«Все может быть. — говорит себе Суна и ставит Пурвиню красную четверку. — Бог с ним, разве мне жалко?»

Покончив с тетрадями. Суна раздевается, гасит свет и ложится слать.

3

Первая четверть учебного года окончилась. Учительница Валодзе раздавала десятому классу табели.

Как всегда, у Инта Жидава по всем предметам пятерки. Как всегда, у Валдиса нет троек. Так это было всегда, и в этом нет ничего удивительного. Удивительно другое. В классе, в котором всегда несколько человек имело двойки, на этот раз нет ни одной неудовлетворительной отметки.

На педсовете директор Калван объяснил это ростом сознательности: в десятиклассники собираются перейти в одиннадцатый класс, а хорошие знания очень пригодятся при поступлении в высшее учебное заведение.

Математик Суна не видел в этом ничего особенного.

— Такие случаи бывают, — спокойно пояснил он, протирая носовым платком слегка запотевшие очки. — Случайность. Простая случайность. Знаю это из собственного долголетнего опыта.

Роланд Пурвинь получил табель одним из последних.

— Ну, как? — Топинь, перепрыгнув через парту, схватил друга за плечо.

Роланд молчал. Он смотрел в одну точку, на отметку по алгебре.

Тройка!

«Вы человек слова?» — спросил когда-то учитель Калнынь.

«Да, человек слова!» — ответил тогда Роланд.

Оказывается, Роланд Пурвинь много обещает, но мало делает. Теперь каждый вправе сказать, что Роланд Пурвинь хвастун и пустозвон.

Четверка? Ха. где уж Роланду получить четверку? Хорошо еще, что Суна поставил эту казенную отметку.

Но Роланд ведь старался, надеялся. У него одна двойка и три четверки — неужели математик не мог вывести четверку? А если не мог, то почему не вызвал Роланда еще раз, почему не проверил его знаний в конце четверти?

Учителю Суме, конечно, все равно, какую он ставит отметку. а ученику Пурвиню не все равно. Ведь он дал слово… Дал слово… Но почему он в последней контрольной забыл поставить знак вычитания? Разве и в этом виноват учитель Суна?

Роланд строптиво вскинул голову. Ладно, он сам виноват. Не сдержал слова. Больше он ничего обещать не будет, во всяком случае — другим А четверка по алгебре у него все же будет — это он обещает самому себе.

…Уроки кончились, было уже темно. Ученики, громко переговариваясь, возвращались домой.

Инт Жидав стоял на мосту и ждал Веру. Где же она пропадает? Пошел снег. Инт поднял воротник пальто, прячась от ветра.

В последнее время Вера стала какой-то другой. Куда девались ее веселость и неизменная шаловливость? Раньше, когда они встречались. Вера одна могла проговорить целый час подряд, а теперь она молчала и говорить приходилось Инту, А порою она так странно поглядывала па Инта своими большими голубыми глазами, что он окончательно переставал что-либо понимать.

Может, у Веры дома что-нибудь стряслось — мать заболела или другая какая беда?

Снег падал мягкими хлопьями, покрывая землю, перила моста и самого Инта.

Наконец она пришла.

— Добрый вечер! — сказал Инт и пошел рядом с девочкой.

— Ты меня ждал? — как будто удивилась она.

— Ждал, — ответил он, подлаживаясь к Вериному шагу. — Где ты пропадала?

— Да так… Всякое случается…

Потом они шли молча. Раньше о стольких вещах хотелось говорить, а теперь Инт не мог найти нужные слова.

Как бы невзначай, Инт слегка коснулся руки девушки. Она заметила это, посмотрела на него и улыбнулась. Нет, это та же, прежняя Вера.

Инт взял портфель в другую руку и вдруг обнял Веру.

— Не надо! — Она освободилась от его руки и остановилась. — Не надо, Инт. Прошу тебя.

Юноша опустил голову.

— Извини, Вера, я… — У него не хватило смелости сказать еще что-нибудь.

Молча они подошли к Вериному дому, молча Вера подала ему руку, и молча Инт пошел домой. Снег перестал, темное небо начало проясняться.

