Для того чтобы правильно оценить языковые способности шимпанзе, важно проследить их развитие в период полового созревания. Изучение одних лишь детенышей шимпанзе может создать у наблюдателя превратное представление о том, что амсленом точно так же пользуются и взрослые обезьяны. Необыкновенные успехи детенышей в освоении амслена действительно впечатляющи, но они в очень сильной степени определяются человеческим окружением, а это приводит к нивелировке индивидуальности животных и делает их более сообразительными. Общение с одними детенышами создает также впечатление, что шимпанзе только и мечтают превратиться в людей, если бы это было возможно. По мере того, как шимпанзе взрослеют, становится ясно, что вместо того, чтобы быть несовершенными подобиями людей, они вполне преуспевают, оставаясь самими собой – шимпанзе. Не надо самоуверенно умиляться видом прелестных послушных детенышей шимпанзе – следовало бы ощутить угрозу, проистекающую из мощи, решительности и склонности к самоутверждению взрослых шимпанзе. Поскольку шимпанзе – животные серьезные, нельзя не призадуматься над тем, что может произойти, если они окажутся в состоянии объясняться с нами на одном из человеческих языков. Нет ничего страшного в том, что очаровательный послушный детеныш осмысленно жестикулирует; совсем другое дело, когда с помощью языка разъясняет свои возможности хладнокровное, устрашающего вида взрослое существо. Человек тогда сразу вспомнит, что язык – это его исключительная собственность и едва ли не единственное качество, позволяющее ему компенсировать несовершенства своего физического склада.

Все это становится более понятным, когда сталкиваешься с шимпанзе, не сидящим в клетке зоопарка и не выступающим в обычной цирковой программе. Сажая животное в клетку, мы превращаем его из источника угрозы в предмет заботы и опеки и в результате в корне искажаем отношение к нему со стороны наблюдателя. Само же животное превращается в большинстве случаев в невротика, вынужденного мириться с условиями, навязанными ему заключением в клетке. Однако Люси живет не в клетке. Она – полноправный член семьи. В соответствии с этим мои зарисовки из жизни шимпанзе менее искажены символическим грузом сочувствия к животным-узникам. Впрочем, Люси содержится в условиях, которые резко отличаются от тех, где она могла бы по-настоящему процветать, – от обстановки девственного леса, населенного дикими шимпанзе.

При моем втором посещении Люси я вспомнил фантастический роман Артура Кларка «Конец детства», в котором люди под надзором расы стерильных рассудочных правителей превращаются в машины для воспроизведения таких же машин. Обучая колонию шимпанзе амслену, мы передаем наше самое драгоценное орудие животным, уже и без того превосходно подготовленным природой для существования в этом мире и без помощи людей. И мы не знаем пока, как они воспользуются этим орудием.

Как и Люси, Элли родился в институте и воспитывался в изоляции от своих сородичей. Отца его зовут Пан (это доминирующий самец в институтской колонии), а мать – Каролина. В отличие от Люси, которую начали учить амслену в возрасте около четырех месяцев, Элли обучался языку знаков почти с самого рождения. Его приемной матерью была Шери Рауш, сотрудница благотворительной организации, сельский дом которой, как и дом Темерлинов, оборудован просторным, обтянутым сеткой помещением, где и располагался Элли в тех случаях, когда оставался в доме один. То ли учителя к тому времени лучше овладели амсленом, то ли потому, что обучение началось прямо с самого рождения, то ли Элли оказался очень способным шимпанзе, но только в три месяца его лексикон насчитывал уже 90 слов. Новые слова он усваивал ежедневно, а точность его жестикуляции была почти хрестоматийной.

Обстоятельство, затруднявшее интерпретацию достижений Уошо (как для ее сторонников, так и для противников), заключалось в отсутствии сравнительных данных по другим шимпанзе. В такой ситуации невозможно было установить, являются ли успехи Уошо в овладении одними словами и комбинациями слов и затруднения в овладении другими следствием общих свойств мозга шимпанзе, метода обучения или ее индивидуальных склонностей и антипатий. Так, например, Беллуджи и Броновский придавали большое значение тому, что за три месяца обучения Уошо не освоила отрицания и не научилась задавать вопросы, хотя со временем она обучилась и тому и другому. Достижения же Люси и Элли показали, что медлительность Уошо при освоении отрицательной и вопросительной форм не была результатом каких-либо принципиальных особенностей шимпанзе. Обе обезьяны обучились отрицаниям «не» и «нет», и обе регулярно задавали вопросы, когда желали узнать что-либо. Каждый шимпанзе обладает очень сильно выраженной индивидуальностью, и уже одно это делает рискованными попытки рассматривать их как безликих, взаимозаменяемых представителей вида. Футс, кроме того, на основе собственного опыта со временем понял, что утверждать, будто один шимпанзе пользуется амсленом лучше другого, – это все равно что ставить хорошего инженера выше хорошего врача. Он улавливал различия в достижениях разных шимпанзе, но не брался выделить ни лучших, ни худших. И однако, не умаляя достоинств других шимпанзе, можно сказать, что Элли был действительно выдающимся учеником.

