Да, слава спортсмена мимолетна. Сегодня тысячи зрителей рукоплещут тебе, а завтра будут рукоплескать другому, который прыгнет выше, пробежит быстрее, закинет больше мячей, чем ты.

Калнынь ждал своей очереди. Не славы ждал, нет! Самое главное для него — это выйти на площадку вместе с товарищами, бороться за каждый мяч, играть все лучше и лучше, одерживать победу за победой.

Незадолго до окончания института врач сказал, что Клав уже не нуждается в медицинском наблюдении.

— Значит, я совсем здоров? — лицо Клава просияло.

— Еще не совсем. Но через месяц вы сможете даже танцевать. Только… остерегайтесь слишком резких движений.

— А когда я смогу бегать?

— С этим надо поосторожнее. Немного побегать, конечно, можно, но в меру.

Тут Клав Калнынь потерял самообладание:

— Если мне нельзя бегать то зачем вы возитесь со мной? Чтобы сделать меня полукалекой? Это просто…

— Это просто неприлично, молодой человек, — перебил его врач. — Вы вообще-то понимаете, что могло случиться с вашей ногой?

Нет. Клав не понимал. Специалист назвал его болезнь сложным латинским словом.

— Так вот! А теперь вы опять совершенно здоровы.

Это был страшный день.

Отрежьте орлу крылья и скажите ему, что он свободен; лишите баскетболиста стремительных движений и скажите. что он здоров!

Подошли выпускные экзамены. Клав получил хорошие, но не отличные оценки — он все еще не мог справиться с собой. С полным безразличием шел он на комиссию по распределению. Какой смысл оставаться в Риге, если ему все равно уже не играть? Может быть, смотреть, как играют другие, сделаться постоянным болельщиком? Нет, тогда уж лучше уехать куда-нибудь далеко от всего этого и спокойно заниматься своим делом.

Комиссия предложила Клаву место помощника тренера в одном из рижских спортивных обществ, но он воспринял это как подачку и отказался.

Остались только места преподавателей в сельских средних школах. Быстро посмотрев список школ Калнынь увидел Лидайне. В этом небольшом далеком городке в северной Латвии Клав провел свое детство, и недолго думая он попросился туда.

Летом Клав еще продолжал лечиться, ходил к разным специалистам, втайне надеясь, что случится чудо. Но чуда не случилось, и, когда наступила осень, он собрал в два чемодана свои вещи и поехал в Лидайне.

На вокзале его провожали друзья. Они помогли ему устроиться в вагоне, пожимали руку, улыбались, желали всего лучшего, по настоящей теплоты не чувствовалось, что-то было не так, как раньше. У каждого жизнь повернула в свою сторону, каждый думал о своем будущем, а не о чужих радостях и горестях.

… Равномерно постукивая, вагоны мчатся и мчатся. Но вот поезд замедляет ход, паровоз заливается протяжным пронзительным гудком, словно приветствует городок, красные кровли которого сверкают под лучами заходящего осеннего солнца.

Тяжело пыхтя, паровоз останавливается у перрона.

5

Каждый вечер, уединившись в своей небольшой квартирке на первом этаже школы, Петер Суна играл в шахматы. Он играл без противника, сам с собой. Супа сидел над белыми, затем пересаживался к черным и думал, как ответить на свою собственную атаку.

Старый учитель математики не любил общества. Единственным близким ему человеком был племянник, сын сестры, учившийся в Риге и раза два в год приезжавший на несколько дней в Лидайне навестить дядю. После смерти матери племянник жил с дядей, окончил среднюю школу. Дядя, конечно, хотел, чтобы племянник окончил институт, и помог бы ему, но тут они поссорились из-за выбора специальности.

Учитель Суна считал, что племянник должен изучать математику, чтобы стать, как он говорил, порядочным человеком, но мальчик заявил, что пойдет в Институт физкультуры. Дядя обозвал племянника бездельником, пытался его переубедить, но, когда из этого ничего не получилось, сказал, что не даст ему больше ни гроша. Юноша не сдавался, уехал в Ригу и через некоторое время, когда гнев дяди утих, написал, что ни в какой помощи не нуждается, так как получает стипендию и немного еще подрабатывает.

