Голова ее была полна разными пьесами, но не стало чего‑то жизненно важного, и я не могла не чувствовать себя виноватой в том, что лишила ее этого собственными руками.

Отмыть апельсиновый сок и стекло оказалось проще, чем кровь. Эвридика свернулась калачиком под стулом Лилит и лизала ее щиколотки. Если бы только кто‑то из нас мог помочь актрисе восстановить ее душевное состояние.

Игра Лилит не улучшалась. Каждая пьеса оканчивалась смущенными жидкими аплодисментами. Толпы людей, видевшие восход звезды, уходили разочарованными. Хорас менял их с Клементиной, давая каждой по очереди возможность сыграть Джульетту и леди Капулетти, но на продаже билетов это не отразилось. После смерти Энтони и унижения Лилит на сцене нервы Клементины расшатались хуже прежнего. А наша ведущая актриса проявляла себя одинаково вяло в обеих ролях.

Бутафорский кинжал Джульетты стал неизменным компаньоном Лилит, заменив ей часы. Она, как одержимая, крутила его рукоятку, занимая пальцы хоть каким‑то делом. И я понимала, что все это время миссис Дайер точила собственный кинжал, готовясь обрезать им связь Лилит с «Меркурием». Пока Лилит оставалась финансовым ресурсом, шеф мог отстоять свою правоту, теперь же апеллировать ему было не к чему.

– Его больше нет, – бормотала Лилит, пока я укладывала ей волосы. – Моего мастерства. Того, ради чего я работала. Нет.

– Оно вернется. Ты просто лишилась уверенности в себе.

– Я больше не могу этого выносить, Дженни. Я слабею. Превращаюсь в ничто.

Я провела щеткой по ее волосам.

– Ты не ничто! Ты личность, обладающая правами.

Она даже не морщилась, когда я тянула ее за волосы. Ее голова вяло отклонялась назад и вперед, как у куклы.

– Я не знаю, кто я такая, если не могу играть. Это так долго позволяло мне самоопределяться.

– Ты Лили Фицуильямс.

– Лили Фицуильямс! – презрительно бросила она. – Она была никем, всего лишь ублюдком, позором. И снова им станет.

Вздохнув, я оставила свои уговоры.

– Твоя ценность не только в твоем мастерстве, Лилит. В этом мире есть люди, которые переживают за тебя независимо от того, играешь ты или нет.

– Разве? Хью не из их числа. – Она бросила мрачный взгляд на дверь гримерной. – Ты была права насчет него. Он должен был быть здесь и утешать меня, помогать преодолевать трудности. Но ему был нужен талант, а не женщина, которая им обладает. Его по-настоящему волнует лишь Мельпомена.

Я присела на корточки, чтобы заглянуть ей в лицо.

– До летнего перерыва остается всего несколько спектаклей. Ты начнешь заново со следующего сезона и с новой пьесы.

Кинжал щелкнул.

– Ничего не изменится. Будет все то же самое. Мое время истекло. Больше ничего нельзя сделать, кроме как… ждать.

– Ждать чего? – не поняла я.

Она на меня не посмотрела, лишь провела указательным пальцем по лезвию вверх и вниз.

– У Юджина было двадцать четыре года. Двадцать четыре года, как у доктора, которого он играл, когда умер. Я думала, что таков стандарт. Один год за каждый час в сутках. Но нет. У меня с трудом набралось двенадцать месяцев. Похоже, Люцифер щедрее Мельпомены. Кто бы мог подумать?

По моему телу вдруг пробежал неприятный холодок.

– Лилит… Что ты сделала? Ты заключила какой‑то договор, как доктор Фауст?

Переносить ее молчание было тяжелее, чем услышать ответ. В конце концов она сказала:

– Видишь ли, я никогда не была религиозна. Мне было не сложно отдать душу театру. На что еще она бы сгодилась? Ее место всегда было только здесь.

Это никуда не годилось. Нужно было вывести ее из потустороннего мира мифов и персонажей пьес обратно на свет божий. Но каким образом?

– Почему бы тебе в августе снова не съездить в Саутенд? – предложила я. – Ты могла бы провести время с Элджерноном.

Ее брови опустились. На миг мне показалось, что она не узнает имени собственного ребенка.

