— За друзей. — поднимает стакан Лиза: — Барыня, не отлынивай!

— Мне хватит… наверное. — говорит Яна: — надо же еще поесть приготовить.

— Нечего. Ты меня уважаешь, Баринова? — упирает руки в бока Лиза.

— Ох. Если я потом дел натворю — это ты виновата будешь. — Яна поднимает свой стакан: — у меня вон половина осталась еще.

— Не смеши мои колготки, Барыня, чего ты тут натворишь? Мы в хате одни, чего ты сделать можешь? — фыркает Лиза: — Ксюха? Инна? За друзей! — и она лихо опрокидывает в себя полстакана портвейна. Давится, закашливается, подбегает к раковине и выплевывает все туда.

— Классно тосты двигаешь, Нарышкина. — кивает Инна и отпивает из своего стакана, щелкает языком: — а ниче так. Сладкий. Не то что виски, который ты приносила в школу.

— Кха! Кзха-кха! Это бренди был. «Слынчев бряг». — отзывается Лиза от раковины. Включает воду, полощет рот. Яна тем временем открывает дверь холодильника. Заглядывает внутрь. Холодильник загудел громче, словно приветствуя её. Внутри горела лампочка, освещая полки.

— Так, — пробормотала Яна. — Что тут у нас… ага кефир. Судя по дате, там уже разумная жизнь должна развиться и построить коммунизм в одной отдельной бутылке. Сыр. О, сыр это хорошо. Ксюша, ты сыр ешь? И… оливки. Никогда оливки не пробовала… — она запустила пальцы в открытую банку, достала одну, бросила в рот и поморщилась: — фу, какая гадость! И люди это едят?

— Ксюша. — говорит Инна: — может ты все-таки к учителям обратишься? Ну или там… не знаю… у нас поживаешь?

— Вот еще. — буркает Оксана: — если до такого дело дойдет… комиссию по делам несовершеннолетних могут вызвать. Родительских прав лишить. Здравствуй детдом. Не, я лучше потерплю еще пару лет, а там и выпускной. Поступлю в техникум и в общагу съеду. Буду взрослая, буду сама по себе. Я в детдом не хочу.

— В детдом никто не хочет. — поежилась Инна.

— Говорят, что в одном детдоме девочек по ночам убивали и в подвал прятали. Чтобы потом фарш на пирожки делать и на вокзале продавать. — замечает Яна: — а потом одна женщина в пирожке нашла ноготь своей дочери и…

— Вот не надо пожалуйста! — прерывает ее Оксана: — это я тебе и рассказывала! Девочка не из детдома была! Если бы она была детдомовская — откуда у нее мама была бы?

— Это ж сколько труда — из человека фарш делать. — задумывается Лиза: — видела я как в деревне поросенка забивали, столько крови, грязи и возни… и поросенка жалко. Чушь это все.

— Может и чушь. — пожимает плечами Инна: — но никому в детдом неохота. Там своего и нету почитай. И… мальчишки эти детдомовские — страшные. Лучше подальше держаться.

Тем временем Яна выложила стол свою добычу из холодильника. Сыр, салями, яйца, масло, оливки. Оглядела добычу. Почесала затылок.

— Ну, — сказала она. — С овощами туго. Картошки нет, моркови нет, лука нет. Но… — Она задумалась. — Можно и так что-то сварганить.

— Хозяюшка ты наша. — говорит Лиза: — Ксюха, а может я с папой своим поговорю, а он с твоим отчимом поговорит, а? Это же неправильно…

— Не надо. — мотает головой Оксана, глядя в пол: — и вообще хватит обо мне. Не хочу об этом говорить. Давайте о другом.

Девочки переглянулись. Кивнули друг другу.

— Так, где тут ты говоришь голая Лилька висела? — преувеличенно заинтересованно сказала Инна: — как не посмотреть если такое предлагают…

— В зале фотка висит. Сразу под фотографией команды. — откликается Яна: — сходи посмотри, а потом Лизка тебя еще в спальню проведет, вот где обалдеешь. А я пока яичницу сварганю. С салями и сыром. И помидорами. Вкусно и быстро.

— Кстати! — Инна повернулась к Лизе: — а ты чего в бега ударилась, аболиционистка? Что случилось? Ладно Ксюша… но ты?

— Ай. — морщится Лиза: — терпеть маму не могу. Она же Виктора Борисовича сдала, а сейчас такая «все ради твоего же блага, доченька!» и «это же ненормально, такая влюбленность в таком возрасте!». А между прочим Ромео и Джульетта еще младше меня были! Мне уже шестнадцать скоро будет!