Элли сам представился мне, когда я тихонько сидел и пил кофе в уголке гостиной, в очередной раз пытаясь ненавязчиво понаблюдать за Футсом и его воспитанниками. Шимпанзе прошел через комнату ко мне, смерил меня взглядом, а затем, показав на меня, провел пальцем левой руки по тыльной стороне правой кисти и изобразил свое имя. Он явно счел, что я гожусь на то, чтобы пощекотать его, и мы немного повозились. Элли был самцом, поэтому, нападая, нанося удары и принимая агрессивные позы, получал большее удовлетворение, чем молодые самки. В возбужденном состоянии шимпанзе обычно скалят зубы в характерной «ухмылке», а придя в восторг от щекотки, любят пускать в ход свои зубы. В азарте борьбы такое игривое покусывание может стать более агрессивным. Когда я ненароком перевернул Элли на спину, он пришел в сильное возбуждение и начал хлопать руками по полу и скалиться. Затем, как бы осознав, что излишне разошелся, он сомкнул губы и даже принялся сосать их, чтобы они не растянулись в «ухмылке».

Элли, никогда в жизни не видевший других шимпанзе, помимо зачатков агрессивного поведения обнаруживает иногда и другие свойственные этим обезьянам повадки. Однажды он устроил себе гнездо из разных собранных им поблизости от его комнаты предметов. Но в отличие от диких шимпанзе Элли, возвращая эти предметы на место, хорошо знал наименование каждого из них.

Итак, Элли быстро оставил свои неуверенные попытки запугать меня и обратил внимание на то, что застежка на моих брюках была на пуговицах, а не на молнии.

– Что это? – просигналил он.

– Пуговица, – ответил Роджер.

– Что это? – спросил затем Роджер, показывая на пуговицу.

– Пуговица, – ответил Элли и тут же вскочил мне на плечи.

В отличие от Люси, относившейся к кошкам враждебно, за исключением того случая с котенком, когда она чувствовала себя заботливой мамашей, Элли отлично ладил с ними. Причина заключалась в том, что он вырос среди кошек и очень рано научился с уважением относиться к нраву этих своих сожителей. Минут через десять одна из кошек зашла в комнату, и Элли соскочил с моих плеч, чтобы поприветствовать ее. Кошка лизнула Элли в лицо. Он сделал резкий жест – и кошка молнией вылетела из комнаты. Элли бросился за ней, но оказавшаяся рядом Шери Рауш крикнула: «Не приставай к кошке!» И Элли остановился. Он отлично понял Шери, хотя изъяснялась она не на амслене. Английский был вторым языком, известным Элли. Институтские шимпанзе слышали английскую речь гораздо чаще, чем того хотелось бы Футсу. В отличие от методов воспитания Уошо в Рино (где всячески старались сделать амслен единственным языком, употребляемым в присутствии Уошо) некоторые из здешних шимпанзе, в частности Элли и Люси, воспитывались в обычных домах, где члены семьи общались между собой по-английски и часто обращались на этом языке и к шимпанзе. Кроме того, воспитатели шимпанзе сопровождали жесты на амслене переводом на разговорный английский язык. «Эй, что это такое?» – иногда произносил инструктор, привлекая внимание шимпанзе к своим жестам (надо сказать, что тестовые испытания всегда происходили при полном молчании). Такое смешение каналов связи имеет не только недостатки, но и некоторые преимущества. Разумно предположить, что если бы шимпанзе воспитывали среди глухонемых, то он оказался бы в обстановке, более благоприятной для усвоения амслена, поскольку обезьяну не сбивало бы с толку то обстоятельство, что ее наставники общаются на двух языках, один из которых ей недоступен. К тому же не следует забывать, что приемные родители шимпанзе владеют амсленом, как правило, отнюдь не в совершенстве и далеко не столь свободно и непринужденно общаются на нем, как глухонемые. Все это в гораздо большей степени может ограничивать достижения шимпанзе в освоении амслена, чем какой-либо недостаток природных способностей. Сейчас Гарднеры проверяют в Рино справедливость этого предположения, исследуя поведение двух новых шимпанзе, которых инструктируют глухонемые. И тем не менее воспитание в двуязычном доме дает некоторые дополнительные возможности, которые Футс и пытается использовать в настоящее время.