– Для чего? Он меня не помнит.

– Но мог бы, – уговаривала я. – Еще не поздно стать семьей. Ты могла бы забыть обо всем этом, забрать сына и растить его. Ты сказала, что не знаешь, кто ты. Так вот, ты мама Элджернона. Никто не сможет отнять этого у тебя.

Ее ладони сжали рукоятку кинжала, будто в молитве.

– Нет, – тихо сказала она, – нет, это было бы несправедливо. Правда в том, что теперь я падшая женщина… не сумевшая заглушить смрад благовоньем. Будет лучше, если Элджернон никогда не узнает о своем происхождении. Я найду хорошую семью для его усыновления. Они с самого начала будут притворяться. Для Элджернона его родителями будут они, и он будет законнорожденным и будет иметь корни. Вот чего я хочу для него.

Для Элджернона Лилит всегда будет оставаться леди под черной вуалью на фотографии. До этого момента я и не думала, что она любит своего ребенка. Но этот акт самопожертвования убедил меня в том, что это было именно так: она по-своему его любила.

– Ты знаешь, это была девочка, – прошептала она.

– Что?

– Врач сказал, она бы не выжила. – Грудь Лилит тяжело поднималась. – Что‑то пошло неправильно. Что‑то с позвоночником.

Она никогда не говорила о своей прерванной беременности, не рассказала мне ни слова о том, что произошло в той комнате на Харли-стрит.

– Она, наверное, была очень маленькой, – осторожно предположила я.

– Едва сформировавшейся. Они положили ее в ведро. – Взгляд Лилит был направлен не на меня, ее глаза будто смотрели в какую‑то бездну страдания, видимую только ей одной. – Ее бедная спинка. Мне показалось, что у нее как будто есть… крылья.

Я содрогнулась, вспомнив черноту в чаше унитаза. С той беременностью что‑то явно было совсем не так, как надо.

– В таком случае твое решение было правильным, Лилит. Она ушла в лучшее место.

– Ушла, – повторила Лилит. – Ушла, ушла, ушла.

Берти с нескрываемым благоговением озирался вокруг. Мы не прошли еще даже в фойе, и просто стояли в проходе напротив стола вахтера у служебного входа. В воздухе стоял запах пота и ног, а коль скоро из театра выдворили всех кошек, на полу были рассыпаны похожие на горошины черного перца мышиные испражнения. Мальчик выметал их, орудуя веником.

– Волшебно, – прошептал Берти. Его так долго сюда не пускали, что он твердо вознамерился полюбить это место. Доркас и Филип вели себя сдержаннее. Я не могла осуждать их за это. Не прошло еще и года с тех пор, как на наших глазах упал замертво Юджин Гривз. – Мне придется подниматься по множеству ступенек?

Я изобразила улыбку.

– Нет, милый. Я выкупила для вас места прямо в середине партера.

– Теперь я могу подниматься по ступенькам.

Он действительно мог, и это служило мне утешением. Я сказала ему, что этот поход в театр будет ему удовольствием перед тем, как он пойдет на свою первую работу. У Филипа на фабрике наконец согласились взять Берти на связывание и плетение, пообещав повысить до надевания на болванки и придания формы, когда он сможет дольше стоять. Хоть мне и пришлось насмотреться на всякие ужасы, жизнь Берти определенно изменилась к лучшему. Теперь я собиралась сделать то немногое, что было в моих силах, чтобы помочь наладить жизнь Лилит.

– Послушайте, – обратилась я к своим. – Лилит – это леди с черными волосами, и она играет Джульетту. Я хочу, чтобы вы выражали одобрение как можно громче, когда она будет выходить на сцену. Сможете?

– Фил научил меня свистеть! – Берти сунул в рот два пальца и издал странный натужный звук.

Филип скорчил рожу.

– Уж лучше мы просто будем особенно старательно хлопать.

– Пожалуйста. И еще, знаете, что надо сделать в конце? Ей будет очень приятно, если вы хотя бы разок вызовете ее на бис. Я понимаю, что вас только трое, но сделайте, что сможете. – Я отдала Доркас билеты. – Спасибо. Это очень важно для меня. После спектакля мы с Оскаром отведем вас в буфет.

– Одно мороженое за каждую порцию аплодисментов, – предложил Филип.