Сначала шли кучно. Когда преодолели расстояние примерно в километр, я велел разорвать дистанцию:

— Дистанция в пятьдесят метров! — скомандовал я. — Не говорить, не курить. Двигаться с применением мер маскировки! Мы с Мерзакулой пойдем вперед. Ваша задача — наблюдать, если что — прикрывать. Звяга, держи рацию наготове. Надо будет — сразу на связь с Мухой!

Такое мое решение вызвало у Мерзакулы точно ту реакцию, что я и ожидал. Старик насторожился. Он стал чаще зыркать на меня. И каждый его взгляд оказывался не взглядом безобидного старика, но чутким взором сосредоточенного, ждущего подвоха человека.

Мы оторвались от остальной группы. Если пограничники следовали с применением мер маскировки, то мы со стариком и не думали хорониться.

Кроме того, мне показалось, что Мерзакула стал мрачнее. А еще — гораздо менее разговорчивым.

Он шел рядом, прихрамывал, вел под уздцы своего ишака. Последний, внимательно выбирая, куда поставить копытце, беспокойно фыркал. Прижимал уши к серой шее.

С момента, когда мы растянулись в цепь, старик проронил лишь одну фразу:

— Это ты хорошо придумал, — сказал вдруг Мерзакула своим прежним, добродушным тоном, — хорошо придумал, молодой шурави. Мерзакула сразу видит — ты хороший командир. Тут опасные места. Тут ходят душманы. Если засада — все вы в нее не попадете.

— А ты и правда ученый человек, Мерзакула, — с нескрываемой насмешкой ответил я ему в тот раз. — Знаешь, как обходить советские мины. Это уже впечатляет. Большинство местных лепестки и в глаза не видали. А ты знаешь. Да еще, оказывается, знаешь, как засады нужно ставить. И как в них не попадать.

Мерзакула не ответил мне сразу. Он проковылял еще несколько метров, опираясь на свой посох, и только потом проговорил странным, хрипловатым голосом:

— Мерзакула живет давно, молодой шурави. Я видеть всякое в своей жизни.

Когда мы стянулись к той самой развилке, на которую нам указывал «старик», оказалось, что путь тут не просто разделяется. Неширокая, но относительно простая тропа добрую сотню метров тянулась по дну ущелья, а потом начинала петлять, поднимаясь на пологий пригорок. Дальше шла вдоль скал.

Вторая, пролегавшая в ущелье, казалась сложно проходимой. Дно тропы устилал бой разнообразных по размерам и форме камней. Тут и там на пути виднелись ступени или большие валуны, обходить которые приходилось по ручьям.

— Группа — вы идете здесь, поверху. Прикрываете нас с господствующей высоты. Следите за обстановкой. Мы с Мерзакулой попытаемся пробраться по ущелью. Связь с командиром держать постоянно. Если не увидите меня на том конце ущелья через двадцать минут — отступайте.

Я посмотрел на Мерзакулу. Старик, казалось, сделался чернее тучи.

— Ты как, дедушка? — спросил я, — сможешь пройти по такому сложному ущелью? Ноги-то не подведут?

Старик вдруг стянул с головы свой капюшон. Показал мне грязноватый паколь. Из-под головного убора торчали недлинные, сероватые от седины волосы. Волосы показались мне несколько более грубыми, чем бывают у людей.

— Мерзакула давно ходит по горам, — изобразил старик свой простоватый и добродушный тон, — молодой шурави, ты не смотри, что я калека. По горам я ходить не быстро, но аккуратно, как старый горный баран.

Он ответил. Ответил теперь и на мой вызов, который я бросил ему только что. Ответил ровно точно так же, как и я ответил на его, когда Мерзакула сообщил нам о том, что нашел тело погибшего пограничника.

А еще я видел — дед нервничает.

Что бы ни задумал этот человек, дела пошли не так, как он того ожидал.

Мы углубились в ущелье. Старик шел медленно, время от времени останавливался, чтобы подтянуть за веревочку своего осла.

Однако я заметил кое-что интересное: на некоторых особенно сложных ступенях или камнях хромота деда внезапно исчезала.

Изменение в походке Мерзакулы были едва заметными. Если идти рядом, уловить их и вовсе не представлялось возможным. Но стоило мне поотстать, и я ясно увидел, что во время преодоления особо неприятных камней или ступеней, возникавших на нашем пути, старик вдруг начинал опираться на ногу, которая должна быть больной.

