Дальше туннель заворачивал еще сильнее. Я прислонился к краю. Медленно, щуря глаза, выглянул.

В гроте, что оказался перед нами, было светло. Горело несколько керосиновых ламп. Сам грот напоминал какой-то несколько запустелый склад — пустые ящики и напольные стеллажи. Груда старых мешков с песком была навалена у стены.

Посреди этого всего я заметил двух человек. Первым был душман. Он был не вооружен. Одетый в светлую рубаху, шаровары и разгрузку, дух сидел на большом деревянном ящике и жевал лепешку. Причем автомат он просто приставил к ящику.

Душман улыбался. Что-то рассказывал второму и смеялся.

Но вторым человеком оказался не дух. Это был советский боец.

Потрепанный, в рваной форме, в каких-то заношенных кроссовках на босу ногу, он затравленно сидел на полу, у мешков.

Опустив голову, он не осмеливался смотреть на душмана.

Душман снова что-то сказал и рассмеялся. Потом отломил кусок лепешки и кинул ее пленному, словно псу.

Боец, чье лицо скрывала от меня его собственная тень, не поднял с земли брошенной ему еды. Только обреченно глянул на извалявшийся в песке кусок лепешки.

Тогда душман вдруг встал с ящика. Вальяжно пошел к пленному, доставая фляжку из подсумка. Когда дух приблизился, боец съежился. Стал будто бы еще меньше, чем был.

Дух что-то гаркнул и протянул ему фляжку с водой.

Только тогда солдат поднял на него глаза. Потянулся за фляжкой.

И в этот момент я наконец смог рассмотреть лицо парня.

— Это тот, что согласился принять ислам? — едва слышно прошептал мне Бычка.

Я ему не ответил. Но Бычка явно был прав.

И я знал этого человека.

Это был Дима. Дима Ткаченко. С ним, Васей Уткиным и Федей Мамаевым мы вместе призвались на девятку. Вместе ехали в поезде в Московский и вместе проходили учебку. Только нас с Васей определили на высокогорный Шамабад, а Федю с Димой на другую заставу, где было служить попроще.

И теперь, значит, Дима попал в Афганистан, попал на третью заставу нашей ММГ и оказался в плену. И предал.

— Саша, ты чего? — спросил нахмурившийся Бычка, когда я ему ничего не ответил.

Дима, тем временем, принял фляжку от духа. Принялся жадно, громко пить. Душман же наблюдал, встав над Димой. Перетаптываясь с ноги на ногу, он в какой-то момент оказался спиной ко мне.

— Будь здесь, — сказал я строго, а потом взялся за ремень автомата обеими руками, словно за концы удавки.

От автора:

✅12-й том «Чумы»!

✅Он попал в 1942 год и превратился в настоящий кошмар для фашистов. Его оружие — тёмная магия, зло во имя добра.

✅ https://author.today/reader/358686

Когда я стал приближаться к душману, то почти сразу понял — Ткаченко меня заметил.

Я увидел, что он уставился на меня, округлив глаза от настоящего изумления.

Душман тоже почувствовал что-то не так. Он вздрогнул, приподняв голову, а когда хотел было обернуться, я ринулся на него так быстро, как мог.

Спустя секунду, когда он все же успел обернуться и посмотреть на меня, наши с душманом взгляды встретились. Изумление отразилось и на его бородатом, обветренном лице.

Опомниться ему я не дал — просто, что было сил, пнул врага в пах.

Я слышал, как от моего удара весь воздух со свистом вышел из груди душмана. Тот искривился от боли, схватившись за промежность, согнулся пополам.

Не теряя времени, я нырнул ему за спину, а потом, не без усилий, накинул ремень автомата на шею и просто запрокинулся назад, позволив себе упасть.

Душман, почувствовав, как лента ремня перетягивает ему горло, последовал за ней, инстинктивно стараясь облегчить удушение.

Так мы оба и грохнулись на землю. При этом автомат неприятно надавил мне на ребра.

У меня не было времени обращать внимания на эти неприятные ощущения.

Адреналин ударил в голову. Изо всех сил я натянул ремень.

Душман хрипел и сипел. Бессильно вцепился в плотный ремень скрюченными пальцами. Он то и дело сучил ногами, разрывая пятками песок и гальку. Все еще боролся, стараясь как-то изменить положение тела и выбраться из моего крепкого захвата.

