Здесь он дышит глубже и размереннее.
Я спускаюсь по ступенькам, придерживая руками здоровенную, похожую на сомбреро шляпу, потому что сегодня в нашей маленькой частной бухте в Палос-Вердес ветрено. Переступаю по мягкому, нагретому солнцем песку, наслаждаясь тем, как в нем утопают ступни, как песчинки просачиваются сквозь пальцы. Ощущения, от которых я точно никогда не устану и буду кайфовать до конца жизни. Вдыхаю пахнущий нагретым камнем и эвкалиптом воздух, на несколько секунд задираю лицо к солнцу, жмурюсь от ярких бликов за ресницами — веснушки с моего лица теперь практически не сходят.
А еще у меня теперь есть целый боевой шрам — тонкий, почти побелевший, он тянется от колена вверх, скрываясь под короткими джинсовыми шортами. На покрытой загаром коже он кажется особенно заметным. Его можно если не убрать полностью, то точно «заретушировать» — в моем распоряжении все доступные косметологические процедуры этого мира, но… я не хочу, потому что ношу его с гордостью, как медаль. Мы с Лори теперь любим пошутить на тему того, что наши мужчины любят наши боевые шрамы. А она частенько вспоминает, как когда-то я не могла понять, почему она не прячет растяжки после беременности близняшками.
«Почему» я поняла в тот день, когда Вадим впервые поцеловал этот безобразный (как мне тогда казалось) шрам на бедре — с жутким собственничеством. И продолжает это делать кажды раз, когда мы занимаемся любовью.
— Мама! Смотли!
Я моментально широко улыбаюсь в ответ на звонкий крик.
По кромке прибоя, поднимая тучи брызг и смешно перебирая пухлыми ножками, ко мне несется Марк. Ему полтора года, и он — маленькая копия Вадима, с такими же синими глазами и абсолютно хулиганской, обезоруживающей улыбкой. В руках он тащит огромную надувную косатку, которая больше него раза в два. Резина скрипит, Марк пыхтит от усердия, но тащит свою добычу с упорством маленького трактора — в этом он тоже весь в отца. Мне кажется, что в нем все авдеевское, куда ни ткни.
За ним, тяжело переваливаясь и довольно хрюкая, бежит Зевс — наш общий, заласканный и залюбленный в четыре пары рук пирожок. Булли немного прихрамывает на заднюю лапу — последствие того отважного броска на значительно превосходящего противника, — но это не мешает ему быть самым счастливым псом на побережье Калифорнии. Он периодически пытается укусить надувной хвост косатки, но Марк каждый раз строго на него поглядывает.
— Ого! — Я иду навстречу и подхватываю сына на руки, как только он врезается в мои ноги. Целую его в пахнущую солнцем и солью макушку. — Ты поймал кита?
— Папа поймай! — радостно сдает отца, тыча пальцем в сторону шезлонгов. — А я тасиль!
— Ты тащил, мой герой, — смеюсь я, вытирая песок с его щеки и звонко чмокая, от чего он всегда вертится ужом и громко смеется.
А вот и папа.
Вадим валяется на шезлонге под большим белым зонтом, наблюдая за нами поверх очков-авиаторов. На нем — только плавательные шорты, и я ловлю себя на том, что даже спустя год, даже зная каждый сантиметр его тела вдоль и поперек, я все равно залипаю. На широкие плечи, на рельефный пресс, на ту самую дорожку волос, сбегающую вниз.
Сейчас мой Авдеев выглядит загорелым и ленивым, охраняющим свою территорию с расслабленностью сытого зверя. Здесь, вдали от офисов, костюмов и бесконечных совещаний, он выглядит моложе, морщинка между бровей разгладилась, плечи опустились. Но взгляд — цепкий и хозяйский — всегда с ним.
По мере того, как я приближаюсь, уголок его рта очевидно тянется вверх.
Я подхожу, держа Марка на бедре — Вадим садится, протягивает руки и забирает у меня сына, усаживая его к себе на колени.
— Ну что, добытчик, донес улов? — спрашивает он, щекоча Марка. Тот издает еще одну порцию заразительного хохота, пытаясь увернуться.
— Он же Авдеев — конечно, донес, — подтверждаю я, падая на соседний шезлонг. — Только Зевс покушался на хвост.
— Этот обжора покушается на все, что похоже на еду, — фыркает Вадим, нахлобучивая, хоть это и не просто, панамку на голову сына. — Дай собаке краба, Марик.
