Никакой записки, конечно же, нет. Да и букет выглядит скорее просто элементом украшения, а не знаком внимания. Осматриваю гостиную, бросаю взгляды на предметы декора, пытаясь понять, могут ли здесь быть камеры слежения и если могут — то где? Даже не знаю, зачем мне эта информация.

— Детская полностью оборудована, — продолжает Алёна, ведя меня по стеклянной лестнице на второй этаж. — Кроватка, пеленальный стол, все по стандартам безопасности.

Заглядываю в комнату. Серая, с голубыми звездами, кроватка, как трон, лаконичная мебель.

Красиво. Наверняка дорого. Жутко экологично, само собой. Мне ли жаловаться — это же для моего сына.

Но проблема в том, что я хотела сама покупать чертову кровать, столик, игрушки. Сама оборудовать его уголок. Не знаю как — откладывала до последнего, потому что боялась, не знала. А теперь… уже никогда не узнаю, потому что вот эта выхолощенная красота как из каталога, выглядит… идеально. А я сделал бы так же? Или криво, но с душой?

Алена смотрит на меня, как на экспонат, слегка скрывая удивление от того, что я так и не переступила порог. На секунду мне кажется, что на ее лице выразительно написано: «Неблагодарная дура», но вместо этого помощница Авдеева проводит меня дальше по коридору.

— Главная спальня, — толкает дверь, и я вижу кровать, как из журнала, люстру, гардеробную, забитую одеждой, которую я не выбирала. — Все подобрано в вашем размере и с учетом беременности.

— Конечно, — бормочу, — Вадим Александрович знает, что мне идет.

— Если захотите что-то переделать — пожалуйста, дайте мне знать. На карте безлимит, но лучше, если вопросы ремонта будут решаться через меня — я смогу подобрать вам временное жилье на период переделки.

Я просто пропускаю ее слова мимо ушей. Мне здесь даже ни до чего дотрагиваться не хочется, потому что — не мое, и совершенно бессмысленно даже пытаться сделать это своим. А еще я просто адски вымоталась снова — который раз за год? — вить новое гнездо. Видимо, не судьба.

Единственное, что мне нравится в этой спальне — она совмещена с детской красивой, идеально вписанной в интерьер аркой.

Алена в очередной раз никак не реагирует на мою реплику, показывает ванную — тоже совмещенную. Изящная ванна на ножках, тропический душ, мрамор, полотенца, зеленый уголок. Вся моя квартирка в Осло была примерно, как одно это пространство. Мне хочется поцарапать что-то — просто из внутреннего протеста против вылизанного порядка, может быть, разбить зеркало, но вместо этого вслед за Алёной спускаюсь на первый этаж.

По пути она подробнее рассказывает про первый визит в клинику, про водителя, который «всегда на связи», но я уже не слышу. Мой взгляд цепляется за террасу за панорамными окнами. Море. Закат. Оранжевое небо, цвет которого я почти забыла в Осло с его белыми ночами.

— Я закончила, — говорит Алёна, кивая на папку на столике. Выглядит она внушительной. Может, там еще один договор? Не знаю даже, о чем, но Авдеев бы наверняка придумал. — Если что-то нужно, звоните Виктору или мне.

— А Вадиму Александровичу? — срывается с языка, о чем я тут же жалею. Но — гулять так гулять. — Или Его Величество отвел для моих обращений час в неделю?

Алена смотрит на меня, как на ребенка — заслуженно, наверное — который спросил глупость, и уходит. Дверь за ней закрывается с мягким щелчком, и я, наконец, остаюсь одна. Оставляю свою сумку прямо на полу, потому что на белоснежный диван даже смотреть больно, не то, что дышать или, тем более, трогать.

Иду на террасу. В лицо сразу ударяет воздух с запахом соли и шум моря.

Забираюсь с ногами в удобное и просторное плетеное кресло, кладу руку на живот и шепчу:

— Мы справимся, малыш.

Но в груди предательски жжет: «Точно справишься, Крис?».

Я хочу верить, что Вадим не будет жестко давить.

Хочу верить, что все это — просто маленький акт мести за то, что я сделала.

Что со временем… ему надоест и он просто даст мне дышать.

