— А ты мне напомни! В чем обвиняешь? — сказал я.

В это время мои телохранители внимательно наблюдали уже не в целом за обстановкой, а за моей реакцией и слушали меня очень внимательно. Заинтересовались кто я такой?

Я знал, что в отряде ходили разные сплетни о том, что же я такого сотворил, что убежал из своего рода. Впрочем, бойцы даже и не знали, бежал ли я или просто ушёл по какой-то причине. Они знали лишь только одно: что пришёл какой-то явно знатный славянин и стал завлекать молодёжь к выходу на службу в Константинополь. И, судя по всему, моя знатность определялась только тем, что я был мало-мальски вооружён и неплохо одет.

Так что, как я ни старался подготовиться ко встрече со своим родом, понять, что меня ждёт, ничего не выходило. С другой стороны, я понимал, что среди родов есть что-то вроде Совета Старейшин, и особо важные вопросы выставлялись на обсуждение глав родов, входящих в племенной союз.

И вот тут теплилась надежда, что всё-таки я не настолько преступник и не натворил каких-то особо ужасных вещей. Многие преступления — это же часто лишь вопрос интерпретации. И закон, как дышло — куда повернешь, туда и вышло. Все же должны же главы родов пожелать заполучить себе такую несомненную силу, как мой отряд. Это же реальный пусть к возвышению над другими.

И вот еще момент — результаты заседаний Совета Старейшин обязательно доводились до сведения общинников. Если кто-то в каком-либо из родов совершил серьёзнейшее преступление, об этом рассказывалось всем. Скорее всего, таким образом проводилась профилактическая работа, чтобы другим было неповадно.

Но обо мне в отряде никто ничего не знал. Потому я и сделал такое умозаключение, что мой исход из рода был связан, скорее всего, с некими пикантными подробностями жизни моего реципиента.

— Ты попрал законы богов. Ты возлег с сестрой моей, когда она уже дала клятву перед богами быть верной женой брату твоему старшему. Неужели, будучи на чужбине, ты забыл об этом? Ранее я называл тебя своим братом. А нынче нет! — сокрушался словоохотливый воинственный подросток.

Это мне повезло, что люди здесь любят поговорить. В помощь были, в том числе, и местные манеры изложения истории, когда каждый так и норовит повторить даже то, что, казалось бы, для других очевидно. Так что я выдохнул. Понятно, что проблема непростая. Возможно, мне и впрямь стоило бы развернуться и уехать прочь, и всё равно стало немного легче. Ведь когда знаешь, в чём твоя проблема, пусть и в общих чертах, то можно хотя бы задуматься над тем, как её решать.

— Разве же я силой взял сестру твою? — спросил я, но так, словно уже защищался в суде, а на самом деле лишь только пробовал уточнить важные частности.

То, произошла ли связь моего реципиента и некой девицы по согласию или это было насилие, было конкретно для меня очень важным. До зуда во всём теле я не хотел, чтобы за мной не тянулся шлейф преступлений и скверного человека. Нужно начинать новую жизнь словно бы с чистого листа, с открытой душой. Ведь в своей прошлой жизни я немало нагрешил, совершил поступки, о которых стоило бы и сожалеть, даже если можно было прикрыться службой своему отечеству.

— Она перед истуканом Лады поклялась, что будет женой Добряты, жрец Сварога признал обряд. А ночью вместо мужа своего… провела с тобой, наряд нарушила, богов осквернила. Как и ты! Теперь сестра моя — изверг, — сокрушался парень.

Вся его первоначальная агрессия, вся решительность наказать меня улетучилась. Теперь он силился не заплакать. Если голос молодого мужчины почти не дрожал, то в его глазах проступили слёзы.

— Ты понимаешь? Она — изверг. Ты опозорил мой род. Ты опозорил свой род, — продолжал сокрушаться парень.

— И что теперь? У меня нет права, чтобы зайти к себе домой? — спрашивал я, стараясь так говорить, будто бы я и без того всё знаю. — Пусть родичи мои и скажут мне, что извергают меня из рода. Вот тогда и посмотрю, как поступить.

