Этические аспекты дарвиновской парадигмы стали очевидны лишь в самое последнее время. Распространение дарвинизма в науках о поведении происходило медленно отчасти в результате того, что сами ученые (и это совершенно естественно) были склонны рассматривать себя в качестве наиболее ярких примеров «автономного человека». Они охотно признавали физическое сходство с другими животными и даже существование некоторых общих черт поведения, но сразу начинали нервничать, когда пристальное внимание дарвинистов привлекало познавательное поведение. В результате даже великие эволюционисты нередко бессознательно цепляются за такие платоновские концепции, как двойственность рассудка и тела. Например, Конрад Лоренц, удостоенный Нобелевской премии за его пионерские работы по этологии – науке, восходящей непосредственно к Дарвину, – по-прежнему придерживается в высшей степени платоновских воззрений на природу человека. Он суммировал собственно человеческие особенности поведения человека следующим образом: 1) разум и способность, к прозрениям; 2) этика, или сознательная ответственность; 3) культура; 4) речь – непременное условие возникновения и преемственности культуры; 5) самосознание и 6) металюбознательность, то есть «активное диалектическое созидание и анализ окружающего». Перечень Лоренца – это просто перевод западной метафизики на язык науки.

Тем не менее в последние годы дарвинизм начал проникать и в науки о поведении. Феномен Уошо знаменует собой проникновение дарвиновских воззрений на территорию наук о поведении, всегда бывших владениями Платона. Свидетельством этого является то, что некоторые специалисты по поведению предвидели достижения Уошо. В Рино я обнаружил, что используемая этологами методология постепенно приходит в соответствие с дарвиновскими воззрениями. В научных революциях, как и в культурных, такие изменения в наибольшей степени бросаются в глаза представителям молодого поколения.

В этой главе я рассмотрел две основные парадигмы – одной из них Уошо угрожает, справедливость же другой отстаивает. Различие между этими парадигмами может быть кратко суммировано следующим образом: в рамках дарвинизма поведение человека и животных рассматривается в неразрывной связи, тогда как в рамках традиционной западной метафизики их разделяет пропасть. Не случайно близкие понятия фигурируют в названии симпозиума Общества по изучению поведения животных, на котором обсуждались достижения Уошо: «Коммуникации животных и язык человека: качественные различия или эволюционная преемственность».

На этом симпозиуме появилась возможность наблюдать процесс научной революции в действии. Само Общество по изучению поведения животных представляло собой иллюстрацию медленного проникновения дарвиновской парадигмы в науки о поведении, а также первой успешной попытки установить двустороннюю коммуникацию с другим видом животных.

Я пытался показать, что феномен Уошо хорошо вписывается в структуру научной революции и в то же самое время возвещает о наступлении революции значительно более общего характера, затрагивающей события, далеко выходящие за рамки какой бы то ни было конкретной научной дисциплины. Постараемся теперь восстановить некоторые из событий, к которым теория Дарвина привела через сто лет после своего возникновения, – событий, происшедших в 1972 году на симпозиуме, организованном Обществом по изучению поведения животных. Этот симпозиум был посвящен Уошо.

Конференция Общества по изучению поведения животных продолжалась четыре дня. Программа конференции включала десять научных заседаний, на которых были заслушаны и обсуждены новые сообщения и приветственные послания, один симпозиум, экскурсию, просмотр фильмов, обсуждение заранее оговоренных проблем и, что, вероятно, наиболее важно, неформальное общение различных исследователей между собой, когда они могли рассказать друг другу, над чем они в настоящее время работают. После каждого научного заседания присутствующие направлялись в гостиную факультета журналистики, где за чашкой кофе возникали шуточные дискуссии на такие курьезные темы, как «агрессивность и подчинение у гавайской плодовой мушки Drosophila plantibia» или «использование эхолокации бурозубкой Вагранта (Sorex vagrans)».

