Слёзы, истерика, обвинения.

Старая песня.

Раньше я бы почувствовала вину, стала бы оправдываться, успокаивать.

Но не сейчас. Сейчас я вижу насквозь эти манипуляции.

– Твои слёзы меня больше не проймут, Вика, – отвечаю я ровным тоном. – Раньше я была глупой и велась на них. Но теперь пусть это отложится у тебя в голове раз и навсегда: сестры у тебя больше нет.

– Как ты можешь так говорить?! – кричит она в трубку. – Я твоя родная сестра!

– Родная сестра, которая оказалась хуже врага, – отрезаю я.

– Ты и Кириллу сказала? – голос становится тише, испуганнее. – Про Макара?

– Конечно сказала, – киваю я, хотя она меня не видит. – Молись, чтобы он в суд на тебя не подал за мошенничество.

– Вы ничего не докажете! – в голосе появляется злость. – Тем более он часто отдавал деньги наличкой!

Вздыхаю тяжело.

Вика не меняется.

Даже сейчас, когда всё раскрылось, она думает только о том, как избежать последствий. Ни капли раскаяния, ни слова извинений.

– Как тебе не жалко Макара?! – переходит она в наступление. – Он всё-таки твой племянник, он любит тебя! Ты безжалостная! Я больше не позволю тебе видеть его! Это же ребёнок!

И вот она – главная манипуляция.

Макар.

Конечно, она использует его как щит.

– Безжалостная это ты, Вика, – говорю я, и голос дрожит от сдерживаемых эмоций. – Ты сделала ребёнка пешкой в своих играх! И нас тоже! А теперь запомни: со мной это больше не пройдёт! Я не хочу тебя знать, мне очень больно, что моя сестра оказалась подлой предательницей! И через маму тоже не пытайся со мной заговорить!

Делаю паузу, набираю воздуха.

– И если вдруг тебя это волнует – мама в больнице после того разговора! Её увезли с высоким давлением!

– Это ты виновата! – кричит Вика истерично. – Могла бы ничего не говорить! Это ты во всём виновата, если с ней что-нибудь случится!

Кидаю трубку.

Руки трясутся, глаза застилают слёзы. Всё, что я сдерживала последние часы, всё, что держала в себе – рвётся наружу. Комок в горле растёт, дыхание сбивается.

Вижу, как по коридору ко мне решительным шагом направляется Кирилл.

Я вижу его сквозь пелену слёз – высокий, в тёмной куртке, волосы растрёпаны. Идёт быстро, почти бежит.

И всё, что я держала в себе, прорывается.

Рыдания захлёстывают меня волной. Я закрываю лицо руками, плечи трясутся, из горла вырываются всхлипы. Не могу остановиться, не могу сдержаться.

Кирилл подходит, обнимает меня крепко, прижимает к себе. Я утыкаюсь лицом ему в плечо и рыдаю, цепляясь за его куртку. Он гладит меня по спине, по волосам, шепчет что-то успокаивающее.

– Ну-ну, тихо, родная, – его голос низкий, тёплый. – Всё будет хорошо. Я здесь. Всё хорошо.

Родная.

Он называет меня родной, и от этого слова внутри что-то тает, ломается окончательно.

Стою в его объятиях и плачу – за эти три года разлуки, за боль, за предательство Вики, за маму, лежащую в палате. За всё сразу.

Постепенно рыдания стихают, дыхание выравнивается.

Я отстраняюсь, вытираю лицо рукавом. Кирилл смотрит на меня с беспокойством.

– Расскажи, что случилось? – спрашивает он.

Мы садимся на скамейку. Я рассказываю – про звонок мамы, про то, как приехала и увидела Вику, про скандал, про то, как мама защищала сестру. Про звонок Вики только что.

– Она пыталась через маму со мной помириться, – говорю я устало. – И мама была на её стороне. Сказала, что мне надо простить сестру, что Вике было страшно одной с беременностью.

Кирилл хмурится.

– Вика всегда была у вас избалованной девчонкой, – говорит он задумчиво. – Младшая, любимица. Но твоя мама не права. И в том, что она сейчас в больнице, нет твоей вины, Лена. Ты не виновата.

Слова простые, но они согревают. Я так боялась, что он тоже скажет, что надо было промолчать, не устраивать скандал.

– Вика обвинила меня в том, что с мамой что-то случилось, – всхлипываю я. – Сказала, что это я виновата.

