Раненого понесли свежие бойцы-десантники.

После мы построились и, сохраняя боевой порядок, углубились в темноту пещеры.

Насколько я понял, в пещерную цепь вошли два отделения десантников — четырнадцать человек.

Головную группу повел сам Артемьев. Пограничники, раненые и пленные духи двигались в середине. Отделение, которым руководил мой брат Сашка, который уже дослужился до сержанта, прикрывало тылы.

Я, по большей части, двигался в середине, со своими. Время от времени уходил в голову, чтобы показать Артемьеву дальнейший путь.

Группа набралась большая. Под светом фонарей и гомоном людских голосов туннели будто бы преобразились. Если раньше они казались опасными, таинственными, то теперь виделись всем иначе — словно природная диковинка, которую пришли посетить, ни дать ни взять, «туристы».

Таким макаром мы миновали грот, где Суворов пытался прирезать Ткаченко, а потом добрались до пещеры-склада. Когда прошли и ее, Ткаченко вдруг поплохело. Я поспешил в голову группы, чтобы сказать Артемьеву, что нужно остановиться.

Лейтенант, нервно поглядывавший на свои часы под светом большого следового фонаря, был и не против. Как оказалось, шли мы с опережением.

Он быстро выставил головные и тыловые дозоры и приказал санинструктору посмотреть, что с раненым бойцом. Таким макаром группа остановилась на краткий перекур.

— Будешь? — спросил Сашка, когда приблизился ко мне с сигаретой в руках.

Он опустился рядом на корточки. Показал мне белую в темноте палочку сигареты. Я, присевший, где посуше, ухмыльнулся.

— Закурил, значит. А в школе был спортсмен-спортсменом.

Сашка улыбнулся.

— А ты в школе дымил, как паровоз, — сказал он с улыбкой и снова протянул мне сигарету.

— Нет. Спасибо. Я бросил.

Сашка вздохнул. Сунул курево в рот.

— А я вот, наоборот. Начал. И как тут не закурить? — усмехнулся Саша горько. — Но ты вот смог бросить. Ну это и понятно. Ты всегда покрепче меня был.

— Сержант, значит? — помолчав чуть-чуть, спросил я.

Саша вздохнул.

— Угу… Но и тут я сплоховал. Слыхал, ты уже старший. Я, вообще, много про тебя слыхал. Думал, — он смущенно улыбнулся, вынул из губ подкурённую сигарету, — думал, байки. Вроде как, какой-то шутник придумывал про тебя всякое. вроде, что ты в одиночку душманских командиров ловишь. Или что один на целую ихнюю свору ходишь. А потом оказалось — нет. Не шутки все это. Правда.

— Правда, — кивнул я. — Но радоваться тут нечему.

— А я радовался, — глянул на меня брат. — Радовался, что у меня такой брат. И соответствовать хотел. Потому, может быть, до сержанта так быстро и дослужился.

«Не важно все это, — подумалось тогда мне, — не важно. Главное — что живой».

Но, конечно же, своих мыслей я брату не высказал. Только глянул куда-то в черную глубь туннеля, что таилась перед нами.

— И теперь, слыхал, что в плен ты попал и организовал побег, — сказал Сашка. — Парни твои рассказали, пока мы шли.

Проговорив это, Саня улыбнулся.

— Так рассказываешь, будто рад, что я в душманском плену очутился, — пошутил я.

— Да не! Нет, конечно! — поспешил он оправдаться. — Не рад. Рад… Рад, что живой ты. Что все еще эту землю топчешь.

Я молча покивал.

— Знаешь, чудо, что мы увиделись, — сказал Саня, когда мы немного помолчали. — Что судьба нас тут свела. Мы ж не за вами летели. Рота, просто, удачно рядом оказалась. Ну и поручили нам, пока мы тут, выбить духов из каких-то пещер. И тут на тебе — ты здесь. Я…

Брат осекся, погрустнел, стряхивая накопившийся на сигарете пепел себе под берцы.

— Я уж бояться стал, что не увидимся больше. Ты ж совсем пропал.

— Такие были обстоятельства, — ответил я тихо.

Сашка шмыгнул носом. Поправил берет.

— Паш… — тихо начал он. — Я тебе тут кое-что сказать хотел… И… И спросить…

Он не договорил. Снова осекся, потому что над нами появился Артемьев.

Командир десантников сурово уставился на нас. Заговорил не сразу:

— Твой человек совсем плохой, — сказал он. — В сознании пока. Но может так случиться, что не дотянет.

