– Я не оружие, – тихо сказала я ей. – Я уже говорила вам, что не стану травить Лилит. Хотя, я полагаю, вы уже нашли для этой цели кого‑то другого.

Она холодно посмотрела на меня. От такого ее взгляда я пришла в смятение.

– Я не прошу тебя причинять ей вред физически. Мне хочется сломить ее дух. Сделать ее столь же несчастной, какой она сделала меня.

В гневных размышлениях я опустила глаза. Передо мной не должно было стоять такого выбора. Меня уже тошнило от рассуждений миссис Дайер, будто всему виной была одна только Лилит, а шеф вовсе не изъявлял своей воли к участию.

– Если ты сделаешь это для меня, – миссис Дайер заговорила медленно сладким, как мед, голоском, – ты никогда об этом не пожалеешь. Я устрою Доркас собственный магазин. Найму преподавателя для Филипа, чтобы приходил прямо сюда, когда мальчик не на фабрике. Вы не будете ни в чем нуждаться. Ты окажешь семье огромную услугу.

Она знала мою слабость. Ради них я была готова пойти на унижение. Сделать все что угодно, только бы Доркас, Филип и Берти не пришлось жить в нищете, в которой в их годы жила я.

В конце концов, миссис Дайер была вольна сохранить мне работу, оставить жить в этом элегантном доме или полностью отвергнуть. Лилит не могла мне предложить ничего.

– Если я возьмусь за это, – осторожно ответила я, – это будет в последний раз. Больше никаких выходок, никаких уловок. У меня нет повода причинять вред Лилит. Она не сделала мне ничего плохого.

Тогда миссис Дайер мне улыбнулась, но в этой улыбке сквозило что‑то фальшивое и ужасное.

– Не совершай ошибок, Дженнифер. Ты не сможешь быть другом и мне и Лилит. Либо одно, либо другое. Ты должна выбрать одну из нас. Ты девушка неглупая. Я верю, что ты примешь верное решение.

Лилит снова покоряла зрителя. Но ее успех в роли герцогини вызывал совсем иные чувства. Вместо леди Макбет, на которую было жутко смотреть, она перевоплощалась в персонажа, трогающего сердце. Мое отношение к ней смягчилось благодаря ее героине, и я ничего не могла с собой поделать.

И это еще более осложняло мою задачу.

Она пришла переодеться в последний костюм. Предстояла одна прощальная сцена с Антонио, а затем герцогиню должны были лишить свободы, истязать и в конце концов убить. Конечно же, мы сделали так, что она умирала в белом, но нижняя юбка ярко алела в знак мученичества. Никаких рюшей и воротника, чтобы публика видела жестокую петлю, затягивающуюся вокруг ее белой шеи.

Пока я работала, Лилит не разговаривала, по крайней мере со мной. Ее внимание было всецело приковано к часам Мельпомены. Она, как одержимая, следила за ходом стрелок и шептала: «Я все еще герцогиня Амальфи».

И подобно герцогине, она будет предана. Итог был прост. Я должна была обернуться предательницей либо по отношению к Лилит, актрисе, с которой была знакома всего несколько месяцев, либо по отношению ко всем своим родным. Лучше ранить одного, чем уничтожить троих. Мой разум это принял. Но не сердце.

В дверь постучали. У меня внутри все опустилось, когда мальчик объявил имя Лилит.

– Ни пуха ни пера! – вдруг сказала я.

Она одарила меня царственной полуулыбкой и вышла из гримерной, забрав с собой часы.

В кои‑то веки отсутствие часов не разрядило гнетущей атмосферы. Меня сильно смущало, что зеркало до сих пор не починили, а вонь продолжала распространяться, несмотря на цветы. Пока я приводила в порядок коробочку с гримом и убирала гребни, Эвридика лизала лапу. Откладывать свою ужасную задачу я больше не могла.

Вздохнув, я вышла из гримерной и направилась во двор. В это вечернее время там было тихо, и у стен театра слышались только доносившиеся с улицы привычные звуки колес и цокающих копыт. На булыжниках блестел иней. Дыхание вырывалось изо рта, словно дым. Я сунула руку под старый сломанный рояль. Ведро, прикрытое сверху тряпкой, было там, как и обещала миссис Дайер. Из-за роившихся теней казалось, будто под тряпкой что‑то извивается и дергается. Даже здесь, на холодном ночном воздухе исходящий от содержимого ведра едкий кислый запах вызывал у меня рвотные позывы. Как только такая леди, как миссис Дайер, могла придумать такой отвратительный план?

