— Ты можешь драться? — строго спросил я.

Суворов вдруг от удивления округлил глаза.

— Можете драться? А? — тихо, в полголоса спросил я у всех пленных.

— Я себя, как барашка резать не дам, — сурово заявил Бычка. — Лучше уж в бою, чем так…

— Ну… — согласился с ним Смыкало. — Я лучше помру, чем жить предателем… У меня дед воевал, батя в шестьдесят восьмом в Чехословакии погиб. И что? А я к душманам? Ну нет…

Я хмыкнул, оставшись довольным ответами своих бойцов. А после этого я смерил взглядом Женю.

— Так готов или нет?

Лицо Суворова искривилось так, будто он сейчас заплачет. Он тут же отвернулся, прижал голову к бугристому камню стены и замолчал.

Только и было слышно, как он тяжело, натужно дышит, пытаясь успокоиться.

Я зыркнул на решетку. Душман следил за нами еще несколько мгновений, но потом, решив, что мы ведем себя достаточно тихо, снова пропал из виду.

— Если ты чего задумал, Саша, — обратился ко мне Чесноков, — то я сразу скажу тебе прямо — вряд ли выгорит. Вряд ли мы выберемся отсюда.

— Может, выберемся, может, нет, — покачал я головой, — но помирать без борьбы я не собираюсь.

С этими словами я снова бросил взгляд к выходу, за решетку. Хотел убедиться, что за нами никто не следит. А потом взял да и показал свои освобожденные от пут руки.

Парни, все как один, выпялили на меня глаза.

— Ты как это?.. — удивился Бычка.

— Тихо. Нельзя привлекать к себе внимания, — строго наказал ему я.

Изумленное лицо Бычки посерьезнело. Он кивнул.

— Ну Селихов… — прыснул Смыкало почти радостно, — ну ты дал…

— Женя… Жень… — позвал вдруг Чесноков Суворова.

Тот не отреагировал. Пусть он и уже смог успокоиться, но все еще жмурил глаза, прижавшись лицом к сырой стене.

— Женя…

— Ну чего? — наконец раздраженно обернулся к нему Суворов, но заметил мои свободные руки. Глаза его расширились от такого удивления, что казалось, заняли чуть не третью часть лица.

— Тихо. Ничего не говори, — прервал я Суворова, который хотел уже раскрыть рот и что-то сказать.

Потом я хитровато ухмыльнулся.

— Мы, братцы, еще повоюем, — сказал я с ухмылкой и обратился к Суворову с Чесноковым: — Вы как? С нами?

Суворов нахмурился и отвернулся. На лице Чеснокова отразилась робкая нерешительность.

Мехвод посмотрел на Белых, которого, казалось, совершенно не интересовали наши разговоры. Парень все еще покачивался, но уже едва заметно и все так же прятал от остальных свое лицо.

— Игорек совсем плохой, — вздохнул Чесноков. — Сомневаюсь я, что он сможет и автомат в руках удержать…

Я молчал, глядя на повернувшегося к несчастному Белых мехвода.

— Потому его кто-то должен защищать, — хмыкнул Чесноков. — У вас явно других дел море будет, не до Игоря. Потому, если что, я с вами. Присматривать за ним буду.

— Хорошо, — спрятав руки за спину, кивнул я. А потом с немым вопросом глянул на Суворова.

Женя Суворов шмыгнул носом.

— Все равно нам помирать. И лучше уж в борьбе, чем… Чем как…

Он не договорил. Только уставился в землю перед собой.

— Ну и отлично, — заключил я.

Потом я внимательно оценил обстановку — не наблюдает ли за нами враг, и быстро потянулся к ногам, нащупывая на щиколотках тугой узел веревки.

— Давай… Давай быстрее… — торопил Бычка. — Как ты от веревок отделался? Нас тоже освободи!

— Рано… — прошипел я, упорно трудясь над веревкой, — если начну всех вас развязывать — это привлечет больно много внимания. Сначала дождемся, пока караул сменится, чтобы хоть о них не беспокоиться еще два часа.

— А дальше? — спросил мехвод.

— Тише, — ответил ему я. — Если все получится, как я задумал, выйдем отсюда все вместе. Ясно вам?

— Выйдем? — Суворов попытался утереть лицо связанными руками. — У нас даже сапоги забрали. Полечь все вместе — поляжем. Но чтобы выйти?..

Я, наконец, разделался с веревкой на ногах.