— Военный вождь… — как часто бывает не к месту, начал говорить Хлавудий. — Выходит, ты и сам изверг. А как же мы нынче? Изверги? Я не хочу, я должен вернуться в род и жениться. А потом… Я бы просил своего вождя еще одну жену позволить. Я не буду извергом.

Как всегда! Что в уме, то и на языке. Словно бы наивная простота. Но, судя по всему, Хлавудий произнёс то, что было сейчас в головах всех моих людей.

Изверг… Для человека из будущего это слово имеет совсем другое значение, и я по отношению к себе не хотел его ни в коей мере принимать. Здесь же изверг — это тот, кого извергают из рода. Не просто так. Нужно совершить какое-то преступление, чтобы тебя выгнали, и часто изгнание приравнивается к смертной казни.

Одному человеку невозможно прокормиться и выжить, даже если окружающая среда условно дружелюбная. Можно жить отшельником, но это уже не жизнь. Без общины человек перестаёт быть человеком.

Однако, как я успел уже узнать этот мир и уклад жизни древних славян, то есть моих нынешних современников. Нередко изверги объединяются в собственные общины. Им всё так же тяжело существовать, и часто эти общины вымирают. С ними никто не ведёт торговлю, с ними не заключают браков, их как бы не замечают. А за самую малейшую провинность изверга, например за то, что он будет искать общение с родственниками, могут быть очень серьёзные последствия, вплоть до убийства.

Суровые времена, суровые правила. Хотя если подумать, даже когда люди в основном уже живут в будущем в каменных городских джунглях, правила такие же. Законы выживания мало меняются с веками.

— Я не изверг, я ушёл по собственной воле! — решительно провозгласил я, понимая, что если не прозвучат подобные слова, то от меня могут начать сторониться даже мои люди.

— Ты потому и не был извергнут из рода, что успел уйти раньше. Знаешь ли ты, что тебе создали пустой курган? — а вот сейчас парень злорадно усмехнулся.

Час от часу не легче. Вот тебе и славянские традиции. И не лень им всё это делать? Берут, сжигают соломенное чучело, словно бы человека, а потом все эти обряды проводят, что положены для умершего. И ладно, если так поступают, когда точно знают, что человек утонул или хотя бы видели следы крови, что охотника мог задрать лесной зверь, а потом не находят и костей человека. Тогда подобная традиция оправдана.

Но зачем же заживо хоронить, пусть и заочно, человека, если он не появляется в течение определённого времени в общине? Мол, я ушёл, а мой отряд существует уже около года, нет меня всё это время — значит, я умер.

— Я живу, и я готов о себе заявить! — решительно сказал я.

Потом ударил по бокам коня и направился в сторону поселения.

— Останьтесь здесь, други мои! — поняв, что за мной следует моё сопровождение, я остановился и развернулся. — Я должен сам доказать свою правду. Побудьте здесь, и если через день я не вернусь или не придут от меня вести, то уходите с миром и ищите помощи в других местах. А всё то, что мне принадлежит, половину от моего, я завещаю сестре своей Данае. Остальную половину роду моему отдадите.

Хотел ещё упомянуть про рыжего воспитанника, включить его в завещание. Но вспомнил, что у Славмира была полноценная мужская-воинская доля со всех наших трофеев. Так что он и без моей помощи уже завидный жених. Ну, или станет им через несколько лет. Оказывается, что тут мужчина может заводить семью не раньше двадцати одного года. Ну или когда он доказывает, что может прокормить жену, что дом есть.

Да и в целом я был удивлён, что среди славян вполне себе существует правовое поле. Понятно, что люди должны жить по каким-то законам, иначе это будет уже не общежитие. Но даже из того, что я знал, можно сделать вывод, что правовые отношения вполне себе развиты.

Единственное, что каждый их интерпретирует по-своему, так как нет записей, регламентирующих, что и как делать: словно бы как в древней Спарте, законы передаются из уст в уста. И такой ходячий правовед есть и в моём отряде — это мудр Доброслов. Вот, кстати, еще очень важное дело — создать «Правду склавинов». Это же один из шагов на пути к государству.