Наш Авдеев-младший тут же сползает с колен отца и деловито топает к ведерку с игрушками, где, видимо, спрятан «краб» — резиновая пищалка.
Чуть поодаль, в тени развесистых пальм, расположился наши «бабушки» — Галина Петровна и Елена Павловна сидят в плетеных креслах, попивая лимонад и о чем-то оживленно беседуя. На Галине Петровне — широкополая шляпа и яркое парео, Елена Павловна, как всегда, более сдержанна, но даже она чуть расслабленно вытянула ноги, подставляя их этому невероятному ласковому солнцу.
В последние несколько месяцев мы буквально живем здесь — Авдеев дожимает важную сделку, доводит янки до бешенства своим напором и хваткой, а мы — здесь, его тыл. Сначала казалось, что жить вот так на два дома будет сложно, но потом все как-то само собой сложилось в стройные кубики на полочках — Стасина учеба легко интегрировалась в онлайн формат, здесь у нее уже появился круг друзей по клубу для эрудитов, а я даже умудрилась (до сих пор не могу в это поверить) открыть филиал нашего с Олей магазина. Сначала без особой веры в успех, надеясь со временем отбить хотя бы вложенные средства, но все неожиданно развернулось в такой формат, что после выходных я всерьез займусь расширением. Так что Оля рулит нашей франшизой (пафосно, но факт) дома, а я здесь, в Калифорнии. Оказалось, что в мире пластика и глянца, существутет дикий спрос на «ручную, неидеальную душу»
В общем, уже две поездки наши драгоценные бабушки летают к калифорнийскому солнцу вместе с нами — я настояла, хоть это и было не просто. А Вадим теперь называет наши выезды «цыганским табором» и любит поржать по этому поводу.
Пришлось сказать им, что без них просто как без рук, хотя на самом деле я просто очень люблю их обеих и они — такая же часть нашей семьи, как и мы все. А Галина Петровна вообще млеет от возможности чаще видеться с сыном и невесткой — они живут в соседнем штате. Кроме того, видеть, как она учит местных поваров лепить вареники с вишней, используя вместо вишни какую-то экзотическую ягоду — это отдельный вид удовольствия.
— Кажется, там обсуждение гаспачо, — комментирует Вадим, проследив за моим взглядом. — Галина Петровна утверждает, что туда нужно добавлять сметану.
— О боже, — я хихикаю и закрываю лицо ладонью. — Испанцы бы объявили ей войну.
— Испанцы бы сдались без боя после первой тарелки, — усмехается он.
От кофе, который варит наша добрая фея, Вадим до сих пор все так же зависим, хотя мне все равно кажется, что он нарочно немного преувеличивает, чтобы сделать ей приятно.
— Марк! — кричит Стася, выныривая из воды, отфыркиваясь и поправляя очки для плавания. — Иди сюда! Я нашла ракушку! Огромную!
В семь лет она уже заметно вытянулась, загорела до черноты и плавает, как дельфин, практически не вылезая из воды все время, пока мы на вилле.
Все такая же колючка как и раньше.
Мамой меня, разумеется, не называет — еще чего! Но теперь я стала просто «Крис» — человеком, с которым она периодически устраивает словесные батлы. И иногда — делиться секретами за чашкой горячего шоколада с разноцветным маршмеллоу. Мы заключили пакт о ненападении. Она все еще ревнует отца, но теперь это добрая ревность, потому что она точно знает, что ее место в его сердце неприкосновенно.
— Морковка, ну, скорее! — подбадривает брата Стася, поднимая над водой что-то реально внушительных размеров.
Марк, услышав призыв, бросает пищалку (Зевс тут же ее подбирает и спешит следом) и несется к воде.
Я рефлекторно, но не очень быстро привстаю, потому что знаю — рядом с сестрой он в надежных руках.
— Я держу! — Стася уже там, на мелководье — подхватывает брата под подмышки, не давая ему упасть, и показывает свой «улов».
Марк визжит от восторга, шлепая ладошками по воде и обрызгивая сестру с ног до головы. Стася смеется, жмурится, но не отпускает.
Брата она просто обожает.
Я засматриваюсь и упускаю момент, когда Вадим протягивает руку, хватает меня за лодыжку и резко дергает на себя. Вскрикиваю, теряя равновесие, и скатываюсь со своего шезлонга прямо на него. Оказываюсь верхом — мои бедра прижаты к его бедрам, руки упираются в его грудь.
