— Это Виктор Цой, — говорит Лиза, откидывая волосы назад плавным жестом. — Лилька вообще везде успевает.

— Не знаю такого, — честно признаётся Оксана. — Но ничего такой. Симпатичный. Артист?

— Деревня ты, Терехова. Певец. Группа «Кино». «Перемен, требуют наши сердца!» Не слышала?

— Не, не слышала.

— Тогда у тебя впереди музыкальный ликбез. У Лильки классная стереосистема, японская. Включу тебе Цоя, будем просвещать. О! И видик у неё есть, «Шарп», тоже японский. Или американский? — Лиза задумывается.

Яна молча сняла туфли. Поставила их аккуратно у порога. Оксана последовала её примеру.

— Я бы на вашем месте туфли бы не снимала, — говорит Лиза. — Она дома так и ходит — в кроссах, ну или в шанхайках.

Они прошли в зал.

Комната была большая — метров двадцать пять, не меньше. Не то что в хрущёвках, где всё втиснуто в пятнадцать квадратов. Здесь было просторно. Потолок — высокий, метра три с половиной, с той же лепниной по углам — завитки, розетки, местами облупившиеся. Окно — огромное, почти во всю стену, с широким подоконником, на котором можно было сидеть. За окном — темнота, редкие огни окон в соседних домах, силуэт детской площадки с качелями. Луна пряталась за облаками.

Лиза включила свет — торшер в углу. Жёлтый, тёплый свет разлился по комнате, высветив… хаос.

Вещи. Везде. На диване (широком, с деревянными подлокотниками) — свитер, майка, спортивные штаны. На столе (тоже старом, сталинском, массивном) — пустая бутылка из-под пива, пепельница с окурками (значит, всё-таки курит? или гости?), стопка газет, раскрытая книга — Кир Булычёв, «Сто лет тому вперёд». На полу — кроссовки, скакалка, волейбольный мяч.

На стене (высокой, с остатками старых обоев) — постеры. Ещё один Цой. Рядом — постер с чемпионата области по волейболу, 1982 год. Девушки в сине-белых майках, с мячом. Рядом — фотография самой Лили, видимо студийная. Чёрно-белый снимок, профессиональная работа.

Лиля снята со спины, совершенно обнажённая — но снимок не выглядел пошлым или вызывающим. Скорее… завораживающим. Художественным.

Она сидела на простом деревянном стуле, спиной к камере. Голова повёрнута влево, профиль чёткий — высокий лоб, прямой нос, чуть приоткрытые губы. Волосы собраны в небрежный пучок на затылке, открывая линию шеи. Несколько прядей выбились, падают на плечо. Спина — длинная, изящная. Позвоночник прорисован чётко, как струна. Лопатки — лёгкий рельеф под кожей. Линия талии плавно переходит в бёдра.

Но самое поразительное — на спине, чуть ниже лопаток, были нарисованы эфы. Чёрной тушью или краской — два изогнутых резонаторных отверстия, точь-в-точь как на скрипке. Изящные завитушки, симметричные, словно вырезанные резцом мастера. Они превращали её спину в деку музыкального инструмента. В живую скрипку.

Свет падал справа — мягкий, студийный. Он ложился на кожу полосами, подчёркивая каждый изгиб, каждую линию, каждый завиток нарисованных эфов. Тени — глубокие, бархатные. Контраст — как в старых итальянских фильмах. Фон — абсолютно чёрный. Ничего лишнего. Только она. Только тело. Только свет. Только эти чёрные завитушки, превращающие девушку в произведение искусства.

Фотография была в простой чёрной раме, под стеклом. Висела на стене, на уровне глаз — не спрятана, не стыдлива. Как картина в галерее. Внизу справа, на белом паспарту под стеклом — автограф: «Моей музе. Л. Шерстенников. 1984».

Оксана остановилась перед фотографией. Не могла оторвать взгляд.

— Ого, — выдохнула она. — Это же… это же как скрипка. У неё на спине… эфы нарисованы.

— «Скрипка Энгра», — сказала Лиза. — Видела я такое в каком-то музее за границей. Такой же снимок почти. Только там девушка толстая и некрасивая. Не то что Лилька. И почему ей так везёт?

— Леонид Шерстенников, — прочитала Лиза. — Это известный фотограф. Из Москвы. Он моделей снимает, актрис. Лилька как-то попала к нему в студию. Через знакомых. Он её снял, влюбился, за ней ухаживал. — Она хмыкнула. — И, конечно же, Лилька ему от ворот поворот дала.

