Пространство между нами съеживается, превращается в узкую, наэлектризованную полоску воздуха. И эта чертова полоска вибрирует, гудит.

Притягивает.

Трахаться можно, Крис.

Это же просто секс — у него давно не было, у меня — тоже.

Это. Совсем. Ничего. Не значит.

Авдеев смотрит — чуть-чуть склоняет голову набок.

Хочет треснуть его по башке, чтобы отпустил свой долбаный контроль и показал хотя бы что-то живое. Хотя, с чего я решила, что после всего случившегося между нами — живое вообще существует? Потому что мы перестали друг на друга откровенно шипеть? Потому что он склеил мою дурацкую чашку? Или просто потому, что мне так хочется?

Я делаю пару шагов навстречу.

Между нами — огромный мраморный «остров» стола и такая густая тишина, что в ней тонет даже тихое потрескивание дров в камине из соседней гостиной.

Медленно, как будто иду по тонкому льду, обхожу этот проклятый остров, разделяющий нас как континент. Каждый шаг гулко отдается в ушах, смешиваясь с оглушительным грохотом собственного сердца.

Я иду к нему, как на эшафот, но добровольно.

Останавливаюсь только когда подхожу так близко, что могу сосчитать морщинки в уголках синих глаз. Так близко, что чувствую жар, исходящий от его кожи. Он не двигается. Просто смотрит на меня сверху вниз, держа руки расслабленными в карманах штанов. Он всегда их так держит. Рефлекторно? Это сигнал мне, чтобы даже не рассчитывала или попытка удержать себя в рамках наших новых… правил?

Мозг кричит: «Беги!». Но тело не слушается.

Я пришла сюда за водой. Но на самом деле я пришла сюда за ним.

— С Рождеством, — шепчу — и краснею, но не от стыда, а от похоти, которая разливается под кожей. — Прости, что я без подарка.

Делаю последний, самый маленький шажок.

Между нами только наэлектризованный воздух.

Авдеев… смотрит. Даже не шевелится.

А я чувствую себя круглой идиоткой, потому что с чего-то поверила, что ему вдруг захочется точно так же остро, как и мне.

Он не сделает шаг навстречу. Конечно, нет.

Глупая, сумасшедшая идея.

А ты, Крис, просто… полная круглая идиотка.

Отступаю, делаю шаг назад.

По хуй, даже если это будет выглядеть как бегство. Я хотя бы спасу остатки своего самоуважения.

Завтра вообще из комнаты не выйду!

Но развернуться не успеваю.

Он хватает меня за запястье. Резко. Безапелляционно.

Рывок — и я лечу вперед, впечатываясь всем телом в его твердую, горячую грудь.

Удар выбивает из легких весь воздух. Успеваю только ахнуть — а его вторая рука уже обвивает мою талию, прижимает к себе так сильно, что я не смогла бы пошевелиться даже если бы приложила к этому все долбаные усилия.

Но я не пытаюсь.

Не хочу.

Боже, просто не хочу…

Его рот накрывает мой.

И это… блин, ни черта не поцелуй.

Это — шторм.

Гребаное наказание, утверждение власти, укус голодного зверя.

Требовательные грубые губы не целуют — они кусают, пьют мои стоны. Язык властно, безжалостно вторгается в мой рот, я отвечаю с таким же бешенством. Кусаю его губы до привкуса крови, цепляюсь пальцами в широкие каменные плечи, пытаясь отыскать в этом урагане хотя бы малюсенькую точку опоры.

Мы как два голодных, измученных зверя, которые наконец-то добрались друг до друга.

Вадим отрывается от моих губ, оставляя за собой след из огня вниз по шее, до ключиц, хрипло шепча мое имя как проклятие:

— Крис… Блядь, Крис…

Стону, выгибаясь ему навстречу, подставляя под безжалостные зубы больше и больше голой кожи. Хочу, чтобы оставил на мне следы. Много-много следов и зверских отметин, чтобы завтра утром я проснулась и знала, что это было не сном.

Он подхватывает меня под бедра так, будто я ничего не вешу, одним движением сажает на холодную, гладкую поверхность кухонного острова. Мрамор обжигает кожу сквозь тонкую ткань пижамных шорт, и от этого контраста — его жар и холод камня — у меня окончательно сносит крышу.

