Шахин зло нахмурился. В глазах его блеснул яростный огонь.

Муаллим-и-Дин заметил это.

— Ты не причинишь этому мальчишке вреда, — сказал проповедник. — Я с ним ещё не закончил.

— Это он… — проговорил Шахин, будто бы и не услышав слов Муаллима, — я так долго искал его… И вот он здесь…

— О как, — я ехидно улыбнулся, — а я-то, оказывается, важная птица. Никогда бы не подумал.

Шахин оскалился от злости. Показал мне свои крупноватые зубы.

— Шахин… — предостерег его проповедник.

Шахин злился. Я буквально видел, как искажается его лицо под влиянием этой эмоции. А ещё — видел в этом определённый шанс.

Пусть мы попали в тяжёлую ситуацию, но сейчас, если я смогу подобрать правильные слова, если умудрюсь сыграть на противоречиях этих двух людей, то выиграю нам немного времени. А время — это единственное наше оружие сейчас.

— Ты и в подметки не годишься Тарику Хану, — покачал головой Шахин. — Он создал из ничего элиту. Создал бойцов, которым не было равных. Которых боялись даже самые кровожадные головорезы Афганистана. Они называли нас «Теми, кто не отбрасывает тени». Называли нас «Призраками».

Шахин горделиво приподнял подбородок. Уставился на меня со сдерживаемой, но надменной злостью.

— И я был частью этой элиты. Но теперь моих товарищей больше нет. Теперь Тарик Хан гниёт в ваших КГБшных застенках, и некому больше восстановить «Призраков Пянджа». Ты перевернул мою судьбу с ног на голову, шурави. И ты обязательно за это поплатишься.

— Какая слезливая история, — иронично заметил я. — Может, тебя ещё и пожалеть?

Шахин задышал глубже и прерывистей. Его массивная, увешанная боезапасом грудь принялась ритмично расширяться. Глаза сделались дурными.

— Ах ты мелкий… — прошипел он зло.

— Шахин, — одернул его проповедник. — Твоё время для вопросов ушло.

Шахин повернулся к Муаллим-и-Дину так быстро, что мне показалось, будто старик сейчас вздрогнет от неожиданности.

Он не вздрогнул.

— Отдай мне его. Отдай сейчас, — с возбуждённой злобой проговорил Шахин.

— Я же сказал, пакистанец, — заметил проповедник раздражённо, — я ещё не закончил с этими шурави.

— Ты должен отдать его мне… — прошипел Шахин.

— Должен? — проповедник возмутился с едва заметной долей театральности в голосе. Да так, будто бы работал на публику. — Я должен лишь Всевышнему, но точно не тебе, Шахин.

— Ты не понимаешь, — бывший Призрак мотнул головой. — Я искал этого мальчишку очень давно. Только по воле Аллаха он мог прийти в мои руки сам. Отдай мне его. И обещаю — все противоречия, что возникали между нами когда-либо, останутся в прошлом.

Муаллим-и-Дин сузил глаза.

— Твоя мелкая месть — ничто по сравнению с тем, какой идеологический удар мы можем нанести по советам в регионе, если все увидят, что целые отделения, целые взводы принимают ислам и переходят на сторону правого дела.

— Ты заигрался со своей идеологией, Муаллим! — совсем разозлился Шахин. — Мы не миссионеры! Мы солдаты! И задачи у нас другие!

— Наша главная задача, — спокойно начал проповедник, — дать тебе удовлетворить свою жажду мести?

— Один человек! Я прошу отдать мне лишь одного человека! — вскрикнул Шахин, а потом позорно пошатнулся на раненой ноге.

Он замычал от боли, машинально вцепившись в израненное бедро.

— Одного… Мне нужен лишь один, — сгорбившись от боли, заглянул он в глаза Муаллиму снизу вверх.

— У тебя был шанс, Шахин, — помолчав несколько секунд, сказал Муаллим. — Ты не смог убить этого шурави в горах. А значит, теперь он мой.

— Нет… — зашипел пакистанец от боли и злобы, — нет, Муаллим… Я не позволю тебе…

Он медленно, угрожающе, отрицательно замотал головой.

— Не позволю тебе распоряжаться моей местью… Я…

Я заметил, как Шахин потянулся к пистолету. Заметил это и Муаллим-и-Дин.

— Ты сделаешь большую ошибку, друг мой, — сказал проповедник помягчавшим голосом.

Шахин застыл. Рука его остановилась на кобуре.

— Давай поговорим об этом, Шахин, — проповедник вежливо улыбнулся. — Поговорим наедине. И я уверен, мы придём к согласию.