— А если и поляжем? — глянул я на Суворова, поджимая ноги и пряча веревку за спину, — тебя такой расклад не устраивает?

Несколько мгновений мы буравили друг друга взглядом. Потом Суворов наконец отвернулся. Пробурчал:

— Устраивает.

— Ну и отлично, — примостился я у стены в такой позе, будто бы все еще связан по рукам и ногам.

Вдруг за пределами нашей пещеры я услышал голоса. Душманы о чем-то болтали. Сначала казалось, что это часовые разговаривают между собой. Но потом я понял, что голосов больше двух.

— Сменяются… — констатировал Чесноков.

Мы все затихли. Душманы, а их оказалось четверо, появились в поле зрения, стоя у решетки. Разговаривая между собой, они принялись поглядывать внутрь, прямо на нас.

Все мы замолчали, делая вид, что спокойненько себе сидим связанные.

Душманы, тем временем, казалось, даже и не собирались расходиться. Один из них остался у решетки. Другие исчезли где-то за стеной. И все же все четверо продолжали о чем-то болтать.

— Что-то они в этот раз долго… — выдохнул мехвод, украдкой наблюдая за духами.

— Пока ждем, — сказал я. — Двоих я еще сдюжу. Четверых, да еще вооруженных — точно нет.

— Двоих? — удивился Чесноков, — да у них же автоматы…

— Ты нашего Саню Селихова не знаешь, — рассмеялся Бычка, — а я знаю! Мы с ним в подземных туннелях вдвоем против пятнадцати стояли! И выстояли!

Бычка произнес эти слова даже как-то радостно, с гордостью, но потом вдруг замялся и погрустнел. Замолчал.

Мехвод явно это заметил. Да только ничего не сказал затихшему Бычке.

— Значит, будешь действовать на удачу, — вместо этого с грустной улыбкой сообщил мне Чесноков.

— Терять нам, кроме жизни, больше нечего, — сказал я и тоже улыбнулся ему в ответ.

— И то верно. Но может… Может, будет вернее, если кто еще тебе поможет?

Я покачал головой.

— Нужно сделать все точно. Извиняйте, братцы, но вы будете мешаться. Да и если кого-то еще освобождать, это может привлечь внимание.

Мехвод молча покивал мне.

Потом мы все затихли. Но недолго пришлось нам слушать нервирующий звук капающей воды и гулкую, прерываемую только негромкими разговорами душманов тишину.

— А то, что ты сказал тому упырю-проповеднику, — вдруг спросил у меня Женя Суворов. — Это что? Действительно ты так думаешь?

— Это ты о чем? — не понял я, краем глаза поглядывая за душманами.

— Ну… Ну тогда, когда он с тобой говорил. Ты рассказывал и про Брест, и про Ленинград. И про то, что стоять было до конца.

— Ну, помню, — сказал я и оглянулся на духов, когда у них за решеткой началось какое-то шевеление.

— Ты как мой дед говорил, — сказал Суворов и поджал губы, опустив взгляд. — Он… помню, когда живой был, тоже часто рассказывал про тягости войны. Иногда с улыбкой, иногда серьезный делался. И взгляд у него тогда становился какой-то… Какой-то…

— Глубокий. Отстраненный, — догадался я.

— Ну… — Суворов вздохнул. — Можно и так сказать.

Чесноков, удивленный тем, что Женя Суворов вдруг первым заговорил со мной, внимательно и с нескрываемым интересом уставился на парня.

Бычка, казалось, не выказывал никакого интереса к нашему разговору. Он сидел тихо и иногда шевелился, стараясь поудобнее устроить затекшие ноги и руки.

Смыкало и вовсе, казалось, спал. Ну а скорее всего — просто лежал, прикрыв глаза.

— Тогда малой был, — продолжал Суворов. — А сейчас, когда сам на войну попал, все чаще его рассказы вспоминаю.

Боец сглотнул. Облизал сухие губы.

— Как-то помню, был вечер. На улице нашей гроза летняя. Бушует там, сил нет никаких. Аж свет отключили. Папа с маманей на кухне, при свечке сидят. А мы с сестрой и дедом в зале. Дед тогда много разных историй нам рассказывал, какие с ним приключались на войне. Он же, — Суворов хмыкнул. — Без глаза вернулся. С повязкой, как у пирата. А потом с протезом стеклянным ходил. К старости — только на праздники его вставлял. А так всегда щурился, потому что сестренка моя, Катя, пугалась его пустой глазницы.