— Нет повести печальнее на свете… — вздыхает Инна: — ты же знаешь как я к этому отношусь.

— И не такая уж у нас большая разница в возрасте!

— Знаешь… — задумчиво произносит Инна: — тебе надо его соблазнить!

— Чего⁈ — раздалось от плиты и на пол шлепнулось сырое яйцо. Яна повернулась и замерла — с ножом в одной руке: — Инна!

— Тиха! — поднимает руку девушка: — короче! Слушать сюда! Без паники. Вот сами смотрите — она его соблазнит и… разочаруется. Все, пошли дальше, живем. Боярыня наша такая — если чего получить не может, то гневаться изволит. Вот и запала на Виктора Борисовича, потому как до сих пор все получала что хотела. Куртку джинсовую хотела — папа купил. Магнитофон крутецкий, двухкассетник — тоже. И вообще. А тут — коса на камень. Так что все что ей нужно сделать — соблазнить. А потом — разочарование. Сама знаю. У меня в лагере так было… — Инна вздыхает: — ничего хорошего.

— А… а если ей понравится? — осторожно спрашивает Яна от плиты.

— Да что там может нравиться! — машет рукой Инна: — больно и неприятно. И вообще… чего люди в этом находят?

— Тааак. — говорит Лиза: — вечер перестает быть томным. Коломиец, колись, значит ты с этим старшеклассником не только целовалась? Что-то еще было?

— Инна? — Оксана подается вперед: — правда, что ли⁈ И ты молчала⁈

— Да и рассказывать особенно не о чем… — говорит Инна, обводит взглядом своих подруг, их горящие от любопытства глаза и вздыхает: — хорошо. Расскажу сейчас все… только вот напьюсь сперва хорошенько.

— Яна! У тебя на полу хомяк яйцо ест!

— Ах ты зараза!

Эпилог

Аэропорт города Колокамска, строго говоря, аэропортом действительно назывался лишь на схемах большого воздушного движения Советского Союза, а фактически представлял собой прямоугольное здание из желтого кирпича с облупившимися наличниками, архитектурным замыслом аккуратно разделенное на две части: «Вход» и «Выход». На крыше, немного накренившись набок, покоились огромные красные буквы «АЭРО», пятая — «П» — пала в борьбе с сибирским ветром ещё в начале восьмидесятых и лежала под забором, придавая всей композиции почти философскую недосказанность. За пределами здания с одной стороны лежала бетонная взлетная полоса, а с другой — бескрайнее поле, летом расцветающее незабудками и ромашками, а осенью желтеющее пожухлой травой. Посреди поля лежала обычная проселочная дорога.

Несмотря на то, что Колокамский Металлургический Комбинат являлся довольно важным и крупным объектом тяжелой промышленности страны, все его потребности в логистике закрывались железной дорогой. Комбинат, как градообразующий гигант — взял на себя и освещение улиц и городской транспорт и оборудование остановок, а также патрулирование улиц дружинниками. Вот только аэропорт города оставался на балансе Министерства Транспорта и Путей Сообщения, а потому ни город, ни Комбинат ничего не могли поделать с его состоянием. А у Министерства своих забот хватало, потому здание аэропорта годами оставалось в плачевном состоянии.

Однако сегодня тишина вокруг одинокого здания была нарушена событиями, которые, пожалуй, встретишь лишь раз в десятилетие и то если повезёт. С утра у входа столпились встречающие делегации каждая из которых считала себя абсолютно незаменимой в деле культурного наследия родного города.

У самого входа, прямо перед начишенными и сверкающими на солнце трубами бас-гелионов, валторном и тромбонов, маялся Соломон Рудольфович, первый заместитель директора Металлургического Комбината. Он то и дело бросал взгляд на часы, вытягивал шею, вглядываясь в синее, безоблачное небо, пожимал плечами и потирал руки. Сразу за ним стояла девушка в которой все, хоть раз заходившие в приемную большого начальника без труда опознали ту самую Леночку, секретаря Соломона Рудольфовича и, как шептались в узких кругах — серого кардинала Комбината. Её невозможно было представить без безупречно выглаженного светлого плаща и аккуратного тёмно-синего платка, повязанного чуть сбоку. Леночка излучала жёсткую, но вежливую собранность: она виртуозно отслеживала каждый жест начальства, взглядом мотивируя окружающих держаться прямо и не забывать о «важности момента».