— Тогда… — Я хлопнул себя по коленям и поднялся. — Тогда надо поторапливаться, товарищ лейтенант.

Дальше шли быстрее. Артемьев даже подгонял бойцов. Те, в свою очередь, пинали норовивших отстать пленных душманов.

— Иди давай. Шустрее!

Крупный, выше меня на голову десантник ткнул Шахина прикладом в плечо. Раненая нога главаря душманов подкосилась, и тот рухнул на сырой песок.

С матом, подгоняя пленного такой-то матерью, десантник принялся поднимать его на ноги, затормозив половину группы.

Я шел рядом и потому помог ему, чтобы мы поторопились.

И Шахин меня заметил.

Когда мы двинулись дальше, я постоянно чувствовал на себе взгляд этого человека. Мы шли рядом, и Шахин буквально не спускал с меня глаз, то и дело спотыкаясь на камнях и норовия упасть.

— Оттого, что ты на меня пялишься, — сказал я ему суховато, — меня удар не хватит. Не надейся.

Несмотря на внешнюю расслабленность, я был начеку. Понимал — с Шахином нужно держать ухо востро. Сейчас это был зверь. Загнанный в угол, раненый зверь, которому нечего терять.

— Ты и правда хороший солдат, Селихов, — проговорил Шахин, с трудом опираясь на ногу и стараясь сохранять общий темп. — Крепкий, как скала. Но и скалу можно обойти.

— Лучше помалкивай. Целее будешь, — сказал я. — Вон тот парень-десантник, что шагает за тобой, уже присматривается, куда бы тебя пнуть, чтоб ты заткнулся.

— Ты, наверное, очень собой гордишься, да? — не успокаивался Шахин. — Гордишься, что поймал Тарика Хана. Гордишься, что вырвался из клетки, куда мы тебя засадили, так?

— Да закрой же ты хайло. А то щас по шее дам, — угрюмо пробурчал здоровенный десантник, следующий за Шахиным.

Пакистанец сделал вид, что не услышал его.

— Но грядут большие перемены. Грядут большие дела, которые переиначат лицо войны. Ты считаешь, что ты победитель? Что ты доблестный солдат? Что твой брат — доблестный солдат? Н-е-е-т, — Шахин покачал головой. — Когда пропадет пересмешник, весь мир увидит истинное лицо советов… Агх…

Шахин запнулся, потому что десантник врезал ему прикладом по почкам. Пакистанец рухнул на колени, согнулся от боли.

— Поднимайся давай, падла болтливая, — бычьим голосом приказал десантник, а потом принялся поднимать Шахина.

Тот, постанывая, с трудом хватаясь за одежду бойца, встал. А потом вдруг вцепился связанными руками ему в ворот и изо всех сил врезал десантнику лбом в лицо.

Боец глухо застонал, отшатнулся, болтая головой. Он налетел спиной на Бычку, не удержал равновесия и рухнул на землю.

Прежде чем все это произошло, Шахин со страшным ревом бросился на меня, целя скрюченными, скованными руками прямо в горло.

До меня пленный главарь душманов так и не добрался.

Стоило ему вскинуть руки и ринуться в мою сторону, как я просто пнул Шахина в раненое бедро.

Темное, искривленное отчаянной злостью лицо душмана в миг изменилось. Глаза его выпучились, а рот распахнулся в немом крике. Он просто завалился вперед и рухнул рожей прямо на острые камни туннеля.

Не успел пакистанец завалиться набок, как к нему подскочили два или три десантника. Принялись ожесточенно пинать берцами по почкам и печени. Яростней всех, конечно же, работал ногами тот самый вдвшник, которого Шахин треснул лбом в лицо.

— Отставить! Отставить балаган! — Из головы группы к нам подоспел Артемьев.

Он принялся отпихивать своих бойцов от сжавшегося в позе эмбриона Шахина.

— Матронов! — обратился он к бойцу с разбитым лицом, — че тут у вас? Докладывай!

— Этот, — боец, все еще борясь с собственным дыханием, принялся утирать нос и губы от крови, — этот вот хотел сбежать. На нас напал.

Артемьев оценил взглядом слабо шевелящегося на земле Шахина. Потом приказал:

— Поднять.

Десантники грубо схватили Шахина и заставили пакистанца подняться на ноги. Впрочем, это вышло у них не сразу. Порезанная, а потом и битая мною нога призрака никак не хотела держать своего владельца. Норовила подогнуться.