В первый же день пребывания на конференции мне стало ясно, что Общество по изучению поведения животных, или ОПЖ, включает в себя самых разных ученых. Большинство специалистов по поведению животных были худыми людьми с обветренными и загорелыми лицами. Пожилые участники конференции напоминали фермеров, а молодые, бородатые и обросшие, были похожи на бродяг-туристов (некоторые из них таковыми и являлись) где-нибудь в горах Сьерра-Невады. Они выглядели куда более здоровыми, чем принято воображать себе ученых, исходя из традиционного представления о научном сотруднике как о гномоподобном существе, корпящем над исследованиями в пропитанной ядовитыми испарениями лаборатории. Своим здоровьем участники конференции были обязаны одной из наиболее характерных особенностей деятельности ОПЖ – тому, что изучение поведения животных проводится в природных условиях. Именно эта особенность отличает его членов от обычных исследователей поведения животных, и это отличие влияет отнюдь не на одну внешность членов Общества.

Патти Моэлмен – типичный член ОПЖ. После одного из заседаний я встретился в гостиной с Роджером Футсом, и, немного побеседовав об Уошо и предстоящем симпозиуме, мы вышли из помещения. Форд Бранко с приветственными возгласами подскочил к мисс Моэлмен, которая подошла поздороваться с Роджером. Она приехала на конференцию прямо из Долины Смерти, где последние восемнадцать месяцев изучала поведение диких ослов. У мисс Моэлмен длинные золотистые волосы, прекрасный загар, и здоровье ее, насколько можно было судить, не оставляло желать лучшего. Мы немного побеседовали о жизни в Долине Смерти, а потом я спросил ее, почему она интересуется поведением животных. «Многие из нас занимаются поведением животных, – ответила она просто, – потому что мы не хотим отрывать себя от них». В этих словах вкратце было суммировано различие между новой породой исследователей поведения животных и их предшественниками. Эти ученые больше наблюдали, чем (если воспользоваться термином Фрэнсиса Бэкона) «испытывали» природу, выведывая ее секреты.

До самого последнего времени исследование поведения животных главным образом основывалось на наблюдениях в зоопарках и лабораториях. Профессиональные ученые занимались анатомированием, физиологическими экспериментами и манипуляциями с ящиком Скиннера, тогда как изучение животных на воле предоставлялось в основном любителям. Например, исследования агрессивности и территориальности основывались на наблюдениях за поведением животных в клетках, причем заведомо неверно считалось, что заключенные в клетках животные ведут себя, как на воле. Совсем недавно антрополог Дэвид Пилбим исследовал агрессивность павианов, на представлениях о которой в существенной степени основывалась теория поведения приматов. Он обнаружил, что на воле в саваннах стаи павианов не обнаруживают никаких признаков агрессивности. До работ последнего десятилетия большинство исследователей исходили из следующих заранее принимавшихся предпосылок: мир животных запрограммирован; животные – это машины, выполняющие роли, предписанные им природой; в науке животные полезны главным образом как объекты экспериментов, служащих для лучшего понимания некоторых человеческих проблем, которые по этическим соображениям нельзя исследовать на людях. (Один из участников симпозиума выдвинул такую же точку зрения.) Суммируя эту позицию, антрополог Харви Сарлз утверждает, что она возникла из изначальной ориентации наук о поведении, которые были призваны решать человеческие проблемы, а не постигать природу.

Право заниматься вивисекцией животных, чтобы создавать лекарства от собственных недугов, проистекает из убежденности в том, что природа должна быть поставлена на службу человеку, из монотеистического представления о природе как о «сырье, лишенном какой-либо святости» (по Тойнби). В сущности, мы можем пользоваться природой, как пожелаем, лишь потому, что она не может нам ничего возразить. Достижения Уошо, по-видимому, развенчивают такой рационалистический подход. Мы, конечно, можем по-прежнему утверждать, что человек умнее шимпанзе, но цепляться за идею о существовании коренных различий между человеком и шимпанзе становится все труднее. Таким образом, доказывая, что шимпанзе способны на что-то вроде языка, Гарднеры создали тем самым дилемму, подрывающую этическое обоснование их собственных экспериментов с Уошо.