Я быстро взглянул наверх, на зубчатые вершины невысоких скал, которые образовывали ущелье. Стоило преодолеть еще пятьдесят, от силы семьдесят метров, как мы с Мерзакулой попадем в поле зрения моих погранцов, что уже должны были выйти на вершину и занять там позиции.

«Еще немного, — подумал я, — еще тридцать метров… И можно действовать. Главное, чтобы „старик“ не решил сделать первый ход. Это усложнит дело».

Он не решил. Когда мы миновали еще несколько ступеней и немного поднялись, я сказал:

— А ты и правда хорошо ходишь по горам. Да только совсем не как старый баран.

Мерзакула, только что втащивший ослика на очередную возвышенность, замер. Обернулся.

И посмотрел на меня.

Его глаза больше не были слезящимися, красными глазами старика. На меня смотрел хищник. Ярко-карим, почти желтым радужкам не хватало, разве что, вертикальных зрачков, чтобы полностью походить на кошачьи.

Внезапно Мерзакула выпрямился. Избавил свое тело от неудобного положения, в котором передвигался «старик». Мне даже показалось, что я услышал, как похрустывают его кости, когда незнакомец принялся расправлять достаточно широкие плечи.

Потом он повел шеей. Теперь хрустнуло отчетливо.

Бывший Мерзакула уронил свою палку. Посох с глухим стуком сухого дерева упал на камни.

— И давно ты догадался, шурави? — спросил он хрипло.

Голос, казалось, тоже изменился. Стал ниже. Но главное — поменялся акцент. Нет, он все еще сохранялся, сильно цеплял слух. Но звучал иначе. Не был больше чудоковатым говором неграмотного афганского бродяги.

Я не ответил.

— Почти сразу. Ведь так, Селихов?

Незнакомец сбросил с широких плеч шерстяную накидку. Потом медленно, даже как-то демонстративно принялся расстегивать пыльный халат, что скрывался под ней.

— Вот, значит, как? — ухмыльнулся я. — Сам «Джинн из теней» знает мое имя.

— Я не выбирал этого глупого и суеверного прозвища, — незнакомец бросил халат в сторону. Под ним оказалась простая белая рубаха. Он Стянул паколь, под которым оказалась накинутая на голову козья шкурка. Потом стянул и шарф.

Лицо под ним было молодым. Мужчине оказалось не больше тридцати пяти — сорока лет. Грязь и морщины — все это было лишь удачной игрой света и тени, а еще мастерски наложенным гримом. Последний, к слову, расплылся, когда мужчина утер лицо предплечьем.

— Откуда ты, такой занятный мастер маскировки, — с издевкой начал я, — знаешь простого советского срочника?

— Советский срочник, — повторил незнакомец, словно бы пробуя слова на вкус. — и это меня ты с такой иронией называешь «мастером маскировки»? Да я тебе и в подметки не гожусь, да?

«Джинн», как я назвал его про себя, мерзковато, несколько неестественно ухмыльнулся. Неестественно, потому что ухмылка его оставалась на одних только губах. Глаза же, щеки, нос — лицо в общем, будто бы ничего и не выражали. Оно оставалось сосредоточенным, словно тигриная морда, перед прыжком.

— Ты хороший солдат, Селихов, — продолжил незнакомец, — сегодня я окончательно убедился в этом. И все же… Все же ты скрываешься под личиной простого срочника. Под личиной того, кто привлекает к себе меньше всего внимания. Но делаешь большие дела.

Я снова промолчал, не сводя взгляда с «Джинна».

— И последним твоим большим делом было убийство Муаллим-и-Дина, — сказал «Джинн».

А потом вдруг совершил резкое, почти неуловимое движение. Я даже не сразу понял, что он просто-напросто хлестко ударил своего ишака по заднице, чтобы прогнать.

Животное заорало, быстро пошло куда-то вперед, оставляя своего хозяина.

— Неужели кровная месть? — спросил я, поправляя ремень автомата на плече.

— Ты столь же догадлив, сколь и умел, — «Джинн» улыбнулся еще шире. Показал мне в улыбке желтоватые зубы.

«Джинн» стащил с плеча какую-то кустарную сумку, походившую на кожаный бурдюк. Запустил внутрь руку. Кажется, эта сумка была именно тем, что выполняло роль горба в образе Мерзакулы.