Я со вздохом закрыла альбом.

– Я думаю, возвращение в театр пойдет тебе на пользу. Отдашься новой роли, чуть менее… безумной, чем леди Макбет.

– Я расскажу тебе о чуде, хотя, как ни прискорбно, я не сошла с ума. Мне чудится, что небеса расплавленною стали медью, земля – пылающею серой, но все ж я не сошла с ума.

– Ты уже выучила слова.

– Конечно. Чем мне еще заниматься? – Она взглянула на меня. – Что там слышно об Энтони? Он будет моим близнецом, моим Фердинандом? Прикажет убить меня и позволит чувству вины превратить себя в волка?

– Я точно не знаю, – сказала я, засовывая альбом обратно в сумку. – Пьеса мрачноватая. Возможно, у него не будет сил после Сайласа.

– Прекрасная отговорка, чтобы отказаться от роли. Мне жаль его, но нужно ведь делом заниматься. Нельзя постоянно пренебрегать музой.

Я закатила глаза.

– Ты только и говоришь что о музе. – Мои намерения были благими, но все снова возвращалось к обычному состоянию. Пока мое терпение не лопнуло, я постараюсь, хотя бы попробую ее понять. – Что тебя так захватывает в Мельпомене? Я не читала мифов. Она тоже какая‑то замечательная героиня, вроде герцогини?

– Юджин раньше рассказывал мне, – ответила Лилит, водя указательным пальцем по обрамлявшим часы жемчужинам, – дикие истории о том, как он очаровал ее и сманил с горы Геликон к себе. У меня есть книги. Посиди почитай со мной. – Она потянулась за колокольчиком, но потом заметила рядом с ним стопки грязных чашек. На верхней уже начала разрастаться плесень. – Ой, боже. Лучше не будем просить служанку принести чай. Как тебе абсент?

Я подумала, что Лилит шутит, но она встала на колени возле дивана и извлекла из-за него ярко-зеленую бутылку. Вытащив зубами пробку, она налила мне.

– Хотя бы немножко, если ты к такому не привыкла, – сказала она, не вынимая пробки изо рта. – Просто валит с ног.

Я из вежливости пригубила напиток и едва не задохнулась. Алкоголь оказался крепким, с травяным ароматом и вкусом солодкового корня. Лилит выплюнула пробку и широко мне улыбнулась.

– Сразу проснулась?

Я, сама того не ожидая, усмехнулась. По крайней мере с Лилит никогда не бывало скучно. Я села на диван и сделала еще глоток. Мне понравилось, но больше рисковать не хотелось.

Достав с полки два тома, она села рядом и дала одну книгу мне.

– Тебе греческие мифы, а мне «Жизнь миссис Сиддонс» Кэмпбелла.

Мое внимание переключилось с Лилит на бутылку абсента.

– Я начинаю думать, что ты слышишь не шепот Мельпомены; это, скорее, зеленая фея.

Лилит презрительно фыркнула и открыла книгу.

Это было так странно, сидеть и читать вместе, так приятно, особенно учитывая, что всего несколько недель назад я чуть ее не убила. Возможно, Лилит только терпела меня в силу своего одиночества, а я терпела ее из чувства вины. И все же, пусть даже все это было притворством, провести день таким образом было мило. Эвридика легла у наших ног и согревала их, огонь пылал ярко, а от книги было не оторваться. Единственное неудобство доставляли часы Лилит, прерывавшие течение мыслей своим тиканьем.

Если к Лилит я начала чувствовать некоторую близость, то Мельпомена по-прежнему была от меня далека. Для меня она оставалась загадочной фигурой, постоянно скрывающейся под маской. В книге говорилось, что раньше, до того, как ее начали связывать с трагедией, она была музой песни и танца; мне было непонятно, как такое вообще могло быть. Я никогда не слышала, чтобы кто‑то из богов или святых покровителей решил сменить что‑то одно на другое.

Я на короткое время оторвала взгляд от страницы и посмотрела на выгравированную на часах Лилит фигуру Мельпомены. Почему она держит палицу? Как только я об этом подумала, эта дубинка по форме показалась мне подозрительно похожей на порез на руке Лилит.

– Не надо на меня так таращиться. Это неприятно.

