— В…

Мы с Мухой переглянулись.

— Не знаю, как это сказать… — повторил старик. — На камнях. На камнях он. Я тропой шел, увидал его снизу… На камнях.

— Далеко ли отсюда? — спросил Муха.

Если раньше тон командира был, скорее, снисходительным, то теперь Муха посерьезнел. Нахмурился и, по своему обыкновению, слегка сжал губы.

Я же молчал. Слушал. Мрачное настроение возрастало у меня в душе после принесенных стариком «новостей». Идет ли речь об Алиме? Или о том, другом пограничнике, что пропал вместе с ним прошлой ночью?

Кого? Кого же застрелил этот таинственный «Джинн» на той обрушившейся тропе?

Вопросы эти крутились у меня в голове совсем недолго. Я довольно быстро взял себя в руки. Отбросил нарастающие эмоции. Разрешил взрасти лишь одной из них — холодному прагматичному недоверию, которое испытывал к этому старику.

— Нет-нет… — поспешил ответить дед, — недалеко. Солнце еще не скроется за горами, как туда уже можно попасть.

С этими словами старик указал своим корявым посохом вверх, на скалы «Кабана», высившиеся над этим местом.

Солнце неумолимо плыло по небу, приближаясь к вершине «Клыка». Пройдет не больше часа, прежде чем оно скроется за ним, погрузив это место в зябкие тени.

— В каком состоянии тело? — спросил Муха все так же по-деловому сухо.

— Чего?

— Тело, говорю, в каком состоянии?

Старик, заглянувший было в лицо Мухе, опустил голову, когда командир спросил его второй раз. Растерянно затрусил ею в отрицательном значении.

— Мертвец гниет? — невозмутимо спросил я.

— А! Нет-нет! — Мерзакула мельком глянул на меня.

Его слезящиеся глаза снова прищурились, ярко сообщая о том, что старик растянулся в улыбке под своим шарфом.

— Шурави лежит лицом к небу! Мерзакула видал его лицо. Нерусское лицо. Не светлое. Смуглое, как у нас.

Мы с Мухой снова переглянулись. Я видел, командир хотел было задать вопрос. Очевидный вопрос. Он хотел назвать имя Алима. Но сдержался. Ничего не сказал.

— Я знаю, — продолжил Мерзакула, когда ему никто не ответил, — знаю, что шурави, как мы, никогда не оставляют своих. Что они хотят забирать своих мертвецов, чтобы хоронить. Вот и подумал…

Старик замялся.

Мы молчали.

— Подумал… Что могу отвести… — Мерзакула проговорил свое предложение несколько испуганно. А потом тут же согнулся, укрыв от нас лицо капюшоном. От такого движения его странный, будто бы несколько неестественный горб на спине выпятился еще сильнее.

Тут подоспел Бычка. Остановился рядом с нами, держа банки с тушенкой.

Несмотря на то, что Бычка относился к афганцу с явной неприязнью, в глазах погранца читался определенный интерес.

Тогда я поймал себя на одной мысли: как забавно наблюдать, что простые, совершенно деревенские парни, вынужденные сегодня с оружием в руках защищать свою Родину на чужой земле, легко, даже, я бы сказал, подсознательно чувствуют этакую «подставу».

Моя чуйка тоже говорила, что со стариком что-то не так. Но она отточена опытом многих лет службы и войны. А Бычка… Бычка чуть больше года на службе.

Его неприкрытая, прямолинейная неприязнь к деду ярко демонстрировала одно — пограничник чувствует то же, что и я. Да только не может объяснить самому себе — что и почему он чувствует. Практически чистый, словно белый лист, разум Бычки пока не может это осознать. Может лишь выдать простую, примитивную реакцию, которая, как ни странно, оказывается чаще всего совершенно верной. И по делу.

— На вот, кушай. Только не обляпайся, — Бычка грубо сунул старику банки.

Тот неуклюже принял их, но выронил одну и принялся кряхтя поднимать, параллельно рассыпаясь в благодарностях.

— Ну? — спросил тихо Муха, когда мы немного, как бы невзначай отошли от Бычки с Мерзакулой, — что думаешь, Саша?

— Спрашиваешь, не хочу ли я пойти с этим дедом и посмотреть, а не Алим ли то лежит мертвый?

Муха помрачнел еще сильнее. Поправив панаму, обернулся. Взглянул на старика, который радостно болтал о чем-то с угрюмым, словно палено Бычкой.

