— Я знаю, где выход! — крикнул Дима, — они, они заставляли меня строить баррикаду у выхода из пещеры! Они готовятся, что их будут штурмовать! Я могу показать! Могу вывести вас и…
Дима осекся и быстро, а вместе с тем и дерганно, обернулся к выходу в туннель. Все потому, что из темноты вышла остальная группа.
— Ах ты сука предательская! — тут же выступил Женя Суворов.
Сжимая в руках нож, он решительно направился к Диме. Ткаченко перепуганно попятился.
Я тут же встал между ними.
— Стоять.
Женя не остановился. Тогда я пихнул его в плечо.
— Стоять, я сказал.
— Ты его защищаешь⁈ — оскалился Суворов. — Защищаешь эту падаль⁈
— Раз я сказал стоять, значит стоять, — уперся я в Суворова взглядом.
Тот не выдержал. Матерясь на чем свет стоит, отвернулся.
— Я не предатель… Не предатель… — подошел было ко мне Ткаченко, но и его я остановил одним только взглядом.
— Я… Я знаю, куда идти! Я видел выход! Если мы…
— Расстрелять надо этого сукина сына, — мрачно заявил Бычка, сжимая цевье автомата. — Расстрелять по законам военного времени. Как предателя. И вся недолга.
— Я выведу вас! Я знаю, куда идти! — цеплялся за любую соломинку Дима. — Там несколько ходов! Разные туннели! Можно заплутать. А я…
— Заведешь нас в засаду к своим новым дружкам, а? — с укором в голосе спросил Суворов.
— Во-во. А чего ему мешает? — пожал плечами Бычка. — Все, он теперь после того, что тут вытворил, до конца жизни не отмоется.
Смыкало закряхтел. Потом отделился от группы и сел рядом с мертвым духом. Принялся стягивать с него какие-то грязные и рваные кроссовки.
— Ты скажи мне, голубчик, — при этом заговорил он, и в тоне Смыкало зазвенели надменные нотки, с которыми старослужащие привыкли обращаться к новобранцам, — тебя кто-то дома ждет? Девочка там? Или мама с папой?
— Братья! И матушка с батей! — выкрикнул Дима торопливо.
— Да че они? В детстве все каши мало ели? — спросил Смыкало, пытаясь натянуть кроссовок на босую ногу. — И у этого малы. Сука…
Потом он устало отбросил кроссовок и уставился на перепуганного Ткаченко.
— Братья это серьезно. Да и мама с папой — святое. Предлагаю расстрелять его, а сказать, что духи застрелили. А то семью жалко. Позорище такое.
— Да вы что?.. Да вы что, братцы?.. — взгляд Димы судорожно заскакал по всем, кто был в гроте, — да я ж свой! Свой! Я ж… Ну Василь Иваныч! Ты ж тут самый разумный! Скажи им, что они сбрендели!
Чесноков, с горькой грустью смотревший на Ткаченко, ничего ему не ответил. Вместо этого он спрятал от Димы глаза. Посмотрел на Белых, которого примостил рядом с собой на полу. Сделал вид, будто бы хочет проверить, как там шокированный солдат.
— Ну так че? — спросил Бычка у меня. — Кто стрелять будет? Ты или я?
— Или я… — сказал Суворов, подобрав автомат душмана и проверив патроны.
— Значит, вот так… Значит, стрелять меня собрались?.. — в панике попятился Дима. — А ты-то! Ты-то куда лезешь, Женька, а? Если стрелять, так и тебя! Ты Комолову что сказал⁈ Все помнят — что! Так и сам бы, если б тебе духи нож к горлу приставили, тоже запел, что к ним пойдешь! Чего ж вы его не стреляете, а? Чем я хуже него⁈
— Ах ты падлюка! — разозлился Женька и даже вскинул автомат, — ах ты сукин кот! Ты, значит, с больной головы на здоровую, а⁈
— Тихо! Тихо всем! — я бросился к Суворову и встал у него на пути.
— Селихов… Снова ты… — Он осекся, когда понял, что автомат смотрит мне прямо в грудь. — Отойди… Все думают — Ткаченко надо по законам военного времени и…
— Я тут старший по званию, — строго сказал я. — И решать мне.
— Отойди… Если ты не можешь, я сам…
— Тогда не только твой друг Комолов будет к тебе по ночам приходить, но и он тоже, — я кивнул на испуганного чуть не до смерти Ткаченко.
Суворов застыл, как громом пораженный. Глаза его на миг округлились от шока и удивления. Но он взял себя в руки.
