Я попытался здесь суммировать взгляды наиболее убежденных критиков и при этом сосредоточить внимание на том, что считается самыми существенными чертами, отличающими язык от различных форм коммуникации у животных. Для Беллуджи, Броновского и Брауна цитадель человеческой природы зиждется на способности реконституировать символы, смещенные в пространстве и во времени относительно вызвавших их событий в окружающем мире, а лингвистическим проявлением такой способности считается порядок слов в предложении. Другие критики, такие, как Добржанский, ссылаясь на эти критические замечания, основанные на определенном представлении о роли порядка слов, формируют свое собственное отрицательное отношение к достижениям Уошо. Однако уже беглое знакомство с языком жестов обнаруживает существенные различия между ним и речью, отчего язык жестов не перестает быть языком. Он не сводится просто к переводу с речи. Оба языка обладают различными адаптивными функциями; на общение посредством этих языков накладываются неодинаковые ограничения: язык жестов носит более телеграфный характер, он менее избыточен, и, что наиболее важно, различна грамматика этих языков. Порядок слов в английском языке, обозначающий определенные синтаксические отношения, может не иметь того же значения в амслене. Беллуджи и Броновский не знали этого, когда писали свою статью для Science, поскольку в то время, как впоследствии признала сама Беллуджи, они имели очень слабое представление об амслене. В письме к Футсу Беллуджи говорит: «И в конце концов, всех нас, писавших о порядке слов в предложении и о его структурном смысле, следовало бы по меньшей мере заставить съесть все нами написанное».

После этих критических замечаний сомнительными стали выглядеть не способности Уошо, но все традиционные концепции языка. Уошо представляет собой глубокую аномалию для устоявшейся модели, определяющей поведение животных и человека. В результате энергия, потраченная на попытку включить поведение Уошо в рамки этой модели, обернулась неожиданными последствиями и вызвала потрясение самих основ наших представлений о языке в целом.

Роджер Футс делит аргументы об уникальности человеческого языка на две основные группы: «анкетный» и структурально-физиологический подходы. Критики, использующие анкетный подход (Беллуджи и Броновский), утверждают, что шимпанзе не пользуется языком, поскольку эти животные, которым подчас трудно отказать в свойстве семантичности, не обладают такими, например, признаками, как реконституция. Сторонники структурально-физиологического подхода (Ленненберг и Хомский) утверждают, что языком обладает только человек, поскольку только человек располагает нервной системой, необходимой для создания и освоения языка. Поясняя суть этих подходов, Футс пытается представить себе, как можно было бы их использовать при решении вопроса, являются ли кадиллак и фольксваген автомобилями. Сравнивая кадиллак и фольксваген, физиолог-структуралист смог бы утверждать, что фольксваген не является автомобилем, поскольку у него нет радиатора. «Анкетчик» согласился бы с этим заключением, но его рассуждение состояло бы в том, что у фольксвагена нет четырех дверей, усилителя рулевого управления и автоматически устанавливающихся передних сидений. При обоих подходах рассматриваются различия, а не общие свойства, и ни один из судей не заглянул под капот. Оба основывали свои рассуждения о присущей кадиллаку уникальности (или уникальности, присущей языку) на эмпирически неопровержимом принципе, согласно которому не существует данных в пользу противоположной точки зрения. Цель Гарднеров и Футса состояла как раз в сборе таких данных. Эти данные всегда существовали; Гарднеры и Футс просто были первыми исследователями, действительно занявшимися их поисками. Утверждается, что нервная организация шимпанзе недостаточна для овладения языком; однако фактически никто не занимался исследованием соответствующих участков мозга шимпанзе.

Футс и Гарднеры не могут сказать, существуют ли в мозге шимпанзе участки, ответственные за пользование языком, подобно тому как это обстоит у человека; это занятие для невролога, и именно в этом направлении собирается работать доктор Норман Гешвинд. Но Футс может исследовать способности шимпанзе, пользуясь некоторым приемлемым списком общих свойств, характеризующих собой язык. Этим он и собирается заняться в следующей серии экспериментов.

Первые работы Гарднеров с Уошо были новаторскими. Ученые разработали приемы, с помощью которых человеку удалось установить двустороннее общение с представителями другого вида. Однако причина блестящего успеха состояла в том, что исследователи сумели отрешиться от распространенного предрассудка, согласно которому язык и речь – это одно и то же; их рассуждения являются скорее свидетельством здравого смысла, чем проявлением гениальности. Обнаружение способа «заговорить» с шимпанзе было результатом убежденности в том, что это возможно, а также попыток найти пути для решения практических проблем, оказавшихся камнем преткновения в предыдущих попытках обучить шимпанзе разговаривать. Можно лишь удивляться, почему все это не было сделано раньше.

Одна из причин парадокса стала ясна в результате анализа многочисленных критических замечаний, в основе которых лежат различные подходы: большинство исследователей делали ставку на то, чтобы доказать, что животные не могут обладать языком, вместо того чтобы попытаться продемонстрировать обратное. Поэтому, когда результаты экспериментов с Уошо впервые получили огласку, они были восприняты как угроза, а не как новое направление исследований. В действительности, если Уошо – это единственный шимпанзе, способный использовать амслен, то на него можно было бы не обращать внимания как на досадную аномалию. Но после того, как один шимпанзе проник в храм языка, за ним быстро последовали другие и час от часу становилось все труднее выгнать их оттуда.

В Институте по изучению приматов в настоящее время живет с десяток шимпанзе, в той или иной мере владеющих амсленом. Футс начинает расширять и видоизменять первые эксперименты, проведенные с Уошо. Хотелось бы думать, что критические замечания в адрес этих экспериментов дадут некоторые отправные точки для его новой работы, а критики используют успехи Уошо, чтобы сфокусировать внимание на некоторых фундаментальных лингвистических способностях, исследование которых Футс мог бы поставить теперь своей целью. К сожалению, критики сосредоточили свое внимание на глубоком беспокойстве, вызванном идеей, что шимпанзе может оказаться способным владеть языком. В результате Футс вынужден, по существу, начинать все сначала, используя успехи Уошо в качестве фундамента для построения нового взгляда на язык, а не опираться на них для совершенствования старых точек зрения.

Высоко в ветвях тополя на покрытом буйной растительностью лесистом острове сидят три гиббона. Ловкие акробаты ежедневно со свистом проносятся сквозь листву, чтобы собраться на этот совет старейшин, призванный заслушать свидетельские показания и вынести решения по бурным спорам в колонии молодых крикливых шимпанзе внизу, на соседнем острове. Здесь густозеленые тополя и ивы, там, у шимпанзе, растительность скудная и низкорослая. Темная африканская хижина, представляющая собой нечто вроде общежития для обезьян, возвышается в самом центре их территории. Вместо тополей только высокие жерди; шимпанзе иногда взбираются на них и надолго застывают в полной неподвижности. Компания гиббонов, если бы она посвятила себя наблюдениям за жизнью обитателей соседнего острова, была бы озадачена, увидев странные действия, которым время от времени предаются те или иные шимпанзе. Так, одна обезьяна сложно жестикулирует, обращаясь к другой, иногда касается ее груди, проводит пальцем по ее ладони. В ответ другая, к которой обращены эти жесты, начинает возиться с первой или щекотать ее. Внимательный гиббон мог бы заметить, что наиболее часто к этому странному способу общения прибегает самый крупный из молодых шимпанзе, который, судя по всему, оказывает покровительство остальным, более молодым и мелким. Эта обезьяна и есть Уошо. Жесты, разумеется, производятся на амслене.