Авдеев встает между моих бедер, и я тут же обвиваю его торс ногами, притягивая к себе, не давая ни единого шанса на отступление. Его руки срывают с меня футболку, отшвыривают куда-то в темноту. Он смотрит на мою обнаженную грудь, на соски, затвердевшие от холода и возбуждения, и в синих глазах вспыхивает… боже, я не знаю, что это, но хочу в этом утонуть.

Ты же трахнешь меня сейчас, Тай?

В голове мелькает мысль о том роскошном комплекте черного кружева, который лежит на дне моей сумки, и я мысленно смеюсь. Слава богу, я его не надела. Нам некогда. Нам отчаянно некогда.

— Только попробуй сейчас… — Выстанываю и ерзаю от нетерпения.

— Что сказал твой врач, Крис? — Пальцы уверенно накрывают мои колени, разводят медленно, но так широко, что тянет в паху. Так офигенно, что я готова попросить на хрен меня порвать.

Боже, совсем сдурела.

— Кристина, я вопрос задал…

— А? — Трясу головой, пытаясь понять, сообразить, что он такое спрашивает? Мозг, точнее то, что от него осталось, тонет в бушующем океане изголодавшихся по этому мужику гормонов.

— Ебать тебя можно, Барби? — Усмехается, за бедра подтягивая ближе к себе, так, что моя промежность впечатывается в его пах.

Там так много и твердо, что вместо ответа я запрокидываю голову и стону, выкручивая похотливые круги.

— Ты назвал меня Барби, Таааай…

В ответ пальцы зарываются мне в волосы, сжимают — не больно, но крепко, фиксируя мою голову в одном положении, смотрящей на него. На потемневшие голодные глаза в длинных ресницах, на приоткрытые губы, острющие скулы…

— Я тебя и пальцем не трону, пока не услышу ответ.

— Да, Тай. — Облизываю губы, улыбаясь. Наконец-то доходит, что он спрашивает. — Ебать меня можно было еще пару недель назад.

— С какими оговорками? — Он нависает совсем впритык, так, что кажется, совпадают даже наши голодные зверские улыбки.

— Мммм… — Зыркаю на него из-под ресниц. — Осторожненько… Вадим Александрович.

На секунду на его лице мелькает что-то похожее на легкое разочарование.

Я хрипло смеюсь, потому что сама ни хрена не хочу «осторожненько».

А потом он наклоняется, горячий, влажный рот накрывает мой сосок — и все…

Я громко стону. От шока и удовольствия, от того, как его язык обводит чувствительную плоть, как ее прихватывают и оттягивают зубы. Как потом он жадно его посасывает, пока ладонь накрывает второе полушарие и пальцы сжимают, сильнее и сильнее, заставляя мое тело задрожать от восторга.

Запускаю пальцы в темные, еще немного влажные волосы, сжимаю пряди, притягивая его еще ближе и ближе.

Выгибаюсь дугой на холодном камне, когда жадный рот тянется ко второму соску, обхватывает, сосет. Язык облизывает по кругу, и ощущается это… пошло и горячо.

Авдеевская рука скользит вниз, под резинку моих шорт.

Находит влажные, горячие складки между ног. Пальцы поглаживают — не слишком нежно, а именно так, как нужно: снизу вверх, собирают и размазывают влагу, которой так много, что даже шорты промокли насквозь. Я толкаюсь навстречу — очевидно выпрашивая. Он в ответ без долгих прелюдий толкает в меня сначала один палец, потом — второй, растягивая, толкая движения вверх, к пупку. Я вскрикиваю от кайфа, на этот раз — громче и в его рот, потому что Вадим снова целует меня, поглощая мой крик, смешивая его со своими хриплыми стонами.

Я перестаю ощущать связь с реальностью.

Окончательно. Официально.

Есть только он — его запах, вкус и сила.

В какой-то момент он подхватывает меня на руки, сдирает шорты, пока я тащу вверх его футболку. Моя тоже слетает в неизвестном направления — и я снова вздрагиваю от контакта с прохладным мрамором, на котором сижу теперь уже абсолютно голая. Хочется пошутить про «место женщины — на кухне», но не получается — мой рот снова занят авдеевским языком, и это ощущается абсолютно правильно.

Тянусь пальцами к резинке его штанов, на секунду замираю, но меня снова отрывает, когда в ответ на паузу Вадим выразительно толкается бедрами навстречу.