Попытки представить наше совместное воспитание ребенка превращаются в пыль. В который раз. Я делаю это регулярно уже неделю, с тех пор как подписала бумаги, и ничего не получается. Как бы не крутила этот сложный пазл, он не складывает в «долго и счастливо». Мне рядом с ним даже физически находиться было больно, ему со мной, очевидно, противно. До родов мы вряд ли будем контактировать чаще самого необходимого минимума, а что потом?

У нас будет график посещений?

Или… он будет просто забирать ребенка когда ему вздумается?

Мысль о том, что он уже воспитывает дочь один почему-то вспыхивает в голове только сейчас. Именно в таком контесте — он уже воспитывает ребенка сам. Даже если отец Станиславы Шутов, это не отменяет того, что у нее должна быть мать. И если девочка с Авдеевым, то и мать тоже была где-то поблизости. А теперь ее просто нет. Нигде. Она как будто просто испарилась.

Я чувствую на коже противную липкую панику. Настолько нестерпимую, что вскакиваю на ноги и пытаюсь растереть предплечья, чтобы избавиться от противного ощущения, но оно становится только еще сильнее.

А что, если все это — просто замыливание глаз?

Что как только я рожу сына — меня тоже… просто не станет? Не важно, каким образом, но я просто стану еще одним пустым пятном в его жизни, точно так же как мать его дочери? Что пока я буду донашивать ребенка, Авдеев будет плести свою паутину, а потом просто поставит меня перед фактом.

Он на такое способен?

Господи.

Я прячу лицо в ладонях, сглатываю стоящий в горле ужас и быстро иду на кухню.

Открываю холодильник, издаю громкий стон — даже здесь все идеально, вплоть до того, что бутылки с соком разложены по цветам. Беру бутылочку с минералкой и делаю пару жадных глотков.

«Он способен забрать у меня ребенка?» — бьется в висках.

Я не знаю, ни черта уже не знаю, на что он способен.

Обвести меня вокруг пальца и использовать, чтобы слить Гельдману дезу, Авдеев оказался очень даже способен. И даже если моего отца он напрямую не убрал… черту, за которой это стало просто вопросом времени, начертил именно он. С точки зрения его морали, у него полностью развязаны руки поступать так, как ему хочется.

Как это будет «правильно» для него.

Или как она там сказал? «Исходя из интересов моего сына и моих».

Меня в этих интересах он не обозначил даже пунктиром.

В этой стерильная тишина, как в музее, чувствую себя самым ценным экспонатом с табличкой «Собственность Авдеева».

Я возвращаюсь за брошенной в гостиной сумкой. Белоснежный диван продолжает «смотреть» на меня как на унылое говно, не достойное даже его касаться. Ну и ок, мне не привыкать сидеть на полу. Тащу сумку на кухню, надеясь, что хоть там найду уголок, который смогу отвоевать у этой инстаграмщины.

Но черта с два.

Кухня — точно, как из журнала. Как будто Авдеев листал его, выбрал то, что понравилось ему, ткнул пальцем — и как по мановению волшебной палочки все сделали именно так. Черные глянцевые шкафы без ручек, тяжелая мраморная стойка, такая глянцевая, что в нее можно смотреться как в зеркало. Холодильник, кофемашина, которая, блять, умнее меня, и плита, на которой можно собрать не только ужин, но и кибертрак. Все блестит, все идеально, ни пылинки — ни соринки. На стойке — корзина с фруктами, обернутая в красивую прозрачную упаковку, но без записки. Уверена, еще один штрих Алёны. Хочу швырнуть все в мусорку, но вместо этого открываю шкафы, ищу, куда бы засунуть свои миски.

Открываю один — пусто, только пара бокалов, как в шоуруме. Другой — тарелки, белые, без единого узора, очень ресторанные, идеальные для фудфото. А мои миски с цветочками, потертые, с историей, выглядят здесь, как и я — чужими и абсолютно неуместными. Пробую поставить их на полку, но это выглядит абсолютно убого. Заварник вообще не лезет — слишком пузатый для этих стерильных шкафов. Масленка падает, чуть не раскалывается, я уговариваю себя не реветь. Уговариваю себя не быть тряпкой, не раскисать.