Я снова вернулась к чтению. Автор писал, что Мельпомена зачаровывает души своих слушателей. Это очень походило на правду, если судить по Лилит. Также там была история о том, как Мельпомена родила детей от речного божества, произведя на свет существ, полуженщин-полуптиц, которых называли сиренами. Они тоже пели, но с другой целью. Сирены не рассказывали историй – они приманивали и убивали мореплавателей.

Тиканье часов становилось громче. Я пролистала несколько страниц вперед.

«Поэт Тамирид решил посоревноваться с музами, за что лишился зрения… Царь Пиреней попытался подчинить их своей воле, но музы завели его на башню, с которой он упал и разбился…»

Я закрыла книгу. Я попыталась, но не нашла в ней вдохновения, а только лишь страдания и кровь. С меня было довольно.

– Мне пора, – сказала я, поднимаясь с дивана.

Лилит подняла на меня взгляд. На ее лице мелькнула тень грусти и сожаления, чего я никогда не замечала у нее раньше.

– Приходи как‑нибудь еще. Если собираешься шпионить, то можешь делать это и с моего дивана.

Я улыбнулась шутке, однако заподозрила, что она сказала это только ради того, чтобы скрыть печаль.

Неужели она в самом деле так отчаянно нуждалась в друге?

Первое, что я увидела, зайдя в бутафорскую, был труп. Его запястья сковывали наручники. Одна кисть отсутствовала. Вместо нее торчал кровавый обрубок. Голова поникла, и лицо скрывали слипшиеся от крови волосы. Мой полный отвращения взгляд переместился ниже, на тело, а потом к коленям, где вповалку лежали трое детей. Девочка умерла, обхватив руками его ногу. Мальчик распростерся на полу. Ему перерезали горло, когда он пытался защитить прижатого к груди младенца.

– Они потрудились на славу, правда? – Голос Оскара заставил меня подскочить на месте. – Смотрится, как настоящее. Неудивительно, что герцогиня принимает за чистую монету.

Я, конечно же, видела сценические ремарки, когда читала пьесу: «Тут за перекладиной обнаруживаются восковые фигуры Антонио и его детей, на вид мертвых». Это была одна из дьявольских уловок Фердинанда, устроенных ради того, чтобы свести героиню с ума. Сначала он давал ей восковую руку ее мужа с обручальным кольцом на пальце, затем притворялся, что убил всю семью. Тогда эти подробности не всколыхнули моего воображения. Теперь же, после того как я увидела сцену воочию, мое воодушевление по отношению к пьесе претерпело резкую перемену.

– Похож на Энтони Фроста. Это он играет Антонио?

Оскар кивнул. Ему на лоб упала прядь каштановых волос.

– На этот счет произошла небольшая заминка. Шеф утвердил его на роль Фердинанда, а он наотрез отказался. Ему хотелось сыграть положительного героя для разнообразия.

Лилит бы расстроилась. Обычно я поддерживала Энтони, но, увидев эту бутафорию, выбора его не одобрила. Мне было больно видеть его мертвым и обезображенным, пусть даже в виде восковой фигуры.

– Бедный Энтони. Я полагаю, эта роль для него будет легче. Кардиналом он быть не захотел?

– Он вообще не захотел быть злым братом. – Рот Оскара скривился от видимого неприятия. – Раз уж заговорили о братьях, Грег больше вас не беспокоил?

– Мы переехали, – решительно ответила я. – Теперь ему нас не найти. Если только он заявится сюда, но, мне кажется, это маловероятно, верно?

Оскар потер лоб в том месте, где еще слабо проступали следы синяка.

– Я уж и не знаю, чего от него теперь можно ожидать. Я забеспокоился, что он снова к вам пристанет ближе к Рождеству. Прощение и все прочее.

– И получил бы от ворот поворот. Меня так просто не проймешь.

Взгляд карих глаз Оскара потеплел от отразившегося в них расположения.

– Нет. Но вы добрая. Знаете, вы умеете быть твердой и доброй одновременно.

В этом комплименте не было ничего необычного, но я сконфузилась, как если бы он, подобно шефу, излил на меня поток похвалы и назвал выдающимся человеком. Я не знала, куда спрятать взгляд.

– Я тут немного покопался, – сказал Оскар, – и разузнал, что Грег с Джорджианой замышляли там, за океаном. Я выяснил, что заставило их в такой спешке прыгнуть на пароход и вернуться.