Муаллим-и-Дин бросил на меня взгляд.

— Я надеюсь, что этот шурави будет достаточно благоразумен, чтобы впустить Аллаха в свою душу. Но пока что я вижу лишь упрямство в его глазах.

Шахин с трудом выпрямился. Прихрамывая, потоптался на месте, устроил раненую ногу таким образом, чтобы она доставляла меньше боли.

— Мы договоримся, — кивнул ему проповедник. — Обязательно договоримся. Пойдём… Пойдём, мой друг…

Он аккуратно тронул Шахина за плечо, пригласил на выход.

— Пойдём и спокойно всё обсудим.

Вместе они неспеша пошли к выходу. По пути Муаллим-и-Дин бросил что-то своим людям на дари. Душманы последовали за пакистанцем и проповедником.

Когда они покинули пещеру, часовые закрыли вход большой решёткой, сделанной из трубок толстого жердняка, связанного крепкими верёвками.

Я повёл плечами. Потом поудобнее устроился у стены.

— С-сука… — выдохнул расслабившийся наконец Бычка.

Смыкало и вовсе завалился набок, устав от нервного напряжения.

— Сашка, ты знаешь этого бородатого упыря? — спросил Бычка.

— Нет, — покачал я головой. — Не знаю. Но то, что он знает меня — хорошо.

— Хех… — Бычка горько хмыкнул. — Чего ж хорошего? Он тебя хочет укокошить!

— Они хотят укокошить нас всех. Но то, что этот собирается отомстить именно мне — даёт нам немного времени.

— Времени? Да че мы можем сделать⁈ — удивился Смыкало.

— Тихо. Не мешай мне думать, — сказал я мрачно.

— А че тут можно придумать⁈ — выдохнул Бычка. — Нам дорога или в душманы, или в могилу!

— А если наши подоспеют? — спросил Смыкало.

— Если наши подоспеют — духи пленных первым делом укокошат, чтобы мы в строй не вернулись! — выдал ему Бычка.

— П-падла… — подал голос Смыкало. — Я, сука, лучше помру, чем буду под ихнюю дудку плясать…

— Из наших… — внезапно подал голос один из бойцов, сидевших у дальней стены, — из наших много кто так говорил, пока они до дела не дошли…

Я глянул на бойца. Это был тот самый, в чьих глазах я заметил тусклые угольки злости. Тот, что ещё не пал духом. Хотя и успел пережить многое. Остальные — молчали.

— Вы — пропавшее отделение пограничников, — догадался я.

Боец, чьё лицо скрывала от меня тень, кивнул.

— Остались только вы втроём?

Снова кивок.

Смыкало и Бычка затихли, слушая наш с солдатом разговор.

Я поджал губы. Потом сглотнул. И наконец спросил:

— Остальные погибли?

Боец покачал головой.

Тогда я вздохнул.

— Сколько из вас перешли к душманам? — спросил я прямо.

Солдат мне не ответил. Он только поджал связанные в лодыжках ноги ближе к груди. Отвернулся и затих.

— Пчеловеев рассказывал, — подал свой мрачный голос Бычка, — что на горе было четверо переодетых душманов. В наше переодетых. Это видать, с плеча ваших парней они форму взяли, а? Да еще и пади, ваши все добровольно отдали, чтобы шеи свои сберечь…

— Захлопни пасть… — Снова подал голос солдат.

— Слышь… — Бычка насупился, — мы там, в ущелье, где вы БТР бросили, кровь за вас проливали! У нас замкомвзвода за вас погиб!

— Было б за кого погибать, — с натугой, стараясь неуклюже усесться, сказал Смыкало. — Мы там бока под пули подставляли… А они тут, выходит, гузку врагам решили подставить?

Боец, который отвернулся, ничего не сказал. Он только злобно засопел и принялся ругаться матом себе под нос.

Второй, стоявший на коленях, медленно повернул голову. Взгляд его блеснул в темноте.

— Вы, молодежь, попридержали бы языки, коль не знаете, как оно было, — сказал он низким, прокуренным голосом. — Что б потом стыдно за свои слова не было.

— Тут кому стыдиться надо — это вам! — Бычка гневно выдохнул. — Вместо того, чтобы бой принять, вы врагам сдались! Вот что вы сделали!

— А ты вспомни документы! — сказал Смыкало. — Вспомни фотографии и письма, что они под БТРом к земле прикололи! Может, это они специально! Напели им душманы, что в живых оставят, что каждому будет по жене! Вот они и сдрейфили воевать!