«Всякое случается…» — вспомнил Инт.

А Вера Ирбите смотрела в это время в окно в сторону реки, и ей было и радостно и грустно. Поди знай почему?

А там, куда смотрела Вера, на крыльцо вышел Клав Калнынь и тоже взглянул на ноябрьское вечернее небо. Ветер гнал гряды облаков, и те, мчась с запада на восток, временами открывали и небе темные окна, из которых смотрели вниз крохотные золотые звезды.

И тогда Клаву вспомнилась зимняя ночь в детстве. Они с мамой катались на санках, и та показала мальчику на небо.

«Смотри, — сказала она, — смотри, кок много звезд. И у каждою человека есть своя звезда».

Клав посмотрел поверх. В небе мерцало бесчисленное множество недоступных, далеких светил.

«А где моя звезда?» — подумал он.

По зимняя ночь, глубокая и спокойная, молчала.

1

Темно-синее небо декабрьской ночи… Бесчисленное множество звезд смотрят вниз на заснеженную землю, на огня в окнах домов.

Роланд Пурвинь шел на школьный вечер и думал о том, что ярче всего звезды сверкают тогда, когда люди ждут праздников.

Последний вечер старого года. Редкие запоздалые прохожие несут домой елки, а по главной улице, взметая снег, мчится упряжка лошадей, звенит смех, и, когда веселая компания уже скрывается за рыночной площадью, еще слышно, как заливается колокольчик. маленький в задорный, точно рано прилетевший жаворонок.

Роланд шел довольно быстро, во вовсе не потому, что он торопился. В нем бурлило праздничное настроение, оно несло его, как волна, заставляя порывистей дышать и быстрее шагать.

Кто может сказать, как возникает праздничное настроение? Оно охватывает каждого из нас, и ты забываешь всe мелкие и неприятное, думаешь только о большом, хорошем, совершаешь красивые, благородные поступки. Оно, это праздничное надросшие, так волнует сердце, что, кажется, вот-вот родится песня или у тебя вырастут крылья и ты поднимешься и полетишь.

Возможно, это чувство, это праздничное настроение возникает от хорошо сделанной работы, потому что прелесть жизни, видимо, по-настоящему чувствует только тот, кто в поте лица справляется с трудной задачей или, пройдя длинный путь, оглядывается на него с вершины горы и видит, что все сделано на совесть.

Во второй четверти Роланд выполнил обещание, не выполненное в первом, по алгебре у него была четверка. Настоящая, честно заслуженная четверка, ничего общего не имеющая с той, которую иной раз натянет добрый учитель.

Теперь уже никто не мог сказать, что Роланд Пурвинь хвастун и пустозвон, и, должно быть, именно поэтому радость его была еще больше и безудержней.

В коридоре Роланда остановил Арвид Топинь.

— Послушай, поди-ка сюда, — тихонько сказал он, и они отошли в сторону. — Мне вот сшили новый костюм. Костюм-то ничего, только Инт говорит, что брюки Широковаты, да и тут, — парень поднял плечи, — и тут немного тянет.

— Чего выдумываешь? — улыбнулся Роланд. — Стилягой захотел стать? Костюм как костюм, чего еще рассуждать?

Топинь не отставал.

— Нет, ты посмотри!

— Вообще-то ничего, — деловито пробурчал Роланд, не желая огорчать друга. — Брюки совсем хороши, вовсе они не широкие. Ты ведь не какой-нибудь англичанин, чтобы обращать внимание на каждый сантиметр.

— Правда? — Топинь как будто бы остался доволен. — А в плечах?

В коридоре било довольно темно, но Роланд трижды повернул приятеля кругом, заставил пройти несколько шагов вперед, вернуться, подняться за носки и слегка присесть. Когда-то он видел, что так осматривают костюм знатоки.

— Знаешь, он и в плечах неплох, — сказал наконец Роланд, чтобы окончательно успокоить Арвида.

— А тут? — Топинь показал на отвороты.

— Ах, еще и отвороты! — И Роланд наконец честно сказал: — Я в таких вещах мало смыслю. Если хочешь услышать мнение специалиста, спроси Верку.