– Это манипуляция, – Кирилл берёт меня за руку, сжимает крепко. – Не верь ей. Твоя мама выздоровеет, и всё будет хорошо. Но мне кажется, если она и дальше будет придерживаться такого мнения, защищать Вику, то тебе лучше видеться с ней по минимуму. Ради твоего же здоровья.

Я смотрю на него удивлённо.

По минимуму видеться с мамой? Это звучит жестоко.

Но, с другой стороны... он прав. Каждая встреча будет превращаться в попытки мамы помирить нас с Викой. В упрёки, в давление, в стресс.

Дверь палаты открывается, выходит врач – пожилой мужчина в белом халате. Мы оба вскакиваем.

– С вашей мамой всё в порядке, – врач улыбается устало. – Гипертонический криз, но мы купировали. Давление нормализовалось, сердечный ритм восстановился. Но я рекомендую полежать в больнице пару недель под наблюдением. В её возрасте лучше перестраховаться.

Облегчение накрывает тёплой волной.

Всё хорошо. Мама в порядке.

– Спасибо, – выдыхаю я. – Большое спасибо.

Врач кивает и уходит. Я поворачиваюсь к Кириллу, и он обнимает меня снова.

– Вот видишь, – шепчет он. – Всё хорошо. Я же говорил.

Мы выходим из больницы на улицу.

Ночь, прохладно, где-то вдалеке шумит проспект. Идём пешком по направлению к моему дому – он недалеко, минут двадцать ходьбы.

– Мне очень обидно, – говорю я, глядя перед собой на освещённую фонарями улицу. – Что мама так несправедлива ко мне. Она прощает Вике всё, даже эта вопиющая история не заставила её принять мою сторону.

– Давай будем помогать ей материально, – предлагает Кирилл. – Наймём соцработника, чтобы навещала её, помогала по дому. А ты будешь с ней реже видеться. Иначе будут постоянные расстройства и скандалы. Она, наверное, всегда так будет относиться к Вике – как к младшему ребёнку, прощать ей всё. Поэтому Вика такой и выросла.

Замечаю, как он говорит: «давай», «будем», «наймём». Как будто уже всё решил, не спрашивая меня, – что мы будем вместе, одной семьёй, помогать моей маме.

Незаметно для себя улыбаюсь.

Какой деловой. Сразу всё организовал, распланировал.

– А Макар? – спрашиваю я. – Как с ним быть? Он привык ко мне, я его тётя.

– Можно видеться с ним как обычно, – пожимает плечами Кирилл. – Вика наверняка будет и дальше сплавлять его маме. Будем иногда забирать его, проводить время вместе. Больше всего в этой ситуации жалко, конечно, ребёнка. Он ни в чём не виноват.

Вместе.

Снова это слово.

И мне нравится, как оно звучит.

Телефон Кирилла звонит. Он достаёт его из кармана, смотрит на экран.

– Андрей, – говорит он мне и берёт трубку. – Слушаю.

Я вижу, как меняется выражение его лица – удивление, потом что-то похожее на мрачное удовлетворение.

– Понятно, – говорит он в трубку. – Ну что ж, делайте тест. Держи меня в курсе.

Кладёт трубку, смотрит на меня.

– Представляешь, Вика сейчас позвонила Андрею и сказала, что у неё растёт его ребёнок, – рассказывает он. – Договорились на днях ДНК сделать. Он говорит, она так уверенно согласилась, что, скорее всего, это правда.

Усмехаюсь горько.

– Я ей только что сказала, что ты в курсе, что ребёнок не твой, – объясняю. – Она сразу начала звонить Андрею. Боже, какой ужасный, страшный человек моя родная сестра.

Мы так незаметно подходим к моему дому. Останавливаемся у подъезда. Кирилл смотрит на меня.

– Я провожу тебя до квартиры, – говорит он.

Мнусь секунду.

Пустить его в квартиру – это уже другой уровень близости. Но после всего, что сегодня произошло, после его поддержки...

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Поднимаемся на лифте молча. Стоим рядом, и я чувствую его тепло, запах его одеколона. Такой знакомый, родной запах.

У дверей квартиры останавливаемся, смотрим друг на друга.

Между нами повисает напряжённая пауза.

– Спасибо, что приехал и поддержал, – говорю я тихо. – Мне было очень плохо. Ну вроде разобралась и с мамой, и с Викой.