— И как так можно — сперва сниматься перед ним голой, а потом — от ворот поворот? — удивилась Яна.

— Запросто. Это ж Бергштейн. Про неё чего только в городе не говорят. Если всех слушать, так она с половиной города уже переспала, да только неправда это всё. Я ж напротив живу, вижу… — Она махнула рукой. — Ладно, хватит пялиться на голую задницу. Идёмте дальше, покажу, что тут ещё есть.

Оксана оторвалась от фотографии. Последний раз посмотрела на эфы, на изгиб спины. Красиво, — подумала она. Как в музее.

Лиза подошла к книжному шкафу (высокому, старому, сталинскому, с резными дверцами). Провела рукой по корешкам.

— Вот, смотрите. Библиотека у неё приличная. Всё читает подряд — от детективов до фантастики.

Яна заглянула через её плечо. Пробежалась взглядом по полкам.

— Булычёв, Стругацкие, Лем, Брэдбери… — перечислила она. — Агата Кристи, Конан Дойл… Ничего себе. Как в библиотеке, только в библиотеке таких книжек не найти, всегда на руках.

— Ух ты! — Оксана тут же схватилась за первую попавшуюся книгу. — Желязны! «Девять Принцев Амбера»! Это же… такое не достать! Брэдбери! Азимов!

— Лилька — упакованная девушка, — пожимает плечами Лиза. — Всё у неё есть, везде связи.

Яна перевела взгляд на кассеты. Их было много — два ряда, плотно стоящих в пластиковых коробках. Надписи — от руки, разным почерком.

— «Кино. Начальник Камчатки. 1984», — прочитала Яна. — «Аквариум. День серебра». «ДДТ. Периферия». «Queen». «Pink Floyd». «Depeche Mode». Я ничего в этом не понимаю, но, наверное, модно? — Она осторожно достала одну кассету. «Queen. A Night at the Opera. 1975». Покрутила в руках. Вставила обратно.

— А магнитофон у неё какой?

— У неё не просто магнитофон. Это целая стереосистема от «Sharp», — гордо сказала Лиза. — Японский. Стереозвук, все дела. Я вам потом включу, послушаете. Ладно, пошли в спальню, посмотрим, где Ксюха спать будет.

— Я… я не знаю. Это всё-таки кровать Ирии Гай! — восклицает Оксана. — Может, я в зале на диване? Или вон в кресле…

— Вот ещё. Давай хоть посмотрим…

СПАЛЬНЯ (СТАЛИНКА)

Дверь спальни была закрыта. Лиза подошла к ней, взялась за ручку. Толкнула дверь. Дверь поддалась со скрипом, словно не хотела открываться. Лиза нащупала выключатель, щёлкнула. Люстра под потолком вспыхнула — яркая, резкая, бьющая прямо в глаза. Оксана зажмурилась, потом медленно открыла глаза.

И замерла.

ПЕЩЕРА СОКРОВИЩ (СТАЛИНКА)

Первое, что бросилось в глаза — коробки. Картонные коробки, повсюду. Они стояли вдоль стен штабелями — одна на другой, почти до самого потолка. Оксана подняла голову, пытаясь разглядеть, где заканчивается эта башня из картона. Потолок был высоким — метра три, наверное, и верхние ряды коробок терялись в полумраке под самым потолком, где свет люстры уже не доставал.

Она шагнула вперёд. Медленно, не веря своим глазам.

Штабеля коробок занимали всё пространство у стен. Вдоль правой стены — пять, шесть, семь рядов, она сбилась со счёта. Вдоль левой — ещё больше. У окна (большого, сталинского, с широким подоконником) — тоже коробки, коробки, коробки, загораживающие подоконник, так что в комнату проникал только узкий луч уличного фонаря.

К кровати вёл узкий проход — едва человек пройдёт, если повернуться боком. Остальное пространство было забито.

Оксана присмотрелась к ближайшей коробке. Картон серый, потёртый по углам. На боку — чёрным маркером:

«Raffaello. Италия.»

Рядом — ещё одна коробка, побольше:

«Ferrero Rocher.»

Ещё одна:

«Toblerone.»

— О. Мой. Бог, — выдохнула Оксана. — Лизка… это… это же…

— Конфеты, — закончила Лиза. Голос звучал странно — то ли восторженно, то ли испуганно. — Импортные. Итальянские. Швейцарские. Я такие за границей пробовала, когда с папой на отдых ездила.

Яна вошла следом. Остановилась рядом с Оксаной. Сняла очки, протёрла их краем свитера, надела обратно. Посмотрела на коробки. Потом снова сняла очки. Протёрла ещё раз.