Так Суна остался совсем один. Правда, примерно год назад у пего появился почти друг. Сыровар с молочного пункта через день приходил к нему по вечерам играть в шахматы, и противники, схватившись по на шутку, просиживали иногда до рассвета. Вначале борьба была острая, по через несколько месяцев, раскусив противника, учитель математики уже без особого труда побеждал его, и играть с ним стало неинтересно.

Дружба их прекратилась, когда гость однажды обвинил о своем проигрыше неразвитые фигуры в этим совсем рассердил своего партнера.

Суна заявил:

— Неразвитые фигуры — это еще полбеды. Куда хуже, когда сам игрок мало развит.

Сыровар, считавший себя важной персоной в Лидайне, обиделся и перестал ходить.

С тех пор Суна делал мат самому себе. Пешки были его лучшими друзьями, ферзь — самым страшным оружием.

В тот вечер, покончив с переэкзаменовками и изучив несколько партий гроссмейстеров, Суна опять уселся за шахматную доску. Он уже успел создать затруднительное положение черным, когда кто-то постучался в дверь. Сердясь, что ему помешали, учитель поднялся и. шаркая домашними туфлями, пошел открывать.

За порогом стоял его племянник Клав Калнынь.

Суна сдвинул очки на лоб и пошире открыл дверь:

— Раз уж приехал, заходи. Давненько не виделись. Дай-ка я хорошенько посмотрю на тебя, ты ли это. Писем от тебя нет. и в газетах о тебе тоже ничего не пишут. Думал, остался в Москве или у эстонцев.

Это показалось даже немного смешно — Суна раскинул руки, словно собирался обнять племянника.

Клав поставил чемодан и, взяв дядю за плечи, повернул его к свету.

— Еще больше поседел, дядя, а привязанности все те же. — Он улыбнулся и кивнул на шахматную доску.

— Да, все те же. Вы носитесь с мячом, а я играю в шахматы.

— Вот именно, — сказал Клав и склонился над чемоданом. — Поэтому я купил тебе в Москве книжку Котова о Ботвиннике. В Лидайне ее. наверно, не достанешь.

В Лидайне ее действительно нельзя было достать, и довольный старик про себя отметил, что племянник у него вовсе не такой уж никудышный.

Увидев в чемодане какую-то невиданную им доселе обувь, Суна спросил;

— Это что такое?

— Кеды.

— Кеды или киды, я в этих вещах ничего не смыслю. Но что ты собираешься делать с этими башмаками в Лидайне?

— Да ничего, дядя, взял на память…

Клав опустил крышку чемодана и сел на диван. Суна кое о чем уже догадался.

— Думаешь остаться здесь надолго?

— Видимо, надолго. — Клав закрыл глаза и, чуть помедлив, сказал: — Может быть, дядя, тебе это не понравится, но мы с тобой теперь почти коллеги. С баскетболом покопчено. В Лидайне я приехал на работу.

— Стало быть, ты новый учитель гимнастики, о котором тут все говорят?

— Да.

Хорошее настроение Суны сразу испортилось.

— Послушай, — сказал он низким, немного осипшим голосом, словно стараясь проглотить застрявший в горле сухой кусок, — ты еще больше с ума сведешь наших молодцов. Опи и так только о мячах и думают.

— Вот и хорошо! — оживился Клав.

— Чего уж хорошего! Сегодня я одного спортсмена за волосы перетащил в десятый класс. Все лето прыгал, как кузнечик, а вот что любое число в нулевой степени равно единице — не знает.

Клав Калнынь развел руками:

— Значит, у вас в Лидайне, как в плохих книжках: хороший спортсмен — так непременно отстающий ученик.

— Это всюду так! — сердито проворчал Суна.

— Совсем не всюду, и этого не должно быть и в Лидайне. И не будет.

— Что же ты собираешься делать? Обучать их алгебре и геометрии?

Дядя разгорячился не на шутку, и Клав невольно улыбнулся.

— Математика — это, дядя, твое дело, но неужели я ничему нс смогу их научить?

Суна некоторое время молча смотрел на племянника, затем заговорил сварливым тоном:

— В прошлое воскресенье в Народном доме гастролировал цирк. Какой-то фокусник совал себе в горло шпагу и глотал бритвенные лезвия. Может быть, ты тоже собираешься проделывать такие чудеса?