто не помешан чистоте «крови».

— Понимаю, — ровно улыбнувшись, переводит тему.

Признательно отвечаю тем же. Вот поэтому мы все еще общаемся. Она особо не лезет ко мне, я к ней. Но все же нам есть что обсудить.

Солнечные лучи пробиваются сквозь витражные окна кафе, раскрашивая столики причудливыми узорами. Сижу напротив Лауры, потягивая свой латте, пытаюсь уловить в ее глазах ту самую искру, которая всегда выдает волнение. Оно есть. Я голову на отсечение даю. Иначе бы не остановила меня посреди бутика и не предложила свое общество.

— Марго, как поживает твой Влад? — голос мягкий, как бархат, но я чувствую легкое напряжение в вопросе.