— Ты слишком громко дышишь. Возбудилась? — шепчет на ухо. Хорошо, что он не видит, как моя кожа покрывается мурашками.

— За себя говоришь? Думаешь, я не чувствую?

Торжествующе улыбаюсь, потому что его член упирается в мой живот, и в чьих-то штанах уже стало ощутимо теснее. Пытаюсь отодвинуться, но он шикает:

— Не ёрзай!

— А то что? Проткнёшь своим копьём? Или на кол насадишь?

— Эля… — тянет с угрозой. Голоса за дверью стихли, мы одни, в темноте, прижатые друг к другу так, что не шелохнуться. Я сглатываю, но получается слишком громко. Губы печёт.

— Отодвинься.

— Мне некуда.

— Тогда перестань об меня тереться.

— Я не трусь! — раздражённо выдыхает Рома. — Это ты трёшься!

— Знаешь, что! — задыхаюсь от возмущения. Темнота и невозможность увидеть его глаза делают своё чёрное дело — заставляют потерять бдительность, иначе я ни за что бы не позволила ему себя поцеловать. Он сплетает наши языки слишком грязно и пошло, буквально теряю рассудок, впиваюсь в его запястья, беззвучно умоляя остановиться и одновременно не останавливаться. Только лязг двери заставляет оторваться друг от друга. Свет в подземелье слабый, но всё равно заставляет зажмуриться. Оттолкнув Рому от себя, я едва сдерживаюсь, чтобы демонстративно не вытереть рот.

— Мы победили! — торжественно объявляет Виена.

— Никогда так больше не делайте, оказывается, у меня клаустрофобия, — ворчу, тяжело дыша. Рома молча отходит в угол камеры. Уже в микроавтобусе, когда все с шумом делятся впечатлениями, он перегибается через сиденье — сел за моей спиной — и говорит:

— Это ничего не значит.

Моя бровь ползёт вверх. Пользуясь тем, что все слишком увлечены разговором, поворачиваюсь, смотрю в глаза, отвечаю:

— Конечно не значит. Ты же не думал, что я тут же потеку и прыгну в твою постель.

Отворачиваюсь, мурашки щекочут кожу от его шепота:

— Спорим, ты до сих пор мокрая?

— Я не буду с тобой ни о чём спорить, — цежу, глядя в окно. — Не приближайся ко мне, сделай милость.

— И не подумаю. Сама прибежишь.

Роман

Эля меня избегает. За весь вечер ни разу не подошла, не взглянула в мою сторону. Я решил сбавить обороты, резко встал на ручник, пусть расслабится. Смотрю, как у неё начинают блестеть глаза и не замечаю, как Михаил постоянно подливает мне какую-то местную гремучую смесь. Сладкая настойка из лесных ягод больше подходит для девочек, и пьётся легко. Когда Виена подскакивает и зовёт танцевать, пытаюсь встать, а ноги не слушаются. Кости как будто чугунными стали, хотя голова ясная. Ничего не понимаю — все остальные пляшут на площадке перед мангалом, а я пошевелиться не могу.

— Скоро до головы дойдёт, — коварно улыбается Эля, не пойми, когда и как появившаяся за спиной. Она что-то пила, но вот что? Точно не эту настойку.

— Решила меня напоить? — язык уже еле ворочается.

— Не-ет, — тянет, поднимая руки вверх. — Ты сам, никто ведь не заставлял.

— А что потом? — становится интересно. — Воспользуешься моей слабостью?

— Конечно! — отвечает уверенно. — Жди, завтра весь интернет заполнят твои голые фотки.

— Ладно, тогда хотя бы выбери для меня нормальные позы, — снова пытаюсь подняться и снова падаю на скамейку.

Понимаю, что улыбаюсь. Глупо так, широко и счастливо. Ни злости на то, что напоили, ни обиды нет, наоборот, хочется всех любить.

— Стерва ты, Элька, — говорю весело.

— Поэтому лучше тебе со мной не связываться, себе дороже будет, — кивает она, хлопая по плечу. Ноги у меня не работают, а вот руки пока ещё вполне, потому что успеваю схватить её и усадить себе на колени. Коротко взвизгнув, Эля упирается в плечи, испуганно оглядывается. Уже стемнело, в под крышей беседки зажглись круглые фонарики, но мы сидим в полумраке, от костра, наверное, вообще не видно.

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, — говорю, удерживая, не давая вырваться. Её глаза и губы слишком близко, хмель бьёт в голову, но не тяжёлым молотком, а звоном множества колокольчиков. Чувствую, как кончики пальцев касаются моей шеи, сглатываю.