— Я… Я уж как-нибудь…
— Отдай автомат, — сказал я.
Суворов покачал головой.
— Не перегибай, Селихов…
— Отдай, а то силой отберу.
— Я…
Я шагнул к Суворову, и тот попятился, не опуская своего АК.
— Автомат…
— Ты зря его защищаешь…
— Еще раз я повторять не стану, Женя.
Суворов глубоко, нервно вздохнул, а потом судорожно выдохнул. Медленно опустил ствол Калашникова.
— Смыкало, забрать у Суворова оружие. Ты понесешь. Обыщи духа, забери с него все патроны.
Смыкало медленно, даже как-то нехотя встал.
— Извиняй, дружище, — сказал он, когда медленно положил руку на цевье АК, — старший приказал. Без обид. И давай без глупостей.
Смыкало хотел было забрать оружие, но Суворов отдал его не сразу. Пальцы его, сжимавшие рукоятку и цевье, разжались только тогда, когда Смыкало потянул второй раз.
— Так значит… Ты просто так это оставишь, а? Старший сержант Селихов, — с обиженным укором в голосе спросил Суворов.
— В твоих руках было оружие, — я и бровью не повел. — Ты бы мог попытаться остановить меня и сделать с Ткаченко что угодно. Но ты не попытался. Значит, теперь будешь выполнять приказания.
Суворов раздраженно выдохнул и отвернулся.
Я обернулся к Ткаченко.
Дима отшатнулся от страха. В глазах его заблестела настоящая мольба о пощаде.
* * *
— Видишь⁈ Видишь, к чему привело твое упрямство, Муаллим⁈
Шахин зло указал на тела мертвых часовых, которых моджахеды уже утаскивали вон из камеры.
— Они ушли! Сбежали! И я знаю, кто зачинщик!
Муаллим, сидевший у того места, где погиб один из воинов, медленно тронул каменистый пол, на котором осталось застарелое пятно крови.
Под светом керосиновой лампы, которую держал один из боевиков, проповедник медленно скатал вязкую кровь в маленький катышек.
— А он и правда умен, — сказал он с иронической улыбкой.
— Чему ты улыбаешься⁈ — Шахин в гневе шагнул к нему, но раненная нога чуть не подогнулась, и пакистанец пошатнулся.
Муаллим ожидал, что Шахин просто рухнет на землю от боли и переизбытка чувств. Но тот удержался на ногах. Даже выпрямился, борясь со своими ноющими ранами.
— Если бы ты отдал мне этого шурави, они бы не решили бежать! Более того — даже не смогли бы!
— И это доказывает, что шурави — опасный враг. Подстать тебе, Шахин, — поднявшись с корточек, сказал Муаллим-и-Дин.
Шахина, казалось, удивил такой ответ проповедника. Угловатое, широкое лицо пакистанца вытянулось, а небольшие глаза округлились.
— Он схватил Тарика Хана… — только и смог выдавить из себя Шахин.
— А теперь, мой друг, — Муаллим приблизился и положил сухощавые руки на плечи пакистанского спеца, — теперь ты поймаешь его. Мы оба знаем, что далеко они не уйдут. Они ведь не знают пещер. Не знают, где выходы. Бродят наугад в темноте, словно слепцы. Они напуганы и измотаны. Тебе не составит труда разыскать их и захватить…
Муаллим говорил эти слова гордо, даже несколько надменно и покровительственно приподняв подбородок. Теперь же он опустил голову. Заглянул Шахину прямо в глаза.
— И тогда этот Селихов будет твоим. Ты получишь свою месть.
Шахин приоткрыл рот так, будто бы хотел что-то сказать проповеднику. Он нахмурился, сбитый с толку этой новой странной благосклонностью к его давней цели, которую проявил проповедник. А ведь лишь полчаса назад Муаллим убеждал его, что сможет наставить Селихова, а потом и остальных на верный путь.
«Он что-то задумал? — промелькнуло у Шахина в голове. — Или же он просто разочаровался в этом шурави»?
— Мое поле битвы здесь, — Муаллим приложил грубую кисть к своей груди. Потом окинул рукой все вокруг. — А твое там. И на нем, на этом поле я смиренно уступаю тебе бразды правления. Делай, что считаешь нужным.
«Чего? Чего он хочет? Он ведь не мог так просто передумать, — снова задумался Шахин. — Не-е-е-т. Этот человек не из тех, кто так скоро меняет свои решения».
В этот момент Шахин решил — что бы ни придумал старик, он опередит его. Опередит, чтобы исполнить свою месть.