— Бывает… — продолжил старлей, немного погодя, — что местные пастухи под видом неотложной помощи заманивают наших бойцов в засады…

— Верно. Бывает.

— Очень может быть, что это именно такой случай.

— Может.

Муха вопросительно приподнял бровь. Уставился на меня со значением.

Я не ответил. Выдержал его взгляд.

— И что? Ты не хочешь проверить? — спросил удивившийся Муха. — Я думал, Сашка, ты сейчас помрачнеешь, как туча. Сделаешься молчаливым, как ты это любишь, и заявишь, что тебе, де, нужно совершенно обязательно отправиться вслед за этим стариком, чтобы вернуть тело товарища. Ну и возражений ничьих не примешь. Опять же, ровно так, как ты это любишь.

— Ты еще плохо меня знаешь, товарищ командир, — сказал я холодноватым от задумчивости голосом.

Муха поджал губы. Покивал.

— Может быть… Может быть… И все же… Думаешь, он не врет? Или это происки местных душманов?

— А сам-то ты как думаешь? — глянул я на Муху.

Он задумчиво нахмурился. На его бледном лбу собрались необычно глубокие для молодого человека морщины. Муха потер щетинистый подбородок.

— Не знаю. Но рисковать бы я не хотел, Саша. С ним группу посылать придется. Да еще и неведомо куда. А если засада?

— Очень может быть, — согласился я.

— Или и того хуже, диверсия?

— Вполне возможно.

Муха тяжело засопел.

— Знаешь, что я тебе скажу, Саша? Если б я тебя видел в первый раз — сказал бы деду: «спасибо за информацию, а теперь ступай по своим делам». И не стал ничего предпринимать. Не стал бы рисковать. Но мы с тобой уже кое-что прошли вместе…

Муха украдкой окинул взглядом, не пялится ли на нас кто-нибудь из бойцов. Убедившись, что не пялится, он тихо добавил:

— И ты ни разу не подводил. Ни разу. А тут дело о твоем товарище идет… Потому спрошу еще раз: что ты думаешь?

Я не ответил ему сразу. Сунул руку в карман бушлата, среди россыпи патронов, какой-то мелочевки и карманного ножа, что когда-то подарил мне Вася Уткин, я нащупал…

— Клык? — удивился Муха.

— Кажется мне, что это послание, — сказал я. — Послание нам. Какая-то… Игра. И не исключено, что и это…

Я поближе показал Мухе превращенный в некий амулет кабаний клык.

— И пропажа Алима, — продолжил я, — и этот «Джинн» в скалах — все это элементы этой самой «игры».

Муха угрюмо свел брови к переносице.

— Если б это все мне сказал не ты, я б подумал — бредятина, — сказал он вполне серьезно.

— Все тут у нас началось с бредятины, — сказал я, осматривая клык.

— Ты хочешь пойти за стариком, — не спросил, а констатировал Муха.

— Да.

— Одного я тебя не пущу, — помолчав несколько мгновений, отрицательно покачал головой Муха. — А отправлять группу — риск. Я уже говорил.

— Риск, — я кивнул. — Все это риск.

— Но то, что предлагаешь ты — не только риск для жизни людей. Это ставит под удар выполнение боевой задачи.

Я сощурился, глянув на солнце. Потом посмотрел на старика Мерзакулу.

Мы встретились взглядами.

И сейчас глаза этого, на первый взгляд, убогого существа полностью изменили свое выражение. Не было в них больше ни растерянности, ни подобострастного лебезения. На меня смотрели чуткие, внимательные глаза хищника. Смотрели острым, пристреленным, как у снайпера, взглядом.

— Это игра, — сказал я, когда мои догадки перешли в разряд почти полной убежденности, — а играть я привык по своим правилам.

— Это ты о чем? — не понял Муха.

Я ухмыльнулся. Заглянул старлею в лицо.

— Скажи, Боря, — начал я с улыбкой, — ты ведь мне доверяешь?

— Вон туда! Вон туда, шурави! — Мерзакула указал своим посохом в узкое, каменистое ущелье, видневшееся на развилке дорог.

Муха и правда доверял мне.

Старлей задал лишь еще несколько уточняющих вопросов, а потом дал добро идти за Мерзакулой.

Вместе со мной отправил Бычку, Звягу и еще двоих погранцов из отделения Андро Геворкадзе.