— Значит, я больше не изменщица и обманщица? — тихо тянет Эля, скользя взглядом по моему лицу. Мысли путаются, с трудом доходит, о чём она говорит.

— Нет, — веду ладонями по спине вверх. — Ты — моё наваждение.

Что несу? Если бы сам знал! Язык работает быстрее мозга, сердце качает кровь, как мотор на пределе возможностей.

— Надо же, как заговорил, — её шепот завораживает. — Ещё немного, и я поплыву, и что ты будешь с этим делать, Ромео?

Пытаюсь ответить, честно пытаюсь, но в глазах плывёт, голова наливается свинцом. Утыкаюсь лбом в её плечо, обещаю себе, что только на мгновение прикрою глаза. Пара секунд, и всё. И отключаюсь.

Просыпаюсь в полной темноте. Рядом кто-то храпит, запах перегара можно топором рубить. Постепенно глаза привыкают, различаю окно, тумбочку с лампой, рядом ещё одна кровать, на которой спит кто-то массивный. Судя по фигуре — Михаил. Снаружи тихо, кажется, я проспал весь праздник. Странно, но после всех возлияний никакого похмелья не чувствую: голова в порядке, ноги-руки тоже, даже сушняка особо нет. Выхожу на улицу, на свежий воздух и приятную прохладу. Хорошо.

Тишина живёт, лес дышит, шелестит ветвями над головой. На крыльце каждого домика горит небольшой фонарик. Спускаюсь, иду к беседке, надеясь найти там бутылку воды. Только подошёл к столу, и дверь одного из домиков открывается. Эля выходит на крыльцо, на плечах плед. Садится на верхнюю ступеньку и задумчиво улыбается. Свет падает на неё сверху, мягко освещая. Тихо подхожу к ней, молча сажусь рядом.

— Тут красиво.

— Да, — кивает. — Когда в первый раз сюда попала, надышаться не могла. Оказалось, я не люблю большие города.

— Почему уехала в Питер?

— Думала, там больше возможностей. А сейчас сижу и думаю: кто решил, что надо добиваться именно этого, не другого? Кто ставит эту планку, до которой мы все хотим дотянуться? Я так давно мечтала стать шефом, но зачем? Почему именно сейчас? Хотела соответствовать стандартам своего бывшего, но мне комфортно здесь и сейчас. — Поворачивается, смотрит в глаза. — С тобой.

— Это признание?

— Признание твоих заслуг. Мне нравится у тебя учиться.

Звучит, как заключение мирного соглашения. В самом деле, что мы бодаемся, как маленькие, если можно нормально существовать на одной территории? То, что происходит между нами, личное и точно не должно смешиваться с работой. Оба — профессионалы, а ведём себя глупо и смешно. Протягиваю ей руку, Эля пожимает.

— Мир, — улыбается.

— Мне нравится тут, — смотрю на лес. — Не только конкретно здесь, но и в ресторане, и вообще в Выборге. Тут своя атмосфера. Знаешь, душу лечит.

— Ты её любил? — спрашивает, глядя прямо перед собой.

— Да, — отвечаю просто. — А ты?

— Думаю, нет. Но у нас были хорошие моменты.

— Мы начали с тобой не с того.

— Мы не планировали продолжать.

— Ты бы хотела попробовать? — смотрю на неё, пытаясь заранее угадать ответ. Эля легко пожимает плечами, сцепляет руки в замок.

— Не знаю, — говорит наконец. Склонив голову набок, смотрит на меня. — Может быть.

— Честный ответ. Тогда, может, попытаемся начать с чистого листа? Как будто недавно познакомились и ничего не было.

— Если бы это было возможно. — Эля приподнимает бровь. — Я слишком хорошо помню, что было.

— Мне приятно, что до сих пор не смогла забыть.

— Как ты заметил, я за честность, так что можешь поправить корону, ты — отличный любовник.

— Мне тоже всё очень понравилось. Даже слишком. — Кладу ладонь на прохладную щёку, поворачиваю к себе. Тот момент, когда слова лишние, зато самое время для поцелуя. Эля берёт меня за запястье, но не отстраняет, а наоборот — тянет на себя. Мы целуемся неторопливо, сладко-сладко, перебирая губы. Некуда спешить, страсти нет, только нежность и желание целовать снова и снова. Заключаю лицо в ладони, смешиваю наше дыхание. На этот раз она не собирается кусаться, угрожать, шипеть. Это капитуляция, полная и безоговорочная. Меня накрывает волной тепла — ничего общего с жаром, который вспыхивал, стоило её коснуться. Я по-прежнему хочу её, но сейчас к острому желанию примешивается лёгкий ванильный оттенок, который хочется неторопливо распробовать. Прерываясь, смотрим в глаза и снова целуемся, лаская губы.