Но я не отпускал. Не отпускал даже тогда, когда дух, пересилив свой страх смерти, стал наугад бить меня рукой, куда сможет достать.

Удары оказались слабыми и неловкими.

Я поднажал сильнее, потом выгнулся дугой так, что автомат, придавленный к груди весом душмана, больно врезался в ребра металлом рамы.

Дух метался долго. Мне казалось, я душу его уже целый час. На деле же, наверняка не прошло и минуты.

Наконец он медленно обмяк. Я почувствовал, как расслабилась каждая мышца в его теле, когда он потерял сознание.

И все же я продолжал душить, чтобы наверняка закончить дело.

Тут появился Бычка. Он быстро приблизился к Ткаченко, наставил на него автомат.

— Тихо. Не рыпаться! — зло рявкнул он.

Испуганный Ткаченко поднял руки в защитном жесте. Прижался к мешкам с песком.

— Не стреляй! Пожалуйста, не стреляй!

— Молчи, рожа предательская!

Я тем временем наконец ослабил хватку. Неловко стянул ремень с горла духа и принялся спихивать с себя бездыханного врага.

Быстро отдышавшись, я уселся. Потом тут же приник ухом ко рту духа, чтобы проверить, жив ли он.

Душман не дышал.

— Ну ты и зверюга, Сашка. Иногда посмотришь, как ты дерешься, аж самому страшно становится, — Бычка хмыкнул, а потом кивнул автоматом на Ткаченко, — а с этим что делать?

— Предатель⁈ Я… Я не предатель!

— Закрой пасть… — сказал Бычка зло.

— Пойди, — все еще успокаивая дыхание, сказал я, — пойди, приведи остальных. Только аккуратно, чтоб Суворов тебя не прирезал ненароком. А то он больно нервный.

Бычка кивнул. Подошел ко входу в туннель, с полмгновения послушал тишину, а затем исчез в темноте прохода.

— Сашка… — Дима Ткаченко тут же кинулся ко мне, — Сашка! Узнаешь меня⁈ Мы с тобой на девятке в Краснодаре вместе были! Вместе в поезде, вместе на учебке и…

Он осекся, когда я наградил Диму суровым взглядом.

Ткаченко дышал глубоко. Так, будто бы только что пробежал километровую дистанцию. Потом он сглотнул, поджав губы.

— Ты тут какими судьбами? Т-тоже… Тоже в плен угодил? — заикнулся он.

— Угодил, — ответил я сухо, потом неторопливо поднялся и повесил автомат на плечо. Медленно зашагал к еще одному выходу, оказавшемуся у мешков с песком.

— А я с моим отделением тоже! Думал… Думал, кранты мне придут сразу же, — быстро забормотал Дима, — но… Но остальных парней в темнице оставили, а меня забрали. З-заставили мешки с песком таскать.

— Я встречал остальных твоих парней.

В глазах Ткаченко мелькнул настоящий страх. Мне показалось, что его смуглое от афганского солнца лицо даже побледнело.

Все осознав, он тут же зыркнул на выход, в котором исчез Бычка.

Дима сжал зубы. Принялся качать головой.

— Ты не знаешь… Не знаешь, что с нами делали… Ты не видал, как помирали мои товарищи… Им головы заживо резали!

Я ничего не ответил Ткаченко. Так и продолжил стоять, сжигая его взглядом.

— Да! Да я испугался! — выкрикнул он. — Да, согласился с их… Их условиями! Чтобы выжить согласился! А что? Было лучше сдохнуть как собака⁈

— Я привык относиться ко всем людям одинаково, Дима, — сказал я. — По крайней мере до того момента, как они себя проявят. А здесь, на войне, люди проявляют себя очень быстро. И тогда все их качества прут наружу, как вода из свернутого крана.

— Значит, я виноват в том, что хотел жить⁈ — с паникой в глазах крикнул Дима.

— Кто-то становится героем, кто-то предателем, — проигнорировал я его слова. — Все как всегда.

— Саша… Ты же не бросишь меня тут? — взмолился Дима и даже шагнул в мою сторону. Потом замер, уставившись на автомат. — Ты же не убийца, Саша… Ты же не станешь расстреливать своего…

— Иные думают, это война делит людей на тех и других. Но я знаю — кто-то уже вступает в войну с задатками героя, а кто-то…