Однако продумала она не все. Обуреваемая злостью и обидой, она не задумалась над тем, что будет, если меня кто‑нибудь увидит. Как и в тот вечер, когда у Лилит была вызвана реакция на кошек, ее нигде не было видно. Убирать устроенный беспорядок она всегда предоставляла мне.

Зайдя обратно в театр, я мысленно составила список тех, кто возненавидит меня после сегодняшнего вечера. Лилит, само собой. И миссис Неттлз никогда не простит мне порчу костюма. А при мысли о реакции Оскара я почувствовала опустошение. Я выставлю себя истинной сестрой Грега – еще одной негодяйкой.

Работу я бы не потеряла – миссис Дайер мне обещала. Но с пристальными взглядами и перешептыванием среди персонала она бы ничего поделать не смогла.

Никто не задавал мне вопросов, когда я прошла за сцену и с трудом начала взбираться по лестнице вместе с вонючим ведром, ручка которого впивалась в мою согнутую в локте руку. Все были так сосредоточены на пьесе, что едва ли меня заметили.

Под покровом темноты мостик казался значительно выше, чем в тот день, когда мы шли по нему с Оскаром. Охваченная дрожью, я шагнула на доски. Они скрипнули под моим весом. Механики сцены работали на колосниковой решетке напротив будки суфлера и не подозревали о моем присутствии. Так почему же у меня было чувство, что за мной наблюдают?

Скоро должна была появиться герцогиня, увидеть гроб и, обманутая, поцеловать руку покойника. У меня оставалось совсем мало времени на то, чтобы перейти мостик и добраться до нужного места, пока не погаснет свет.

Ведро мешало идти быстро. Я боролась с желанием посмотреть вниз, отгоняя воспоминания о падении Сайласа. Доски подо мной будто двигались, раскачиваясь от ветра.

– Поцеловать вам хочет руку, тем самым с вами примирясь, но посмотреть на вас не смеет, не нарушив клятвы.

Уже совсем скоро. До меня донесся голос Лилит, звучавший на большем отдалении, чем я ожидала.

– Как ему угодно. Принесите свечи.

Зал поглотила кромешная тьма. Публика ахнула и зароптала – этот момент всегда был неожиданностью для зрителей. Пустоту заполняли лишь голоса героев на сцене: звонкий, как колокольчик, герцогини и рычащий Фердинанда.

Мои пальцы крепко сжали ручку ведра. Казалось, что это единственный твердый предмет во всем мире. Я не решалась даже шевельнуться в темноте. Мой взгляд блуждал во мраке, отчаянно пытаясь зацепиться хоть за малейший проблеск света. Я напряженно вглядывалась в бесконечную черноту, и вдруг мне показалось, в ней проступают какие‑то очертания. Человеческая фигура, стоявшая прямо над Лилит как раз в том месте, где должна была оказаться я.

Здравомыслие покинуло меня. Неужели это оно? Некто или нечто, погубившее Сайласа?

Фигура подняла руки и ощупала перила.

– Что? Свечи! О, как ужасно!

Мое задание. Я так увлеклась этой фигурой, что забыла, для чего здесь находилась. Я пропустила свою реплику.

– Пусть будет ей достаточно светло.

Зал наполнился светом; какая‑то леди в зале взвизгнула, увидев открывшуюся ей картину: Лилит, держащую за руку мертвеца. Но я смотрела не туда. Моргая от слепящего света, я не сразу разобрала, что вижу перед собой Энтони Фроста с обвязанной вокруг шеи веревкой.

И он прыгнул.

Это произошло так быстро. Лилит успела сказать всего два слова из своей речи: «Какие чары…», и зал снова взорвался криками.

Высота падения была большой, куда выше виселицы. Энтони, должно быть, понимал, что другие актеры попытаются его спасти, поддержав за ноги, если он повиснет там, куда можно будет дотянуться со сцены. Поэтому он сделал веревку короткой. Слишком короткой.

Ему оторвало голову.

Лилит с головы до ног забрызгало кровью. Тело, все еще дергающееся, упало на настил сцены, а голова с открытым в немом вопле ртом осталась в петле.